Роберт Стивенсон - Отлив
- Хьюиш,- скомандовал он,- пошли.
- Птрял сигау, - пролепетал Хьюиш, шаря по воздуху руками.
Капитан грубо выругался.
- Сию минуту иди сюда,- сказал он.
- Тут хршо. Стаюсь спать у Туота. Утром врнусь на к-рабль, - отвечал гуляка.
- Если ты не пойдешь сейчас же, клянусь богом, я тебя застрелю!-закричал капитан.
Не нужно думать, что смысл угрозы каким-нибудь образом проник в сознание Хьюиша. Скорее всего, сделав новую попытку поднять сигару, он потерял равновесие и нежданно-негаданно полетел вперед по некоей траектории, которая и привела его в объятия Дэвиса.
- А ну шагай прямо,-рявкнул капитан, подхватив его,- а не то я не знаю, что с тобой сделаю!
- П-трял сига-ay,- вместо ответа пролепетал опять Хьюиш.
Долго сдерживаемое бешенство капитана прорвалось наконец наружу. Он рывком повернул Хьюиша, схватил его за шиворот, довел, толкая перед собой, до пирса и грубо пихнул так, что тот шлепнулся физиономией об землю.
- Ищи теперь свою сигару, свинья! - сказал капитан и с такой яростью принялся дуть в боцманский свисток, что горошина в нем застряла и перестала прыгать.
На борту "Фараллоны" немедленно поднялась возня: по воде донеслись отдаленные голоса, плеск весел, и одновременно невдалеке с песка поднялся Геррик и медленно побрел к ним. Он склонился над щуплой фигуркой Хьюиша, в бесчувственном состоянии валявшегося у подножия корабельной статуи.
- Мертвый? - спросил он.
- Никакой он не мертвый,- буркнул Дэвис.
- А Этуотер?
- Да заткнитесь вы наконец! - зарычал Дэвис.- Сумеете сами или показать вам, как это делается, черт вас задави? Довольно с меня вашего нытья!
После этого им оставалось только молча ждать, когда лодка уткнется в дальние столбы пирса. Тогда они подняли Хьюиша за плечи и за ноги, сволокли в шлюпку и без церемоний
бросили на дно. Дорогой можно было разобрать, что тот горюет об утраченной сигаре, а когда его подали снизу на борт шхуны точно груз и оставили проспаться в проходе, последним высказыванием его было: "Вклепнычеектуот!" Люди опытные истолковали это как "Великолепный человек Этуотер!" - столько наивности и простодушия вынес сей великий ум из событий прошедшего вечера!
Капитан принялся мерить шкафут короткими гневными шагами; Геррик облокотился на гакаборт; команда улеглась спать. Судно легонько и убаюкивающе покачивалось, порой какой-нибудь блок попискивал, как сонная птица. На берегу сквозь колоннаду стволов дом Этуотера продолжал сиять огнями. И больше ни в небе, ни в лагуне не было ничего, кроме звезд и их отражений. Может быть, протекли минуты, может быть, часы, а Геррик все стоял, глядя на величавую воду и наслаждаясь покоем. "Звездная купель",- подумалось ему, и вдруг он почувствовал на своем плече руку.
- Геррик,- произнес капитан,- я проветрился, и мне полегчало.
Нервная дрожь пробежала по телу молодого человека, он промолчал и даже не повернул головы.
- Я вам, понятно, нагрубил на берегу,- не отступал капитан,-но я тогда, право, здорово разозлился. Теперь все прошло, нам с вами надо хорошенько подумать и все обмозговать.
- Мне думать нечего,- ответил Геррик.
- Послушайте, дружище,- ласково продолжал Дэвис,- так не годится, вы сами знаете! Вы должны взбодриться и помочь мне поправить дела. Ведь вы не измените своему другу? На вас это не похоже, Геррик!
- Отчего же, очень похоже,- отвечал Геррик.
- Полно, полно! - произнес капитан и замолчал в растерянности.-Слушайте,- воскликнул он,- выпейте-ка шампанского! Я-то до него не дотронусь, чтоб вы поняли, что на меня можно положиться. Но вас оно укрепит, вы мигом воспрянете духом.
- Ах, да оставьте вы меня в покое! - крикнул Геррик и отвернулся.
Капитан ухватил его за рукав, но Геррик сбросил руку капитана и стремительно, как одержимый, повернулся к нему.
- Проваливайте в ад сами, как знаете! - крикнул он
опять.
И он снова рванулся прочь, на этот раз беспрепятственно, и очутился над тем местом, где внизу шлюпка терлась о борт, покачиваясь на волнах.
Геррик огляделся. Угол надстройки закрывал его от глаз капитана,- тем лучше, никто не должен быть свидетелем его последнего поступка. Геррик бесшумно скользнул в шлюпку, оттуда в звездную воду. Затем проплыл немного - остановиться он еще успеет.
