Сергей Карпущенко - Коронованный странник
- Плохо знаешь! Мне же доподлинно известно, что господин капитан уже послал в Правительствующий Сенат эстафету с жалобой на тебя, на кляузу неправедную твою. Скоро из Сената приедут следователи и ревизоры, и тогда ты, купчишка, удалой танец станцуешь под их дудку. Девок твоих с пристрастием допросят, как все по правде было, у обеих доктора по их приказанию наличие девства проверят, а если таковое не отыщется, - что вполне даже и возможно, ибо знаю я, что в близкой близости к дочкам твоим были французские учителя, люди любезные и весьма ловкие, - то веры их словам совсем не будет. Заодно булькнет кой-кто ревизорам, что ты, проходимец, акцизы за водку поганую свою не аккуратно платишь, вот и припишут тебе, краснорожему, две вины зараз, за кои ответишь ты десятью годами каторги. А кандалы-то легкими только на первой версте кажутся, а как вторую, третью, пятую прошагаешь, ой как вспомнишь про свое желание невместное сродниться с дворянином. Да, кстати, и имущество твое в казну пойдет, так что жене твоей и дочкам придется или по миру идти, или уж в обитель. Где ж тут дворянство-капитанство?
Заканчивая речь, председателя взглянул на Поликарпа Кузьмича и вновь остался собой доволен - по красному лицу купца струились слезы вперемешку с каплями пота, лицо перекосилось так, что казалось, будто купца хватил кондрашка. Наконец ноги его подогнулись, и Переделкин рухнул на колени, стукнувшись лбом о брусом барьера:
- Не губите, отцы, не губите! Черт попутал! Ночи не спал - видел дочек своих дворянками!
- Да, грех гордыни тебя обуял, Поликарп, - уже не так строго, как прежде, сказал председатель. - Вину же свою ты исправить можешь...
- Могу?! - с великой надеждой в голосе воскликнул купец.
- Да, можешь. Во-первых, исковую челобитную забери сейчас же - видеть её не могу! Во-вторых... ну, во-вторых-то, должен ты маленько отблагодарить уголовную палату за благодеяние, нами оказанное.
Поликарп Кузмич, выбежав из-за барьера, бросился к председательскому столу, схватил челобитную и тут же разорвал её. С глазами, в которых горел огонь радости превеликой, спросил, засовывая руку во внутренний карман кафтана:
- Какой же суммой могу я с палатой уголовною расчесться?
- Да тысяч пять вполне удовлетворят палату, - покручивая на пальце перстень, не глядя на купца, сообщил председатель.
Поликарп Кузьмич удовлетворенно крякнул и раскинул на ладони объемистый бумажник.
Александр же в это время сидел в коридоре под присмотром судебного пристава. Сидел он так близко от приоткрытой двери, что вела в зал заседаний, что слышал все, о чем говорили там. Слезы наворачивались на его глазах - до того обидно было осознавать, что суд, его суд, призванный стоять на защите справедливости, изъеден червем стяжательства и неправды. Еще был жив отец Александра, Павел Петрович, и вот они однажды сели вдвоем в Эрмитажном театре, чтобы посмотреть комедию "Ябеда" сочинителя Капниста. Павел уж сослав Василия Васильевича, услышав от кого-то, что тот допустил в своей комедии крамолу, изобразив чинов суда мздоимцами, но после вдруг сам решил взглянуть на пьесу. И как же они смеялись тогда вместе на представлении! За сосланным Капнистом по приказу Павла тотчас был послан лейб-курьер, и сочинителя вернули...
Теперь же оказывалось, что все, о чем писал Капнист и над чем смеялся тогда, почти двадцать пять лет назад Александр, было правдой. И Александр уже второй раз пожалел о том, что он не император и не может ворваться в зал, чтобы заклеймить позором судей-мздоимцев. Александр утешил себя такой мыслью: "Но, если бы я был императором, то мне никогда бы не удалось стать свидетелем этой неправды. Нужно считать себя счастливцем..." - и он грустно улыбнулся.
А тут появился и сам Поликарп Кузьмич в сопровождении председателя:
- Господа, примириться надо бы! - по-отечески посоветовал он. Гражданин Переделкин иск свой уже изъял...
И тут внезапно пучина негодования, переполнявшего Александра, прорвала плотину осторожности и робости. Он, вставший перед председателем во весь свой рост, закричал, вновь ощущая в себе императора, повелителя России:
- Неправый суд чините, господин председатель! Мзду берете! Сибирью мне грозили? Да вас самих туда упечь надобно!
Но крик Александра, казалось, совсем не смутил главу уголовной палаты. Он, вскинув удивленно брови, пригладив обеими руками височки, спокойно спросил:
- Мзду? Кто ж это, сударь, мзду берет? Или вы, Переделкин, суду мзду давали, а?
- Нет-с, как же можно, никак не давал-с и намерения такого-с не имел-с! - посмеиваясь одними глазами, бробасил купец.
