Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня
Я думал: им хорошо, лежат спокойно, им носят цветы, их помнят. А я… Зачем?.. Много раз трогал руками веревку. Минута — и все. Кому я нужен? Но жутко. Это — конец. А живем один раз…»
Человек начинал вдруг рыдать… В чердачном люке появлялось лицо матери:
— Услышат… Люди услышат, сынок! Ты помолись…
Как-то ночью он открыл старый сундк. Перебирая в коробке железные бляхи и пуговицы, обнаружил два рыболовных крючка. Сколько воспоминаний разбудили два рыболовных крючка!
На чердаке он закрыл глаза и нажимал пальцем на воротник острия, пока не показалась капелька светлой крови. Забывшись, он увидел себя мальчишкой, белоголовым и резвым. Босой бежит на Битюг. Ноги обжигает роса. Останавливается на секунду: надо разбудить Ваську.
В то утро с Васькой Ивановым, глядя на поплавки, они говорили о самолетах. Вместе с Васькой в сорок втором шли в Липецк. Васька после войны вернулся, как говорит сестренка, с двумя орденами. У Васьки жена, четверо ребятишек.
Васька теперь комбайнер, зовут его, конечно, Василий Никитич… Человек открывает глаза и видит вытертый полушубок, паутину и пыльный луч.
…В тот день он жадно ждал темноты. Завернув в тряпицу крючки, выполз на луг, подкрался к лошади, выдернул пучок волос из хвоста.
Три дня не спеша, с наслаждением плел леску, прилаживал крючок. Ногтями разгреб землю на огороде и ощупью, разминая комочки земли, набрал в ладонь червяков. Он тщательно готовился. Он загадал: если на леске четное число узлов, — значит, не все еще потеряно. Число было четным. Он бодро спустился по лестнице и, слившись с ночью, пошел к Битюгу.
Он не узнал Битюга.
Дрожащими руками, цепенея от непонятного чувства, размотал леску, неловко забросил в темную воду и стал ждать. Ослабевшие глаза не видели поплавка. Подтянув леску, обнаружил поплавок у самого берега, его прибило течением. Он снова забросил. Глаза опять не видели поплавка, только звезды, как чешуя, рябили в глазах. Он бросил удочку и тихо поплелся к дому…
Часто думал: «Спущусь к людям, расскажу все». Боялся. Уже не кары за трусость боялся. Он знал: народ простил его трусость. Он боялся жизни. Все пугало: и громкий человеческий смех, и песни во время покоса над Битюгом, и грохот комбайна, на котором ездил по спелой ржи Васька. «Что скажу людям? Что буду делать? Профессии никакой. Я даже говорить разучился».
Огромная жизнь проплывала за чердаком большими белыми самолетами, красным комбайном Васьки, смехом мальчишек, плеском рыбы на Битюге. Сестра приносила с собой звучные и непонятные слова: «целина», «спутник», «телевизор», «космонавты», «ракета» «атомный ледокол»… Это была уже совсем незнакомая жизнь. Два шага от дома при солнце — и все: он будет частицею жизни. Боялся.
Вспомнил, как однажды выбирали из подвала картошку. В темноте на картошке выросли длинные белые нити. На солнце нити пожухли и превратились в серую пыль. Он часто вспоминал белые нити. Его знали восемнадцатилетним парнем, теперь ему тридцать восемь. Он ослаб и разучился говорить. За двадцать лет он прочел задачник по арифметике для третьего класса и каждый год по многу раз перечитывал книжки по географии, «про пустыню, про Крым, про Германию, про слонов, про Ленинград, про оленей и белых медведей». Он не знает ни одной песни, и петь ему не хотелось. Он не знает улыбок, ни поцелуев, не знает настоящего вкуса хлеба, потому что вкус этот знают только те, кто работает. Он ненавидел себя.
Он завидовал тем, кто не вернулся от Волги. Двадцать лет он видел свою могилу. Могила сровнялась с землей. Он знал: люди его забыли…
Он курит сигарету за сигаретой. Желтые руки сложены на коленях, глаза слезятся и смотрят под ноги. Отец чинит старую сбрую, мать месит тесто.
— Анна Александровна, вы понимаете, что произошло с вашим сыном?
— А что! Он никого не убил… Бог не всем одинаково отмерил…
У матери было семь дочерей и один сын.
Мать хотела счастья своему Кольке. И вот оно, это счастье… «Не пожелаю самому злому врагу», — говорит сын.
В семье хорошо помнят конец войны. Вернулся отец. Сын слышал: он обнимает мать, сестер. Потом все утихло, и заскрипела лестница на чердак. Обняв сына, старый солдат заплакал.
— Слезай… Люди умеют прощать…
Сын промолчал.
— Замолчи, — вмешалась мать. — Все богом дано, от судьбы не уйдешь…
Родитель бушевал с неделю, грозился сам пойти в сельсовет, но так и не хватило мужества у солдата. Смирился, спрятал в сундук медаль и стал подавать на чердак хлеб и чашку со щами.
