Фритьоф Нансен: Миссия в России - Бондаренко Татьяна

В каждой из изложенных точек зрения была доля истины. Действительно, климатические и экономические условия отведенного станции района были сложными, но и Седергрен был не специалистом в сельском хозяйстве, а, говоря современным языком, управленцем и менеджером с техническим образованием.

В 1924 г. Седергрен обратился к Саратовскому губернскому исполкому с ходатайством об отпуске на один месяц 2 тыс. руб. для выплаты жалования рабочим и служащим станции42. Но это не спасло хозяйство. Из-за нехватки средств трактористы, пахавшие землю на одном из участков, были вынуждены жить в плохих условиях, ночевали под открытым небом и в землянках. С августа 1924 по март 1925 г. рабочим станции не выплачивалась зарплата, что привело к забастовке. Станция опять простайвала. Чтобы оплатить труд работников, пришлось продать строительный материал — сосновый лес, отпущенный государством для ремонта хозяйственных помещений и изгороди, но это не покрыло всех долгов. Для получения средств на ликвидацию долгов Седергрен даже ездил за границу на 3,5 месяца, однако руководство Миссии в Женеве рекомендовало изыскивать средства на месте. После этого начальник станции побывал в Москве в Наркомате земледелия и в представительстве Миссии, где описал сложившуюся ситуацию, но и там не получил финансовой поддержки.

Большую часть доходов станции обеспечивала мельница, на которой стоимость перемола была вдвое ниже, чем на государственных, поэтому крестьяне охотно пользовались ее услугами. Мельница приводилась в движение с помощью трактора. В первый год работы она была продуктивна, и начальник станции рассчитывал, что мельничное производство станет одним из главных направлений получения дохода. Однако вскоре стало понятно, что станция не может обеспечить мельницу необходимой рабочей нагрузкой — иными словами, там просто нечего было молоть. В 1924-1925 гг. доходы упали из-за неурожая и появления в окрестных селах и деревнях множества кустарных мельниц. Мельница требовала серьезных вложений: покупки запасных частей, обслуживания и приобретения более мощного двигателя, поскольку имевшийся не удовлетворял ее потребностей. Суточная производительность мельницы составляла 112 ц муки, но из-за недостатка зерна у населения окрестных деревень и у самой станции она работала не в полную мощность. В 1924 г. ее годовая производительность составила 2560 ц муки, а к 1925 г. — всего лишь 800 ц. Доход от мельницы не был постоянным и не мог решить проблему заработной платы.

Пока Седергрен находился заграницей и в Москве, работники станции организовали комитет, которому было поручено «вести стачечный вопрос». Комитет обвинил администрацию в том, что она компрометирует имя Нансена43. В отсутствие Седергрена его заместителю Степанову пришлось уволить нескольких рабочих, один из которых был редактором стенгазеты, выпускавшей статьи о неправильности поведения администрации. Работники станции заподозрили управляющего в том, что он хочет уехать на родину в Швецию: в ноябре 1924 г. жена Седергрена с ребенком отправилась в Москву для того, чтобы сообщить мужу о нарастающем кризисе станции. По мнению работников станции, она не собиралась возвращаться обратно. Вместе с ней в Швецию засобирался служащий станции, техник Андерсон. Однако Седергрен вернулся, хотя к началу 1925 г. он уже разочаровался в работе станции и стал высказываться о ее ликвидации. К августу 1925 г. задолженность станции разным организациям составляла более 40 тыс. руб., а долг по зарплате рабочим только за август равнялся почти 2,5 тыс. руб. Пытаясь сгладить ситуацию, начальник станции организовал выдачу населению и работникам хозяйства одежды и обуви, привезенных из Америки. Но местные власти назвали их «бесценным тряпьем» и «рваной обувью». Воспользовавшись забастовкой, они продолжали нападки на Седергрена.

