Михаил Елисеев - Митридат против Римских легионов. Это наша война!
Все произошло быстро и неожиданно, а виной оказался человеческий фактор – как и в большинстве подобных случаев. Плутарх в своем сочинении «О болтливости» так описывает произошедшие события: «Но афинские старики как-то разболтались в цирюльне, что вот, дескать, Гептахалк не охраняется и как бы, мол, с той стороны не захватили город, а лазутчики, услышав это, донесли Сулле». В биографии Суллы, Плутарх тоже не проходит мимо этого знаменательного события: «Тогда-то, как передают, и донес кто-то Сулле о подслушанном в Керамике разговоре: старики беседовали между собой и бранили тирана, который не охраняет подступы к стене у Гептахалка, в том единственном месте, где враги могут легко через нее перебраться». Дело в том, что Гептахалк – это проход в городской стене Афин, неподалеку от Пирейских ворот, а вот почему он не охранялся, это уже вопрос к Аристиону. Хотя, с другой стороны, философ был сугубо штатским человеком и о военном деле явно имел довольно смутное понятие, скорее всего в этом были виноваты другие люди, которые непосредственно отвечали за оборону города. Но как бы там ни было, а римский командующий решил воспользоваться таким подарком судьбы и, презрев все опасности, лично отправился ночью в разведку. Тщательно облазив место предполагаемой атаки и внимательно осмотрев местность, Сулла решил рискнуть и нанести здесь решительный удар, понимая, что в случае неудачи последствия для него лично, да и всей армии будут катастрофическими.
Поэтому к решительному приступу Луций Корнелий готовился особенно тщательно, а когда все было готово, дал сигнал к атаке. Тысячи римлян пошли вперед, одни приставили лестницы к укреплениям и стали карабкаться наверх, другие стали подкапывать стены. Судя по описаниям источников, упорного сопротивления легионеры на этом участке действительно не встретили, потому что защитников было очень мало, да и истощены они были до последней степени – римляне перевалили через гребень стены и хлынули в беззащитный город. А часть солдат осталась на месте и начала торопливо срывать до основания стену между Пирейскими и Священными воротами, поскольку через этот пролом проконсул должен был торжественно вступить в город.
В ночь на 1 марта 86 г. до н. э. завоеватель вступил в поверженные Афины: «грозный, под рев бесчисленных труб и рогов, под победные клики и улюлюканье солдат, которые, получив от Суллы позволение грабить и убивать, с обнаженными мечами носились по узким улицам. Убитых не считали, и вплоть до сего дня лишь по огромному пространству, залитому тогда кровью, судят об их множестве. Ведь, не говоря уже о тех, кто погиб в других частях города, только резня вокруг Площади обагрила кровью весь Керамик по самые Двойные ворота, а многие говорят, что кровь вытекла за ворота и затопила пригород. Но сколь ни велико было число людей, погибших насильственной смертью, не меньше было и тех, что покончили с собой, скорбя об участи родного города, который, как они думали, ожидало разрушение» (Плутарх). О том беспределе, который творили озверевшие победители, рассказывает и Аппиан; становится просто жутко, когда читаешь эти свидетельства. «Сулла ворвался в город, и в Афинах началось ужасное и безжалостное избиение. Ни бежать они не могли вследствие истощения, ни пощады не оказывалось ни детям, ни женщинам – Сулла приказал всех попадавшихся на пути избивать в гневе на их поспешный и нелепый переход на сторону варваров и раздраженный их неумеренными оскорблениями. Очень многие, услышав об этом приказе, сами бросались к убийцам, чтобы они скорее выполнили свое дело». Вот оно – истинное лицо римских завоевателей, вот что они несли побежденным народам, которые хотели просто жить по своим законам и обычаям, а не подчиняться грубой воле политиканов из курии на берегах Тибра. Город захлебнулся в собственной крови, и тяжелые сандалии легионеров растоптали остатки греческой свободы. А учитывая маниакальное стремление консула овладеть Афинами любой ценой, можно представить, как он повел себя, когда это произошло, – свирепость и жестокость Суллы были общеизвестны. Пламя бушевало над Афинами, тысячи людей бежали от огня, и тогда римский командующий распорядился тушить пожар, не потому, что хотел спасти город, а потому, что в огне могла сгореть и желанная военная добыча: «Сулле удалось остановить пожар города, но зато он отдал его на разграбление войску » (Аппиан). Все как всегда – Карфаген и Коринф, Сиракузы и Амбракия, десятки и сотни других, более мелких городков, а теперь вот и Афины. Город Тезея и Солона, Фемистокла и Перикла пал под ударами варваров с Запада и был полностью разграблен. Хорошо, что еще с землей не сровняли, и мы до сих пор можем любоваться наследием великой греческой культуры. А ведь могли и сровнять, да еще плугом провести и солью посыпать, это у них в порядке вещей было.