Очутившись в воде, он сразу отрезвел, в голове прояснилось. Перед его мысленным взором, как в панораме, предстали позорные события минувшего дня, и он возблагодарил богов, все равно каких, за то, что они открыли ему дверь к самоубийству. Совсем скоро он поставит точку, с никчемной жизнью будет покончено, блудный сын вернется домой.
Прямо впереди светила очень яркая звезда, прочерчивая на воде четкую дорожку. Геррик выбрал звезду путеводной и поплыл по дорожке. Пусть звезда будет последним, на что он будет смотреть,лучезарное пятнышко, которое незаметно превратилось в его воображении в некую Лапуту, где по галереям расхаживали мужчины и женщины с уродливыми и милостивыми лицами и взирали на него со сдержанным сочувствием. Присутствие этих воображаемых зрителей, их разговоры между собой принесли ему облегчение; они беседуют о нем, решил он, о нем и его несчастной участи.
Этот полет фантазии оборвался, когда вода сделалась холоднее. Что он тянет? Сейчас, сразу, он опустит занавес, отыщет несказанный приют, ляжет вместе со всеми народами и поколениями в царстве сна. Легко сказать, легко сделать: надо только перестать двигать руками и ногами - ничего сложного, если только он сможет это сделать. Но сможет ли он? Нет! Это он понял вмиг. Тотчас же он почувствовал единодушное сопротивление всех частей организма. Они дружно, с упорством и одержимостью, цеплялись за жизнь - палец к пальцу, мускул к мускулу; сопротивление это как будто исходило от него самого и в то же время помимо него; это был он и не он, словно в мозгу его закрылся клапан, но достаточно одной мужественной мысли, чтобы его открыть.
Однако Геррик ощущал власть не зависящей от него судьбы, неотвратимой, как сила тяготения. Любой человек порою испытывает чувство, будто во все закоулки его тела проник чуждый ему дух, что разум его восстал против него самого, что кто-то завладел им и ведет туда, куда он идти не хочет. Именно такое чувство испытал сейчас Геррик, притом со всей силой откровения. Путей избавления не было. Открывшаяся дверь захлопнулась из-за его малодушия. Ему остается вернуться в мир и жить без иллюзий. До конца своих дней он будет брести, сгибаясь под бременем ответственности и бесчестия, пока болезнь, случайная милосердная пуля или столь же милосердный палач не избавят его от позора. Есть люди, которые способны на самоубийство, и есть люди, которые на это не способны; он принадлежал к последним.
С минуту в душе его царила сумятица, вызванная неожиданным открытием, затем наступила безрадостная уверенность, и, с небывалой простотой покорившись неизбежному, он поплыл к берегу.
В этом решении было мужество, которого сам он в эту минуту, исполненный сознания своей постыдной трусости, оценить не мог. Он плыл вперед против течения, которое било ему в лицо, точно ветер, он боролся с ним устало, без воодушевления, однако ж заметно продвигался вперед, равнодушно отмечая свое продвижение по приближающимся силуэтам деревьев. Один раз у него мелькнула надежда: он услышал неподалеку, ближе к центру лагуны, тяжелый всплеск крупной рыбы, скорее всего акулы, и помедлил немного, приняв стоячее положение. "Не это ли желанный палач?" - подумал он. Но всплеск не повторился, снова наступила тишина.
И Геррик снова двинулся к берегу, проклиная свой характер. Да, конечно, он подождал бы акулу... если бы только знал наверняка, что она приближается к нему,
Он горько улыбнулся. Он готов был плюнуть себе в лицо, если бы мог...
Около трех часов утра судьба, направление течения и правая рука Геррика, которая от рождения была сильнее левой, порешили между собой так, чтобы он вышел на берег как раз напротив дома Этуотера. Он сел на песок и без малейшего проблеска надежды в душе принялся размышлять о том, как жить дальше. Убогий скафандр самомнения был самым жалким образом прорван! До сих пор он обманывал и поддерживал себя в своих злоключениях мыслью о возможности самоубийства, о том, что у него всегда есть в запасе такой выход; теперь оказалось, что это всего лишь обман, небылица, легенда. Теперь он предвидел, что ему всю остальную жизнь неумолимо предстоит быть распятым и пригвожденным к кресту железными стрелами собственной трусости. Он не плакал, не тешил больше себя притчами. Его отвращение к себе было настолько полным, что у него даже исчезла потребность в аллегориях, которые он раньше придумывал в свое извинение. Геррик чувствовал себя, как человек, которого сбросили с высоты и который переломал себе кости. Он лежал на песке и признавался себе во всем и даже не делал попытки подняться.
Заря забрезжила на другом конце атолла, небо посветлело, облака окрасились в роскошные тона, ночные тени исчезли. И Геррик вдруг увидел, что'лагуна и деревья снова оделись в свои дневные наряды, увидел, что на "Фараллоне" Дэвис гасит фонарь, а над камбузом подымается дымок.
