Александр Иванченко - Путями Великого Россиянина
Но сегодня, передавая мне Высокую Зорю россичей, он обязан раньше, чем пригласить меня к своему столу, произнести положенную речь.
Через костёр до меня доносился его ставший глуховатым голос словно откуда-то издалека. Наверное, огонь костра раскалял идущую от него звуковую волну, и каждое его с неспешной чёткостью произнесённое слово входило в меня всё возбуждающим волнение множеством всепроникающих лучей, наполнявших жаром все клетки тела. Кажется, прошла вечность, когда тело моё поглотило наконец слова последней фразы:
Кровь твоя помнит, а разум повинен обязывать.
Я с трудом сдерживал слёзы и сам себя едва слышал:
– Да, Учитель, кровь моя помнит, а разум обязывает...
В горле застрял комок, и я не смог докончить. Надо было сказать ещё две фразы, но люди видели моё состояние и, должно быть, сделав скидку на мою молодость, зашумели:
Садись, садись, Орсонис!
Потом, за столом рядом с Зораном, я почувствовал, будто на меня начала медленно опускаться непомерная тяжесть...
В ту звёздную ночь на Памире я был приобщён к хранителям знаний наших пращуров, и на меня легла великая ответственность передать их дальше. Это, однако, было очень непросто. Я не сомневался, что достойных учеников мне найдут, и я выберу из них своего преемника. Но не знаю, может ли кто представить себе, как унизительно и горько скрывать в подполье знания, когда они доступны лишь узкому кругу посвящённых вместо того, чтобы работать к практической пользе и духовному возвышению Отечества. Но совсем нетрудно понять, что было бы со мной ещё совсем недавно, если бы просто в кругу людей я повторил хотя бы вот эти слова моего Учителя:
Попытка возвести в некий закон пресловутое единство (неизвестно чего и с чем) и борьбу противоположностей проистекает от поверхностного взгляда на смену социальных формаций без учёта всей сложной цепи взаимосвязей и взаимозависимостей в Природе. По сути своей она и ложна, и стара. Нечто в таком же роде бытовало ещё у древних греков, понимавших, что причудливый вымысел о прекрасной Елене, из-за которой якобы ахейцы вели войну с Троей, то же самое, что мифы о богах Олимпа, и потому для оправдания пращуров эллинов придумали будто бы научную сказку о борьбе двух противоположностей. Невежественные ахейцы и вправду были крайней противоположностью Трои, само имя которой есть символ, отражающий в себе познание основ мироздания. По вершине этого познания можно судить об уровне развития всего государства. Несомненно, Троя могла создавать удивительные по тем временам сокровища. На них-то и воззарилась орда ахейцев. Им казалось, что овладев сокровищами троянцев, они станут единственными обладателями всего, что тысячелетиями создавалось в Илионе, и тем возвыситься над всем миром. В конце концов плодами трудов троянцев они овладели, но им остались недоступными их познания, тот самый родник, из которого всё вытекало. Поэтому эллины ещё много веков лишь слепо подражали тому, что награбили в разрушенном ими Илионе, из-за суеверного страха перед постижением таинств Природы даже и не пытаясь познать их, пока слов»я- ни, начиная с россича Всеслава, известного под греческим именем Анахарсис, не открыли им сущность соразмерности и важнейшие законы миропорядка, в котором мы живём. Вот ту хорошо забытую выдумку греков снова и вытащили на свет как новооткрытие, чтобы одну схоластику, теологическую, заменить другой, диалектическим материализмом, все словоблудия в котором как раз и кружат вокруг единства и борьбы противоположностей. Если бы было так, как проповедуют сторонники этой воскресшей догмы, не задумываясь, видимо, над её содержанием, тогда мужское и женское начала также вступали между собой, а не взаимодействовали ради своего продолжения, как оно есть на самом деле. И в электричестве положительны заряды не устремлялись бы к отрицательным, чтобы создать энергию действия. Взаимооталкиваются не противоположности, а напротив, односторонности уходят одна от другой, поелику их слияние лишено смысла, оно было бы бесплодным. В Природе же, какую бы часть организованной материи мы ни взяли, она обязательно заключает в себе триединство, где две разнородные части взаимодействуют для создания третьей. Но непрерывность развития такого триединства не могла бы быть непрерывной, не будь она под постоянным охраняющим влиянием производной двух противоположных взаимодействующих начал более высокого порядка. И так бесконечно во всём мироздании, объять