Кровавая бойня была прекращена только тогда, когда Сулла, по словам Плутарха, «пресытился местью »: войскам был необходим отдых, они устали от грабежей, насилий и убийств, а ведь Акрополь еще не был взят, и там заперлись те, кому удалось спастись. Отступая, Аристион распорядился поджечь Одеон и таким образом лишил римского полководца деревянного материала, который был ему необходим для осады последнего оплота афинян. Осаду Акрополя Сулла поручил вести своему военачальнику Куриону, а сам с отдохнувшими войсками выступил на Пирей, проконсул жаждал взять реванш за свое поражение у понтийского стратега. По сообщению Плутарха, осада афинской твердыни продолжалась довольно долго, и лишь страшная жажда вынудила в итоге сдаться последних защитников города. Ближайшее окружение Аристиона, а также всех должностных лиц, и тех, кого подозревали в совершении преступлений против римлян, Сулла распорядился казнить, а сам Акрополь также был разграблен, консул был верен своим принципам. Что же касается самого бывшего философа-эпикурейца, то римский командующий какое-то время таскал его за собой, а потом приказал отравить, поскольку война закончилась и он перестал представлять для Суллы интерес. А то, что касается сведений о том, что Аристион и Архелай ненавидели друг друга, то такое вполне могло быть – афинянин мог считать, что понтийский стратег не делает ровным счетом ничего для спасения его родного города, а полководец Митридата, в свою очередь, мог думать что Аристион требует от него слишком многого и лезет не в свое дело.
* * *Архелай отдавал себе отчет в том, что с падением Афин оборона Пирея потеряла стратегический смысл, и готовился к эвакуации гарнизона, когда под крепостными стенами снова появились римские легионы. Стратегу это сражение было абсолютно не нужно, он и так готовился оставить это место, за которое было пролито столько понтийской крови, но атака римлян спутала все его планы. И потому он был вынужден дать бой римскому проконсулу, который, как все понимали, будет последним. А римский командующий был настроен решительно, он сразу задействовал все средства для ведения приступа – метательные машины и тараны, осадные навесы и подкопы. Участки стен рушились, римляне проникали за черту укреплений, но вся территория внутри была перегорожена и перекопана, а понтийская тяжелая пехота, опираясь на эти препятствия, при поддержке мобильных войск успешно отражала страшный натиск врага. Сулла старался атаковать непрерывно, постепенно вводя в бой свежие войска и наращивая мощь наступления, он лично появлялся на самых опасных участках кипевшего сражения и вел легионы вперед. Стратег же напротив медленно отводил свои войска по направлению к сильно укрепленной приморской части Пирея – Мунихию, которая омывалась волнами моря и была недоступна для римлян вследствие отсутствия у них кораблей. Там Архелай и закрепился и, пока Луций Корнелий бесновался, будучи не в силах его атаковать, продолжил подготовку к эвакуации. Он прекрасно понял, что война в Элладе вышла на новый виток, римскую армию уничтожить в Аттике не удалось и теперь основным полем битвы становится Центральная Греция. Покинув Пирей, Архелай непобежденным взошел на палубу корабля, и понтийский флот, выйдя из гавани, взял курс на север – путь их лежал к берегам Фессалии, где стратег должен был объединить свои отряды с войсками из Македонии. А что касается победителя, то, озверев от понесенных потерь и от своих поражений, которые он потерпел, штурмуя Пирей, Сулла сжег его дотла, «не пощадив ни арсенала, ни верфей, ни какого-либо другого из прославленных строений» (Аппиан).
Что же касается боевых потерь, которые стороны понесли во время этой аттической эпопеи, то надо исходить из того, что штурмующий теряет людей гораздо больше, чем тот, кто сидит в осаде. Можно как угодно теоретизировать на эту тему, изначально подгонять решение под результат, но практика военного дела опровергает все это пустословие: кто атакует, тот людей теряет больше. То, что Сулла угробил под стенами Пирея две трети своей армии, не может подлежать сомнению, и совершенно прав Л. А. Наумов, когда отметил, что потери проконсула составили около 20 000 человек. Подобные действия явно не прибавляли лавров римскому полководцу, и его победу даже Пирровой назвать язык не поворачивается – ее просто не было. Проконсулу надо было срочно спасать остатки своей армии, и этим он сразу занялся после того, как понтийцы очистили Пирей.