Для наблюдения за выполнением концессионных договоров с иностранцами в 1925 г. при Наркомате земледелия были созданы постоянные правительственные инспекции. В состав инспекции, проверяющей Росташевское хозяйство, входили заведующий губернским земельным управлением, представители губернского финансового отдела и губернского отдела Всероссийского профсоюза работников земли и леса. Ревизии могли проводиться до трех раз в год. В апреле и октябре инспекция отчитывалась в Наркомат земледелия и Наркомат финансов, а независимо от этого могла информировать Наркомат земледелия в любое время по наиболее срочным вопросам. Сразу после забастовки Росташи посетила очередная такая комиссия. Она отметила неудовлетворительные нормы продовольствия, плохую охрану труда и, как следствие, безвыходность положения рабочих. Грубого и нетактичного обращения со стороны администрации комиссия не выявила, но отметила, что при общении с Седергреном у рабочих замечается подавленность. Было сделано замечание, что концессионеры не стремятся вкладывать средства в ремонт помещений станции: «С каждым месяцем станция все глубже и глубже втягивается в задолженность, но выхода из этого положения не видно. Восстановление хозяйства в отношении ремонта жилых помещений и вообще хозяйственного восстановления станции абсолютно не замечается. Мне удалось выявить, что он данным вопросом не заинтересован ввиду краткосрочного заключения договора. Потребность рабочих уполномоченный Седергрен удовлетворяет подачками путем взятия в кредит продуктов от кооперации...»44 — заключал один из инспекторов.

Комиссия отметила, что за 1924-1926 гг. хозяйство не только не дало прибыли, но и понесло убытки в размере около 55 тыс. руб. Урожай пшеницы в 1925 г. упал до 8,9 ц/га против среднего урожая хозяйства Раевского в 1887-1898 г. в 9,6 ц/га. Виной всему, по их мнению, были несвоевременный посев и нерациональная уборка урожая, осложненная засухой 1924 г. Главные замечания проверяющих касались отсутствия в хозяйстве какого-либо организационного плана и финансовых отчетов, что усложняло ревизии и ослабляло контроль над концессией. Бухгалтерия начальника станции вызывала массу нареканий на протяжении всего существования концессии.

Все последующие инспекции выявляли такие же нарушения, при этом особенный акцент делался на личности Седергрена. Совершенно очевидно, что он не нравился саратовским чиновникам и между ними и начальником станции возник личностный конфликт. Седергрена обвиняли в грубости и вызывающем поведении во время забастовки, в узкоматериальных интересах и в том, что, находясь в Москве в представительстве Миссии Нансена, он преднамеренно искажал сведения о конфликте с целью прекратить поставки из-за границы. Ему вменяли некомпетентность в деле сельского хозяйства, раздувание штата рабочих, нерациональную трату выделенных Нансеном финансов. К административным и экономическим проблемам добавилась идеология: «Из прошлого его известно, что он был народником, но теперь себя заявляет аполитичным», — констатировали губернские чиновники. Во многом негативное отношение к Седергрену, конечно, объясняется его личными качествами и поведением — жалобами в Москву, высказываниями в иностранной прессе. Иными словами, партнеры не смогли найти общий язык.

В январе 1926 г. в Росташи с инспекцией от губернского земельного управления прибыл бухгалтер: «Ехал я будто к людям, у которых нам, русским, надо учиться, перенимать их методы, подражать им. Правда, нет правил без исключения. Факт в том, что данная станция является действительно показательной, хотя бы в том смысле, что она дает нам яркий пример, как вести хозяйство не следует»45. Он сравнивал Седергрена с Плюшкиным, потому что «только теперь» тот «разорился», выписав из-за границы дорогого бухгалтера. Большинство же документов находилось в хаотичном состоянии, часть хранилась в личном кабинете начальника станции, в запертом шкафу, что затрудняло доступ к ним проверяющих. Часть просто лежала за шкафом в неподшитом и скомканном виде. Заполнены многие документы были неразборчиво и бессистемно. Сам же Седергрен, по мнению бухгалтера, «лицо может быть и ученое, но ученое в другом направлении». А громадный штат, нанятый управляющим для обслуживания техники, «пожирал и пожрал все»46.