Иван Черных - Школа террористов
Сослуживцы, слышавшие наш диалог, затаили дыхание: а если командир дознается, что у меня ни жены, ни невесты нет?
Но суровость с лица полковник, как ветром сдуло. Глаза даже от такого почтения повлажнели.
"Роды - дело серьезное, - сказал он совсем ласково и пожал мне руку. Поздравляю. Разрешаю назвать моим именем, коль есть такая примета"...
А в кабине самолета командир экипажа схватил меня за грудки.
"Ты когда это успел жениться и сына родить?"
"Разве я сказал, что моя жена родила? - сделал я наивное лицо. - Я доложил, что принимал роды. - И после небольшой паузы дополнил: - Хозяйка квартиры родила".
Потом, когда гнев моих начальников прошел, я покаялся и они простили меня.
Золотухин ничего не сказал по поводу моего рассказа, но на розыгрыш полетов привел и Болтунова.
- А ты почему здесь? - удивленно вскинул вверх рыжие брови Вайкулевич.
Золотухин выступил вперед, заслоняя собой старшего лейтенанта.
- Это я приказал ему быть на розыгрыше, товарищ подполковник. Мы с вами не разобрались, в чем дело.
- Именно? - глаза подполковника наливались гневом.
- Не надо горячиться, товарищ подполковник, - веселым тоном продолжил майор, словно не замечая состояние командира. - Человек, можно сказать, подвиг совершил, а мы его - по загривку.
- Какой ещё подвиг?
- Болтунов девушку спас, дочку президента.
- Кого? - глаза Вайкулевича, казалось, вылезут из орбит.
- Разрешите? - пришел Андрей на помощь майору. - Это моя невеста. Действительно - дочь президента, - Андрей сделал затяжную паузу, окончательно повергая Вайкулевича в смятение, - спортивной ассоциации.
Зал загремел от хохота. Улыбнулся и Вайкулевич.
- Ничего смешного, - обиженно насупился Болтунов. - У нас скоро будет ребенок.
От нового взрыва хохота зазвенели маленькие оконца. Болтунов выждал, когда шум немного стихнет, и громко заключил:
- В День авиации у нас состоится свадьба. Приглашаю всех.
- Ура! - закричали летчики. - Поздравляем! Молодец! Давай комсомольскую! Все придем...
Оригинальный человек Вайкулевич. Личность, как охарактеризовал его Андрей, - будто и не было гнева на лице; тучки рассеялись, губы расплылись в добродушной улыбке.
- Тихо, тихо! - примирительно поднял он руку. - Ладно, коль такое дело: дочь президента, - он тоже сделал паузу, - жаль, правда, что не президента Молдовы или России, - ребенок, комсомольская свадьба... так и быть прощаю на первый раз, отменяю свой приказ. Запомните. А теперь дебаты закончены, приступаем к розыгрышу полетов...
Когда мы выходили из клуба, Болтунов крепко пожал мне руку.
- Спасибо. Помогла твоя байка...
5
Рано утром экипажи улетели в Вюнсдорф, а я остался на аэродроме и продолжил журналистское расследование. В полку наверное не осталось ни одного человека, который не знал бы, что приехал корреспондент центральной газеты, и тот, кто послал в редакцию письмо, имея благие намерения, непременно разыскал бы меня и проинформировал более подробно. Но никто меня не разыскивал, никто и намека не подавал о том, что командир взяточник, экипажи, летающие за границу, занимаются спекуляцией. Все, с кем я беседовал, говорили почти одно и то же: да, командир грубоват, жестковат, но справедлив; почему за границу летают одни и те же экипажи, понятно: плохих туда не пошлют - чтоб и в летном мастерстве не осрамились перед иностранцами, и моральные достоинства не уронили.
Все верно. Любой умный командир поступил бы так. Вот и выходило письмо послал кто-то из обиженных. Но кто?
Дежурным по аэродрому в этот день был как раз старший лейтенант Иван Скородумов, тот самый отстраненный летчик, "хмырь болотный" как назвал Болтунов новоявленного коммерсанта, решившего разбогатеть на спекуляции. Я разыскал его на командно-диспетчерском пункте и познакомился. Это был симпатичный, голубоглазый брюнет с волнистым чубом, невысокого роста, общительный и откровенный. Мы поговорили вначале на отвлеченные темы: о Молдавии, о природе, квартирных проблемах, а когда я заговорил о Балашовском училище, Скородумов проникся ко мне доверием - он тоже, оказывается, его закончил; и мы почувствовали себя давними знакомыми. Повспоминали инструкторов, командиров, балашовских девчат, приходивших к нам на танцы, ставших женами летчиков и оставленных в вечных невестах. А когда я спросил Ивана о его службе и перспективе, лицо летчика заметно погрустнело, и он признался, что отстранен от полетов.
