Андрей Лебедев - Яволь, пан Обама! Американское сало

— Если в тридцать третьем году, то есть за восемь лет до войны, то скажет: «Да пошел ты на х… товарищ комиссар, с непонятными Кузнецкстроем и Магниткой вместе. А все разговоры про войну через восемь лет, про «газовые камеры» и «рабство в Германии» — про то тильки бис знае та ваша советска пропаханда…»

— Вот именно! А вот когда настал сорок первый год, когда к этому крестьянину во двор пришли немцы и стали требовать не только пшеницу, но и «млеко и яйки», стали кохать Оксан та Галь, стали гнать эшелонами в рабство Степанов та Опанасов да стрелять из пулемета Богданов та Мыкол, вот тогда хитрый украинский крестьянин вспомнил, что говорил ему комиссар в тридцать третьем. Вспомнил и устыдился того, как колол быков да не сеял хлеб, «только чтобы Советам меньше досталось», вспомнил, как прятал пару мешков пшеницы, думая, что разговоры про немецкий плен и голодающих рабочих Магнитки — сказки и пропаганда. И тогда вставали украинцы и шли бить немецкую нечисть, чтобы собственной кровью искупить тот позор, который они совершили, когда прятали пшеничку от советской власти. И поэтому каждое воспоминание о пресловутом «голодоморе» вызывало в украинцах только более сильное желание покаяния за свое «несознательное», как тогда говорили, поведение. А когда в сорок четвертом на Украину пришли советские танки и гнали фрицев со всей дури, то чувствовал украинский крестьянин, что в броне этих танков есть и капля его пота и его труда, и капля крови умерших от голода родичей по его вине в тридцать третьем году. И все это знало поколение, жившее тогда, и в войну, и после войны. И только когда умерло поколение, знавшее правду, стало возможно сочинять для нового поколения и западенцев-бандеровцев новую историю.

— Вот почему и Геббельс не хотел украинцам напоминать про голодомор…

— Именно поэтому. Прежнее поколение украинцев хотело забыть голодомор как свой позор, как свое несознательное поведение. Ведь сами же сократили посевы, чтобы меньше досталось большевикам.

— А на сколько сократили эти посевы? И сколько все-таки погибло от голода?

— Я политтехнолог, а не экономист. Но одного специалиста порекомендовать могу. Вот его координаты, скажете, что от меня.

Глава 11

Будь-які гірські велосипеди від італійських і корейських виробників[23].

— ЦИК Украины зарегистрировал Ю. Ищенко кандидатом в президенты.

После смерти жены Евгений Васильевич решил завести в их осиротевшей и уменьшившейся семье такое правило: они с Васей будут делиться всеми печалями и радостями. Не будут иметь тайн друг от друга, что касается и личной жизни, и бизнеса. Дружинин, когда хоронили Катю, был настолько убит горем, что найти утешение мыслил только в тесном сближении с сыном. Дружинин потому потом, после смерти жены Кати, и в своей личной жизни объявил мораторий на встречу с иными женщинами, чтобы Вася не обижался и не ревновал. Именно тогда Евгений Васильевич установил в их с сыном отношениях такое правило: он рассказывает сыну обо всех своих делах. И делясь с Васей всем-всем-всем, Дружинин стремился не только открыться сыну, но таким образом вызвать Васю на взаимную открытость, что до конца сблизило бы их.

Вот и после поездки в Ялту Евгений Васильевич все в подробностях Васе рассказал. И про то, как помощники Янушевича измывались и смеялись над ним, и про то, как Козак подал надежду, что не все потеряно. В общем, про все в деталях сыну рассказал.

— Папа, извини, но ты мазохист и идиот, если через Козака снова поползешь унижаться перед этими гадами, донецкими бандитами, — зло выговорил отцу Василий. — Это двойное унижение — снова идти туда, где тебя умыли.

— Не смей так говорить, Василий, — не скрывая досады, ответил Дружинин. — В политике нет унижения, в политике есть только цели и выгода.

— С каких это пор, папа, ты превратился в политика? — вскинулся Василий. — А если говоришь про выгоду, я тебе предлагал: вложи свои средства в маму Анжелки, и деньги через год отобьются в моем бизнесе, да и в твоем. Не будь лохом, пап.

— Я лох? — задохнулся Дружинин. — Что ты сказал?

— То, что слышал, — огрызнулся Василий. — Я к тебе как к человеку тогда приехал, дай, папа, денег на раскрутку Брумгильды, надо клипы, студию, промоушен оплатить, а ты мне про какие-то сраные проблемы басни принялся рассказывать, да еще и при Анжелке меня полным кретином выставил. Пойми, мама Анжелины могла бы сама в президенты пойти, но из-за того, что ты денег не дал и еще такие же, как ты, не дали, она вынуждена поддерживать этого размазню Ищенко. А ведь сама могла бы победить! И тогда бы всех нас обогатила. Да и мы с Анжелкой счастливы были бы!

