Очерки по истории русской церковной смуты - Анатолий Краснов-Левитин
Он был в сознании до самой последней минуты и смотрел прямо перед собой блестящими, осмысленными глазами.
«Хотите причаститься?» — спросил священник, о. Иоанн Попов.
«Хочу», — твердо ответил он — и до последней минуты все смотрел куда-то вдаль, как бы всматриваясь в наступающую новую жизнь.
26 июля я видел его мертвого. На смертном одре он снова помолодел, — и теперь был почти таким, каким был в последние годы. Белый подрясник, епитрахиль и малый омофор (он еще не был облачен), густые, черные ресницы и печать тихого раздумья на челе, — такое лицо у него было во время наших вечерних волжских прогулок, во время задушевных дружеских бесед.
Я поцеловал его мертвое лицо, а потом долго стоял около смертного одра и думал и, помню, мелькнуло у меня в голове определение: «Романтик в рясе! Романтик!..»
Серая, скучная прозаическая жизнь никогда не удовлетворяла его, — все яркое, необычное, прекрасное привлекало. И он хотел, чтобы жизнь была яркой, необычной, красивой.
Его похороны состоялись в воскресенье 28 июля 1946 г. в Пименовском храме. Служили два архиерея — митрополит Филарет Яценко и архиепископ Алексий Курилев и 12 заштатных священников.
Желая воздать последнюю почесть покойному, я облачился в этот день (в первый и последний раз после Ульяновска) в диаконский стихарь и стоял с рипидой у гроба во время отпевания. А потом я нес гроб, — гроб с телом покойного внесли через царские двери и алтарь и затем трижды обнесли вокруг храма Он погребен на Калитниковском кладбище, за алтарной стеной, в одной могиле с Зинаидой Сав-вишной — своей горячо любимой матерью…
И наступил конец. Через два с половиной месяца, 9 октября 1946 года — в день св. апостола и евангелиста Иоанна Богослова, в Пименовском храме была отслужена последняя обновленческая литургия. Накануне было получено предписание от Совета по делам Русской Православной Церкви о передаче Пименовского храма в ведение патриархии. В середине обедни в храм вошел вновь назначенный настоятель о. Николай Чепурин в сопровождении новой двадцатки. Он сердито договаривался, стоя у свечного ящика, об условиях передачи храма. Горстка молящихся сиротливо жалась к алтарю. О Никита в алтаре торопливо читал молитвы евхаристического канона… Через полчаса обновленцы покинули храм, — обновленчество прекратило свое существование на 25 году своей истории…
Эти воспоминания я начал на Кавказе, у подножья Машука и Бештау. Я заканчиваю их в Москве, у себя, в пригороде. И сюда, на север пришла весна — солнышко ярко светит, капли падают с крыш, тает снег…
И хочется верить, что скоро придет Весна в мир, наступит Весна Церкви — эпоха Преображения, обновления, возрождения душ человеческих.
Об этой весне говорили, проповедовали, писали многие: Федор Достоевский, Владимир Соловьев, Антонин Грановский, — все они предчувствовали наступление Весны, — и о духовной религиозной весне человечества мечтал тот, кому посвящены эти страницы — великий оратор, проповедник, искатель — Александр Иванович Введенский.
И еще два слова. Эту главу я озаглавил «Суд» и, предчувствую, многие обидятся на меня. Пусть не обижаются. Это суд прежде всего над самим собой. Одни говорят о радости творчества, другие говорят о его муках.
Для меня оно — прежде всего — суд.
Я не придавал никогда никакого значения суду человеческому, будь то суд государства, общества или отдельных лиц, — не признаю и не принимаю никакого суда, кроме Суда Божия и суда совести. И творчество — проявление этого суда.
«Творить — это значит снова С троллями в сердце — бой. Творить — это суд суровый, Суд над самим собой».
Г Ибсен (пер. Адмони).
Пятигорск — Москва 5–21 марта 1962 г.
