Нина Соротокина - Канцлер (Гардемарины, вперед - 3)
- Почему голые? - не понял Никита.
- Потому что наши мародеры обработали.
- А может, это их мародеры? - обиделся за русских Алексей.
- Их мародеры бежали вместе с остатками армии. Отступление было столь поспешно, что любая минута промедления стоила бы им жизни. Это наши постарались. Все сняли. Не только башмаки и мундиры, но и чулки, порты исподние, саму ленту из косицы, которой цена четверть копейки. И лежат они голые, как в чистилище. Вид - ужасен! Ужасен! У кого ноги нет, у кого руки, у кого все тулово разворочено. Это шуваловские гаубицы постарались.
- Мародеры, это я понимаю, гнусно,- резким тоном сказал Алексей.- Но гаубицы-то наши чего так уж ругать?
- Какие гаубицы?- пытался потушить надвигающуюся ссору Никита.
- Орудия тайные,- пояснил Александр.- Конструкция их придумана Петром Ивановичем Шуваловым. Все страшно засекречено. Они такие длинные, все в чехлах, дула закрыты медными сковородами. Около гаубиц всегда часовой. К ним даже в бою близко подходить нельзя - застрелят.
- Кто же из этих гаубиц тогда стреляет?
- Особая канонерская команда. Им под страхом смерти запрещено что-либо про эти гаубицы рассказывать.
- А наших покойников тоже раздели?- вдруг хмуро спросил Алексей
- Нет, наши лежали одетые. И вид у них был такой, словно спали. Но тоже очень их было много...
Проникновенный тон Александра подействовал на Корсака, Никите даже показалось, что глаза его заблестели. Но скоро Алексей совладал с собой, и когда обратился к Белову, голос его звучал, как обычно.
- Ты надолго в Петербург?
- Бестужев вызвал. Пока будет держать при себе.- Александр пожал плечами.
- Хороша служба... - неопределенно заметил Алексей, и нельзя было понять, осуждает он Александра или рад за него.
- Хороша. Вчера, например, я служил на балу, общался с милейшим человеком- графом Станиславом Понятовским.
- Говорят, у этого графа роман с великой княгиней,- заметил Никита с усмешкой.
Алексей искоса посмотрел на друга, желая посочувствовать ему жестом или взглядом, если, конечно, будет нужда. Ничего этого не понадобилось. Александр был спокоен. Годы сделали свое, полностью разрушив его былую любовь.
Александр придвинул бутылку. Видно, рука его дрогнула, хоть и не перелила вино через край, но наполнила бокал, как говорится, с верхом.
- Роман так роман,- деловитым тоном отозвался Белов, примериваясь, как бы половчее взять бокал, но потом передумал, наклонился к бокалу и одним глотком снял верхушку, потом рассмеялся.- За любовь, гардемарины!..
Обморок государыни
Присутствие в доме дам почти не ощущалось. Они жили во флигеле, туда же им подавали завтраки и обеды. Ужинали в большом доме, однако так сложилось, что Никита вечером всегда отсутствовал. Надо ли говорить, что все вечера он проводил у друзей, а в субботу с Беловым поехал в оперу - послушать модного итальянского кастрата. Впрочем, с Сашкой они только вошли вместе в театральную залу, а потом друг испарился. В антракте Никита видел его рядом с красивым иностранцем, не иначе как Понятовским. Сашка даже помахал рукой, приглашая подойти, но Никита только поклонился издали. Зачем ему новые знакомства, когда звучит несравненный Скарлатти? Ему и в голову не приходило обидеться на друга, который чуть ли не силой притащил его в оперу. У Сашки всегда так: не угадаешь, развлекается он или работает на пользу Бестужева, то бишь отечеству.
Он досидел в театре почти до конца. Карету он еще час назад отослал домой. Вечер был чудесный, отчего ж не пройтись пешком? Домой он явился уже за полночь. Фонари в аллее не горели, и только сам подъезд дома был освещен.
"Стареет Гаврила,- подумал Никита, споткнувшись о корень.- В былые времена разве допустил бы, чтобы господин, то есть я, возвращался домой в одиночестве и в Екатерина и Бестужев
Когда несчастная Елизавета лежала на газоне Царского Села в обмороке, а свита столпилась вокруг в немом и несколько глупом потрясении, Бестужев он громче всех кричал: "лекаря!" - нашарил глазами Екатерину. Посмотрел, как ошпарил. Великая княгиня тут же опустила глаза - нельзя же этак откровенно... Взгляд канцлера прокричал однозначно: надобно увидеться, и немедленно!
