Виктор Чернов - Записки социалиста-революционера (Книга 1)
Мы все еще плохо верили своему счастью и не мало колесили по улицам, пешком и снова на извозчике. Убедившись, что удалось провести преследователей, мы забрались отдохнуть в поздний ресторан и просидели до закрытия - до 2-х или 3-х часов ночи. Затем опять оказались на улице. Утром часов в 10 был обратный поезд в Москву; я решил двинуться с ним; на вокзал можно было забраться часа за полтора до отхода, не особенно рискуя обратить на себя внимания. До этого деваться было некуда. Насилу удалось мне уговорить моего спутника отправиться домой - из чувства товарищества он хотел маяться со мною всю ночь на улицах Питера. Он обещал утром зайти к Михайловскому и передать, что его вчерашний собеседник больше не явится и опасается, не навлек ли на его квартиру слежку. Мы распростились. Долго-долго тянулась бессонная ночь, в скитаньях по улицам и бульварам, с попытками подремать на скамье, прерываемыми приближением "недреманного ока" - городовых. Но все проходит на этом свете - прошла и памятная ночь после "гонки". На вокзале мне показалось - было, что какой-то "тип" все время внимательно в меня всматривается и не теряет из виду. Но с билетом и посадкой все обошлось благополучно. Я возвращался в Москву, в наивном восторге от того, как ловко увильнул от погони. Я был убежден, что меня просто "взяли на замечание" при выходе из какой-нибудь подозрительной квартиры, и что все следы мною заметены.
{139} В Москве меня оставляли в покое: никакой слежки, как будто, за мною не было. Дважды после этого ко мне приезжали представители питерской группы, сначала Ергин, затем Браудо, каждый раз с грузом свежеотпечатанных изданий.
Я стал агентом по их распространению в Москве и живой связью группы с нашим московским кружком народовольческой молодежи. Я думал, что все это проходит "шито-крыто". Будущее несло мне горькое разочарование...
{140}
IV.
Я уже упоминал, что с первого же года пребывания моего в Москве, Невский и др. ввели меня в местные "радикальские" круги. Особенно понравился мне пом. прис. пов. Егор Ив. Куприянов - мягкая, вдумчивая натура, соединявшая с большой скромностью не меньшую серьезность в "искании" революционных путей. Куприянов был непосредственно связан с Тверским кружком, так называемым "Барыбинским", по имени его основателя. Куприянов был чужд всякой узости и нетерпимости, этих естественных "детских болезнен" всякого движения. Он был большим сторонником объединения всех течений в одно русло. Ему казалось возможной единая социалистическая партия, при каком угодно богатстве "теоретических разночтений" русской политической действительности. Но в основу единения он клал не какую-нибудь попытку нового политического синтеза; нет, он считал, что это - дело будущего. Полагая, что политический горизонт еще не скоро прояснится, что наш удел - долгое время бродить еще в предрассветном тумане, он мечтал о том, что единение начнется не с мысли и слова, а с дела - простого, непосредственного, практического дела. Все направления, все течения равно {141} нуждаются в определенной революционной технике: в печатных средствах, в паспортном бюро, в денежном фонде для работы. И он, вместе с некоторыми другими единомышленниками, предлагал всем революционерам, без различия фракций, создать эту "технику" общими силами, пользуясь при этом, так сказать, всеми выгодами "крупного предприятия" сравнительно с разрозненным "кустарничеством".
Он верил, что, связанные общим делом, революционеры разных мастей будут меньше искать "разделяющих букв" и охотнее находить общий язык для разговоров; а такое здоровое направление их умонастроения приведет к взаимному пониманию и облегчит задачу "сговориться". В Твери был издан проникнутый этими идеями гектографированный журнальчик "Союз", открывавшийся статьею "С чего начать?" Ответ был прост: начать надо с объединения революционной техники и создания единого революционного денежного фонда для обслуживания всех направлений, с расчетом, что на прочном фундаменте общей солидарной работы легче будет придти к единству взглядов. Пока же должна была вестись товарищеская дискуссия по всем открытым и спорным вопросам революционного движения. Для начала этой дискуссии предназначался, между прочим, выработанный там же "Проект программы объединенных групп социалистов-революционеров", о содержании которого у меня - увы! сохранилось слишком смутное представление...
Затем обращали на себя внимание муж и жена Кусковы: он - спокойный, внимательный, уравновешенный; она - живая, как на пружинах, нервная, беспокойная.