Шестнадцать лет кормил дезертира! Взбунтовался совсем недавно:
— Что ж получается! Ты отца должен кормить, а я до сих пор ведро принимаю… Слезай!
Сын ткнул отца сапогом, и тот загремел с лестницы… А через два дня огородами к сельсовету пришел никому не знакомый человек.
— Чей, откуда?..
Молчит. Потом сказал:
— Тонких сын…
Никто не помнил сына Тонких. Потом вспомнили о могиле. Позвали мать.
— Нет, не мой. Мой умер…
Потом выяснилось: странный человек действительно Николай Тонких.
Вот и вся трагическая и жалкая судьба дезертира. Он живет теперь среди нас. Он ходит в кино и мечтает о женитьбе и сам зарабатывает свой хлеб. Он устает на работе, избегает людей. Спит он по-прежнему на чердаке: «Никак не привыкну к избе…» Вечерами, перед тем как полезть на чердак, он долго стоит во дворе, провожает закат.
Трусость в тяжкий для Родины час требует наказания. Но у кого поднялась бы сейчас рука на жалкого человека, пережившего семь тысяч дней страха, наказавшего себя сверх всякой меры. Он и теперь говорит: «Живем один раз». Но он сам понимает, как беспощадны для него эти слова. Двадцать золотых лет зачеркнуто в жизни.
И теперь что за жизнь. Не всякий подает руку. А когда идет по селу, острый слух ловит шепот:
— Дезертир…
Презрение людей — самое тяжкое наказание для человека. А живем один раз.
Фото автора. С. Битюг-Матреновка Воронежской области.
16 сентября 1962 г.
Орлик, Типа и Варька
Этo что же за чудо! Медвежата почти в обнимку с людьми шагают по лесу, а маленький олененок пришел познакомиться с маленькой Леной.
Никаких чудес! Медвежат зовут Варька и Тяпа. Олененка зовут Орлик. В лесу под Владимиром зверята готовятся стать кинозвездами. Эта профессия дается не просто так. Надо учиться, надо быть дружелюбными и послушными. Тогда дрессировщики Ганна Ивановна, Георгий Георгиевич Шубин и Миша Симонов могут отпустить медвежат на речку купаться. А по дороге на речку можно поваляться в песке, слазить на елку, погоняться за бабочками. Правда, на пути можно встретить коров. А коровы, как известно, не умеют отличать кинозвезд от настоящих зверей. У коров наливаются кровью глаза, коровы начинают копытами рыть песок. Ну, тогда скорей к покровителям, и вот так, взявшись лапами за руки, продолжать путь.
Орлик весь в солнечных пятнах. Он, не в пример Тяпе и Варьке, застенчив и робок. Взрослых он избегает, собак боится, а к маленькой Лене, хотя и робко, но все же подходит.
Скоро мы увидим новые фильмы с лесными героями.
Фото автора. 30 сентября 1962 г.
«Звездные братья»
РЕПОРТАЖ ИЗ КИНОЗАЛА
Этот фильм о том, как двое встретились в космосе, о том, как Земля готовила к старту двух коммунистов, о самом старте, о четырех звездных сутках, о том, как мы ждали и как встречали звездных разведчиков в Казахстане, на Волге, на Внуковском аэродроме и у Кремлевской стены.
Как на всех премьерах, были цветы и хорошие речи. Три космонавта, как и положено героям фильма, кланялись зрителям. Сейчас они вместе со всеми в зале. Вот Попович нагнулся, что-то говорит Николаеву. Улыбаются. Кому-то помахали рукой. Ожидают, когда зажжется экран. Все-таки любопытно со стороны поглядеть на себя: каков я был там, над Землей, как шел к старту?
Я видел, как этот фильм снимался. Сейчас операторы сидят в зале в темных, торжественных пиджаках. Я видел их, запыленных, небритых, смертельно усталых, с красными от бессонницы глазами. В районе приземления режиссеры, операторы и газетчики жили единым табором. Ели на ходу, спали, положив рядом сумку с кинокамерой. С самолета — на вертолет, на машину, бегом. Минута промедления — упущены бесценные кадры. Но люди не медлили.
Перед началом сеанса Андриян Николаев сказал:
— Только что опустился, только снял скафандр. Гляжу. С неба на парашюте опустился — кто бы вы думали? — человек с кинокамерой. Умоляет надеть скафандр. Я тогда не послушался. А теперь жалею. Ведь это для вас всех, сидящих в зале, старался боевой оператор…
Да, это была настоящая боевая работа.
И не только на старте и приземлении. Объектив кинокамеры проследил для нас весь сложный путь в космос. И теперь мы еще раз всей страной, всем миром переживем у экранов тревожные и счастливые четверо суток августа.