— Вася, ты потом пожалеешь… — горестно вздохнул Дружинин.

— Я уже пожалел, что у меня папаша такой урод! — крикнул Вася, схватил со стола свою спортивную сумку и выскочил в дверь.

Павло Ксендзюка Евгений встречал в аэропорту «Борисполь», а оттуда повез к себе в офис.

— Слушай, у меня есть тема интересная, ты умрешь, — интригующе подмигивая, Ксендзюк уже прямо в машине бросился компостировать Дружинину мозги. — Я кроме нашего консервированного сала еще пару тем придумал.

— Ну, — Евгений Васильевич чисто из вежливости выразил готовность выслушать друга.

— Че «ну»? Тема классная, на миллион быстрой прибыли, я все уже продумал.

Ксендзюк принялся втолковывать ночь не спавшему Дружинину, как они могли бы очень быстро приподняться, если наладили бы разлив святой воды из Киево-Печерской лавры.

— Я гарантирую, наши в Канаде эту воду за милую душу с руками отрывать будут, ты только им ее привези! — сверкая глазами, тараторил Павло. — Я, между прочим, для наших эмигрантов уже сделал пробный привоз тридцать третьего портвейна и «трех семерок». Знаешь, без всякой рекламы у меня десять тысяч бутылок за две недели разошлись! Они же там все тупые, браток! Они же все идиоты там! Мы им втюхаем липовый фуфел, а сами приподнимемся. Как тебе?

В офисе на Дегтяревской их ждала Галочка.

— С вас премия за работу в выходной, Евгений Васильевич, — с наигранной обидой за то, что вместо пляжа на берегу Днепра она в воскресенье должна встречать шефа в офисе, надула губки Галочка. — И еще от Сипитого факс пришел. Вот, почитайте.

— Володька Сипитый, — услыхал знакомую фамилию Ксендзюк. — Я его с Душанбе, как нас из-под Кандагара вывезли, не видел. Как он тут у тебя?

— Работает у меня старшим прорабом, — вздохнул Дружинин. — Сейчас вот с местными там воюет.

Евгений Васильевич пробежался взглядом по пришедшим по факсу бумагам и снова вздохнул.

— Слушай, — обратился он к Галочке, — придется тебе в Крым в командировку съездить. Заодно у Сипитого в Бахчисарае отдохнешь денек за счет фирмы, в компенсацию, так сказать, за работу в сегодняшний выходной.

— Скажете тоже, — ответила Галочк. — Дорога туда-обратно — больше умаешься.

— Галя, надо пакет Сипитому отвезти очень важный, — Дружинин открыл сейф.

— А что, почтой нельзя? — поинтересовалась Галя.

— Если бы можно было, я бы тебя не посылал, — уже строго ответил Дружинин.

— Ну, если надо, я уже звоню, заказываю билеты на завтра, — покорно согласилась Галочка.

— Слушай, а ты с ней спишь? — хмыкнул Павло, когда, подав шефу и его гостю кофе, цокая по паркету каблучками, Галочка удалилась из кабинета.

— Ты что, ошалел? — возмутился Дружинин. — Совсем в своей Канаде сексуальным маньяком стал.

— А что такого? — пожал плечами Ксендзюк. — Все начальники со своими секретаршами спят. Во всем мире.

— Может, во всем мире оно и так, — сердито пробурчал Дружинин. — Но я на работе шашни не завожу.

— Дело хозяйское, — развел руками Павло. — Ладно, братка, скажи лучше, как наши дела с тушенкой замутил? И вообще, как обстановка политическая? Чем дышите?

— Да вот летал я тут в Ялту на встречу с Янушевичем, — начал Дружинин.

— Это который у Кушмы премьер-министр? — перебил Ксендзюк.

— Он теперь уже один из главных кандидатов на президентский пост, — сделал значительное лицо Дружинин. — Я на него огромные надежды возлагаю.

— С нашим салом? — поинтересовался Павло.

— Да что ты с салом пристал? — отмахнулся Дружинин. — Если я буду принят в качестве спонсора этого проекта, такие перспективы откроются, наше сало песчинкой в океане покажется. А мне еще надо крымскую стройку спасать!

— Это я понимаю, — согласился Ксендзюк. — Кабы я заручился дружбой с премьером Канады или с президентом Бушем, я бы с тобой тут не сидел.

— Это точно, — кивнул Дружинин. — Ты бы мне тогда и руки не подал.

— Ну так и что в Ялте? — спросил Павло.