Их взгляды казались мне какими-то неопределенными, колеблющимися. По-видимому, они {141} в самом деле переживали период ломки. Их все время пробовали склонить на свою сторону социал-демократы. Под их влиянием они главное внимание свое обращали на "анализ наличных социальных сил". Видимо, сужение базиса движения одним пролетариатом их пугало, и они добросовестно перебирали все общественные элементы, на которые молено опереться в революционной борьбе. Затем меня очень заинтересовали два приятеля, жившие вместе на одной квартире: наши Орест и Пилад - С. Н. Прокопович и А. Н. Максимов. Они называли себя "народниками", но это их "народничество" было довольно неопределенным, неокристалли-зованным объединяла их общая вера в будущее "народное восстание". Вера эта питалась разными слухами порою полуфантастическими: так, помню, передавалось тогда из уст в уста, что где-то в Вятской губернии крестьяне нескольких сел снарядили ходоков к английской королеве, чтобы она приняла их в свое подданство.
Эти и подобные слухи были достаточной пищей тогдашней революционной не требовательности. Мы и малым бывали довольны С. Н. Прокопович был уже тогда отрицателем политического террора. Я помню несколько своих с ним споров. Он верил во все "массовое" и отвергал "индивидуальное". Я пытался доказывать, что террор есть нечто "индивидуальное" только по внешней видимости, по существу же это есть лишь отдельный "род оружия", пользование которым является органическою составною частью общего "плана кампании". Я обильно пользовался аналогиями из области военного дела, быть может, даже злоупотреблял ими. "В современном бою - рассуждал я - нельзя злоупотреблять атаками густых штурмовых {143} колонн старого времени. Одна из особенностей современного боя - это "рассыпной строй" и предварительная "артиллерийская подготовка". Террор в революции соответствует артиллерийской подготовке в бою. Индивидуальный характер действий террористов соответствует индивидуализированности бойца в рассыпном строю. Мои аналогии кое-где прихрамывали по части натяжек, но я очень ими увлекался и они казались мне страшно убедительными. Впервые выслушав мою аргументацию в этом духе, С. Н. Прокопович подозвал А. Н. Максимова - "вот послушай, это очень интересно: как Чернов доказывает необходимость террора - совсем по особенному". Смущаясь и краснея, я повторил свою аргументацию. Максимов - в котором тогда никак нельзя было разглядеть будущего члена Ц. К. "кадетской партии" - оказался, однако, вовсе не врагом террора; некоторое тяготение к нему в его речах определенно чувствовалось.
Но терроризм, как программа единоборства с правительством кучки конспираторов, нам был чужд. В прошлом мы его чтили, как героический период, неизбежный для первых пионеров движения. Но мы его считали "террором отчаяния", безнадежным арьергардным боем после отступления первых, хлынувших в народ революционных легионов. Боевой клич террористов "Народной Воли" напоминал нам Ватерлоо и гордые слова: "старая гвардия умирает, но не сдается". Для своего времени мы ждали нового движения к низам, к народу, и на этот раз террор должен был облечься в новый вид. Террор отчаяния должен был смениться террором веры, террор арьергардного боя - террором наступления и артиллерийской подготовки, расчищающей дорогу штурмовым {144} колоннам массового движения.
Решающая роль отдавалась ему. Террор рассматривался, как служебное оружие этого массового движения.
Еще выделялись две девицы большие приятельницы: Курнатовская и Цирг. Первая, маленькая, в кудряшках, необыкновенно подвижная, вездесущая и всезнающая, слыла за правоверную "народоволку". Но она пользовалась у нас плохой репутацией: ее считали девицей чрезвычайно неосторожной и чересчур суетливой. Говорили, будто "охранка" нарочно оставляет ее на свободе, чтобы пускать за ней по пятам своих филеров и по ней выслеживать всех и вся. Другая, Цирг - впоследствии сделавшаяся женой А. Н. Максимова - была гораздо интереснее и серьезнее. Она сыграла в нашей идейной жизни того времени некоторую своеобразную роль. Родом она была из Тверской губернии, тогдашней цитадели земского либерализма, с большими знакомствами среди тверских либералов, соседка и большая приятельница одного из двух братьев Бакуниных. Среди либералов "голодный год" также вызвал изрядное брожение: в год, предшествовавший моему поступлению в университет, в Москве, по инициативе И. И. Петрункевича, у либералов происходили какие-то конспиративные "совещания"; в связи с деятельностью Астыревского кружка, среди либералов проявился интерес к "радикалам". Тот же интерес заставил и старика Александра Александровича Бакунина изъявить желание познакомиться с современной революционной молодежью.