Встреча произошла через день в доме гетмана Кирилла Разумовского. К нему съехалось много народу, пообедать, перекинуться в карты, но главное, обсудить страшное событие, хотя все, сидевшие за столом, как бы случайно собранные из разных компаний и кланов, отлично понимали: никаких страшных прогнозов, никаких тяжелых предчувствий и кликушества, только вера в неизбежное выздоровление, разбавленная ненавязчивым сочувствием императрице. Все были тертые сухари, знали, что почем.
После обеда Бестужев и великая княгиня уединились в дальней гостиной. Хозяин дома все отлично понимал и если хотел кому-то услужить, то уж, конечно, не Бестужеву.
Гостиная была розовой, обои, видимо, были только что обновлены,плафон, изображающий любовные игры нимфы Ио и бородатого Зевса, сиял свежими красками и отражался в навощенном паркете. По бокам камина стояли две новенькие пузатые китайские вазы, в одной из них что-то гудело, наверное, муха попала в паутину.
Екатерина вошла в комнату очень решительно и тут же преувеличенно громко сказала:
- Ах, Алексей Петрович, друг мой... Я очень рада, что вы пришли в ответ на мою просьбу. Дело касается приезда Карла Саксонского. Надо сказать, что сын не похож на отца,- она засмеялась.- Август III - великий государь. Так где же нам разместить цесаревича Карла?
"Что она мелет? - подумал Бестужев.- Цесаревич.
Карл уже год как собирается в Россию, а когда прибудет, совершенно неизвестно?" В этот момент великая княгиня подмигнула ему. "Стареешь, Алексей Петрович, а проще сказать, уже обезумел от старости - эти разговоры для отвода глаз! Боится... И правильно делает. В этом дому могут быть уши, которые служат Елизавете и Шуваловым".
Она указала ему на розовое канапе, а сама подошла к двери, отворила ее рывком. Там было пусто.
- Ну вот, теперь можно разговаривать,- прошептала Екатерина.
- Как здоровье государыни?- даже шепотом произнесенный вопрос в устах канцлера прозвучал светски, и Екатерина досадливо поморщилась.
- Ах, Боже мой, плохо! И всего ужаснее, что ни от кого нельзя услышать правды. Я сама получаю информацию по крохам. Фуазье, он ко мне хорошо относится, уверяет, что государыня очнулась вечером того же дня. Якобы она открыла глаза и стала лепетать что-то непонятное. Наконец Шувалов догадался, что она спрашивает: "Где я?" А говорила она столь невнятно потому, что во время обморока прикусила себе язык. Далее Фуазье этак важно говорит: "Я велел Их Величеству молчать, поскольку при разговоре напрягаются все мышцы рта и голосовые связки". Я не верю в этом рассказе ни одному слову. Она вот эти мышцы не может напрягать. - Екатерина постучала себя по лбу.- Мой лекарь говорит совсем -другое. Она очнулась только через сутки. Сознание вернулось, но разум, увы, нет! Что-то лопотала, потом смолкла. У нее все тело в синяках! Губы искусаны в кровь, и язык во рту не умещается!
В словах Екатерины было столько горечи и раздражения, что Бестужев опешил: великая княгиня даже не находит нужным скрывать перед ним свое нетерпение. Это плохо. Подобным поведением она может выдать себя раньше времени.
- Но теперь, я слышал, государыне лучше,- мягко сказал канцлер, пытаясь остудить жар Екатерины, он явно намекал, что необходимо для их дела, чтобы Елизавета повременила со смертью- они пока не готовы.
- Лучше...- проворчала Екатерина.- У нее стал осмысленный взгляд. Диагноз так и не поставлен. Наши ученые мужи, наши Гиппократы считают болезнь государыни весьма таинственной и никак не могут решить- ей плохо потому, что упала и прикусила язык, или ей уже было совсем плохо, потому она и упала.
- Будем молиться о здравии государыни,- Бестужев поднял в молитвенном экстазе глаза, но, упершись взглядом в розовые телеса нимфы, немедленно их опустил и сказал деловито:
- Прочтите это,- он вложил в руку великой княгини извлечение из депеши посла Лопиталя своему королю.
Депеша попала в руки канцлера неделю назад. С точки зрения посла она не несла какой-либо секретной информации, потому что хоть и была зашифрована, послана была обычной почтой.
Лопиталь писал своему королю, что был отменно принят императрицей, что пышность его свиты затмила русский двор, что начало его посольской деятельности отмечено весьма благоприятными предзнаменованиями (какими именно - не написал), и уже в конце депеши вскользь упомянул о слухах, возникших якобы под влиянием французского посольства об изменении престолонаследия в России. (На этом месте сердце Бестужева забилось учащенно.) Кончил депешу Лопиталь в выражениях самых решительных, де, эти "лживые, коварные, лишенные смысла измышления" распространяются, вне всякого сомнения, послом Англии Вильямсом, "человеком лживым и коварным", однако между строк угадывалась некая гордость- мол, не успел приехать в Россию, а о нас уже такое измышляют.