- Ну, видите? - уже строго сказал председатель. - Да и, если быть справедливым судьей, то я вас, милостивый государь, за оскорбление-то суда да за ложные кляузы мог бы сейчас же к ответственности привлечь. Хотите? Сие весьма правым делом будет. Да ещё и иск гражданина Переделкина вернуть можно, с сказки ((сноска. Показания.)) потерпевшей и свидетелей у меня остались в целости и сохранности. Их можно ещё какой скорый ход придать запоете! Ну так будем правый суд чинить?
И грозно сдвинул брови.
- Нет, не будем... - сморщившись, точно получил оплеуху, пролепетал Александр.
- А тогда - счастливого пути, - улыбнулся председатель и добавил тихо: - Благодарите Бога, что благополучно из сего скверного дела выпутались...
И скрылся за дверью зала заседаний, а Александр, униженный, опустошенный, так и остался стоять рядом с Поликарпом Кузьмичом, видевшим, что офицер-то и не так страшен, хоть и знаком самому государю. Поэтому Переделкин, осторожно тронув за рукав стоявшего в оцепенении Александра зашептал:
- Ну дак что, ваше высокородие? Сладим дело? Берете Феклушку? Дам за неё триста тысяч и дом каменный в Гомеле, а не захотите в сей дыре жить, так хоть в Петербург отправляйтесь. Признаюсь, шибко хочу дочушку свою барыней видеть, эге...
Александр посмотрел на Поликарпа Кузьмича с ненавистью и холодно сказал:
- Законным браком имею счастье быть обремененным!
- Ах-те-те-те... - залопотал купец, прижимая к губам согнутый палец, и в его глазках вновь забегали бесенята: - Ну, а тогда, судырь, не поладим ли мы по-мирному? Вы там мне семьдесят тысчонок сулили, если я дело замну, так вот я теперь и за пятьдесят готов по рукам ударить. Годится?
И замет с приоткрытым ртом, теребя бороду и боясь, что офицер закричит сейчас на него, затопает ногами и пошлет ко всем чертям. Но Александр не стал кричать и топать. Он лишь устало улыбнулся, провел рукой по высокому лбу и сказал:
- Годится. К вам сейчас поедем, вещи заберу свои да... рассчитаюсь с вами. Бог вам судья...
6
ЗМИЙ, ПРЕДАНЫНЙ ДО ГРОБА
Еще в Бобруйске Норов уверился в том, что узнан не будет, и если он поначалу, когда сразу после выздоровления стали приходить к нему посетители, очень боялся выдать себя голосом, интонацией, неверным жестом или незнанием каких-то обстоятельств, мелочей, то вскоре понял - болезнь так исказила черты лица императора, что никого опасаться не стоит. Особенно Василий Сергеевич ободрился после визита к нему Николая Павловича. Великий князь, такой же высокий, как и он сам, с сумрачным лицом опустился в кресло напротив, долго молчал, покручивая ус, приподняв бровь, то и дело поглядывал на Норова, тоже молчавшего, а потом сказал:
- Брат, ты сильно переменился...
- Что делать, - развел руками Норов, а сердце так и стучало, - во всем нужно видеть Промысел Божий, и мы не вольны уберечь свое тело от недугов.
- У тебя даже голос изменился, - продолжал Николай, - и иногда, мне кажется, ты становишься несколько... забывчивым.
- Да, признаюсь, временами память как бы оставляет меня, но Виллие утверждает, что эти явления - следствие недуга. Давай порадуемся тому, что я остался жив. Доктор мне признался откровенно, что оспы в такой сильной форме ему никогда не приходилось видеть, а тем более лечить. Я пожаловал баронету часы с бриллиантами - настолько я ему благодароен за заботу.
- Ты правильно сделал, Александр, но все же спешу тебя предупредить: если все мы здесь, в Бобруйске, уже свыклись с твоей... новой внешностью, то в Петербурге твоя супруга да маленька будет в отчаяньи, увидев тебя таким.
- Я уже отправил им обеим письма, в которых предупреждаю, что встреча со мной не принесет им радости. Впрочем, Виллие говорит, что следы нарывов на лице скоро станут менее заметны. Впрочем, что лицо? Лишь бы душа моя не оказалась изрытой язвами. Она же, хвала Всевышнему, пока здорова. Итак, мы осмотрим Бобруйск, а потом куда?
- Ну, ты же сам хотел осмотреть ещё и Брест-Литовскую крепость, - ещё раз, вскинув бровь, внимательно посмотрел на "брата" Николай. - Близ Брест-Литовска ты ещё собирался сделать смотр полкам второй армии. Забыл?
- Ах, да, конечно, - ударил Александр пальцем по лбу. - Я прошу тебя, Николя, подсказывай мне в случае нужды, что я должен делать. Как брат тебя прошу. Уверяю, это пройдет...