умом границы которого человек пока не в состоянии, да и вряд ли они существуют... С другой стороны, этот диалектически материализм везде предполагает два полюса, один плюс и один минус. А для какой надобности тогда, любопытно узнать, нашей планете географические полюса? Для движения вокруг Ярила её достаточно магнитных. А какая сила вращает Землю вокруг своей оси? И каким образом она сохраняет порядок движения в Коле Живота? В том-то и дело, что в организации всякой материи участвуют не два полюса, а не менее восьми. Восемь полюсов имеет и Земля: четыре экваториальных, которые мы называем точками равноденствия и солнцестояния, два полуночных и два полуденных. Взаимодействиями между всеми этими полюсами, между разнородными парами и одновременно между каждыми из четырёх пар, и обуславливаются все движения нашей планеты в пространстве. Не двумя полюсами, а восемью, согласно определяющему всякую соразмерность закону осьмавы, которая по- латыни стала звучать как октава, и многие думают, что она – изобретение римлян; так наше понятие превратилось в гармонию, поскольку эллины имели обыкновение всё переводит на греческий язык и только на этом основании чужое выдавали за своё. Русичи же, открывшие законы осьмавы и многие другие, со стороны только посмеивались, щедрыми горстями рассыпали плоды своего ума кому ни попадя, нисколько не заботясь о своём первенстве, оттого и виноваты немало, что та же Эллада, черпавшая из нашего Отечества больше всех, с тщеславным высокомерием его варварским называла, да с той поры так и повелось... Беда ныне, однако, наша не в этом. Несчастье в том, что двухцветная лженаука, для пущей важности названная диалектическим материализмом, возвысилась над всеми прочими науками, что неуклонно ведёт к их оскудению, либо торможению их развития, а это, в свою очередь, пагубой уже сказалось и неизбежно ещё более разрушительно скажется на всём нашем Отечестве, если на Руси, как при Владимире Мономахе, не восторжествует в конце концов здравый смысл. Тоже и в нравственном отношении. Нива, засеянная Мономахом, пусть и не сразу, ибо страшно сказать, как много разрушили предшественники Мономаха, но всё же взрастила таких людей, как Сергий Радонежский, Пересвет, Ослябя, неистовый Аввакум – хоть и заблуждался он, но по-своему за Отечество всё же радел. А кого ждать от этих, которые в академических чинах от всевозможных общественных лженаук? Ни подлинных знаний, ни боли за Отечество у большинства из них...
Повтори я прилюдно эти слова совсем ещё недавно, и в лучшем случае оказался бы в психушке.
Вот почему письмо Николая Ивановича Вавилова о Миклухо-Маклае тогда, в 1958 году, стало для меня как бы спасительным якорем. Оно было очень созвучно моему сердцу и, очевидно, вызвало во мне тот самый добровольно взятый на себя долг вернуть Маклая Отечеству. По крайней мере оно содержало в себе программу, достойную любых усилий. Интеллектуально же к пониманию того, чем занимался Маклай, к тому времени я практически был готов.
Здесь не место рассказывать о всех преградах на моём пути, их, как говорится, хватало, но все они теперь позади. В общей сложности двадцать два года продолжались мои путешествия по следам Миклухо-Маклая, всевозможные изыскания и работа над романом- исследованием «Путями великого россиянина» в двух книгах. К сожалению, из-за цензуры и по всякого рода иным причинам, в коих недостатка у нас и ныне не наблюдается, свет увидела только вторая книга, да и то искорёженной местами до неузнаваемости.
Теперь почти год сидел, восстанавливал искорёженное, но и многое написал заново, поскольку невозможно оставаться в стороне от происходящих вокруг тебя событий, тем более, что тема у меня не чисто историческая, минувшее тесно с сегодняшним днём переплетено.
В заключение хочу сказать ещё, дабы не вызвать возможных недоумений, что мой роман-исследование назван «Путями великого россиянина» не случайно. Под великим россиянином я разумею не только Миклухо-Маклая, для меня это образ также собирательный, и вся впервые предлагаемая читателю первая книга посвящена не столько Маклаю, сколько возникновению и противоборству различных идеологий, в центре которых потом окажется Маклай и его учение о человеке. Придётся нам по ходу повествования, совершать путешествия и в куда более отдалённые времена, чем та эпоха, в которую жил Маклай, поскольку мировоззрение любого из народов вырабатывалось тысячелетиями, и надо знать причины, чтобы судить о следствиях.