- Как же это случилось? - сделал я сочувственное лицо.
- Жадность фраера сгубила, - с ухмылкой ответил Скородумов.
- И чистосердечное признание не смягчило сердце командира?
- Армия - не детсад, и мы не в том возрасте, чтобы каждому разъяснять, что такое хорошо, что такое плохо. Тут я с командиром согласен и зла на него не держу. Что заслужил, то и получил. Теперь надо потом смывать грязь...
Как было не поверить такому чистосердечному покаянию? И на лице Скородумова ни тени обиды или фальши; голубые глаза, как утреннее майское небо, без облачка, без пятнышка. Мой пристальный, а может, и недоверчивый взгляд смутил старшего лейтенанта, он даже покраснел и опустил голову.
- Я бы с таким решением не смирился, - подзадорил я офицера, чтобы толкнуть его на более откровенное признание. - Все, кто летают за кордон, не на шоколадки тратят марки. А наказали только одного. Это, по-моему, несправедливо. Почему? Может, кому-то более угодливому потребовалось место?
Я продолжал пристально смотреть на Скородумова, ожидая, что он раскроется, но опальный офицер молчал, глядя в землю. Лишь лицо из покаянного стало озабоченным, напряженным.
Я усилил нажим:
- Мне вообще непонятно поведение ваших летчиков: с ними хамят, а они посапывают в две дырочки... Запугали вас, что ли?
Скородумов поднял голову.
- Мы привыкли. - И с виноватой улыбкой дополнил: - Нормальный командирский язык...
Нет, подозревать далее Скородумова в авторстве письма после таких откровений мог только человек, потерявший веру во всем и во всех.
Я ещё пару часов послонялся по аэродрому, поговорил с рядовыми и офицерами и, не услышав ничего нового по письму, побрел в гостиницу: до возвращения экипажей можно было "добрать" недоспанные часы.
Настроение мое резко пошло на убыль: вместо интересного материала, похоже, я привезу в редакцию пустышку. Писать репортаж о том, как экипажи возят гуманитарную помощь, спасающую наш народ от голода и от возможных эпидемий, душа не лежала.
После обеда, отдохнувший и принявший решение завтра же возвращаться в Москву если не удастся раздобыть ничего нового, я снова отправился на аэродром встречать экипажи. Посмотрю, что они привезли "для народа" и для себя лично. Может, что-то и прояснит ситуацию.
Первым произвел посадку самолет майора Золотухина, лидера группы. Я направился к нему с таможенниками - капитаном и тремя солдатами-пограничниками.
Едва заглохли двигатели и открылся грузовой люк, как к самолету подъехала автомашина. Авиаспециалисты во главе с бортовым техником начали выгружать из чрева корабля в кузов машины картонные коробки с красивыми этикетками.
Двое солдат-пограничников полезли в самолет, капитан и третий солдат следили за разгрузкой и за членами экипажей.
Вот по трапу спустился Болтунов с небольшим чемоданчиком, какие принято брать с собой по тревоге. Увидел меня и поприветствовал помахиванием руки. Я подошел к нему.
- С возвращением. Что ценного привезли для нашего народа на этот раз?
- Все то же: макароны, печенье, медикаменты и... - Болтунов многозначительно поднял указательный палец, - конечно же, жевательные резинки, без которых наш народ давно бы протянул ноги... Туда драгметаллы: алюминий, молибден, золото, а оттуда - резиновые изделия, чтобы русские не очень-то размножались. Хочешь, подарю пакетик? С усиками.
- Спасибо. Прибереги для себя, на случай, когда силенок не хватит.
- Тогда возьми вот это, - Андрей достал из внутреннего кармана паркеровскую авторучку. - Чтоб хорошую статью о нас написал.
- А если расценю это как взятку? Или вон таможня так подумает, кивнул я на капитана. - Не боишься последствий?
- Боюсь. Боюсь, что вместе с гуманитарной помощью мы везем из Германии их скопидомство, и скоро, как они, будем в гости ходить со своей выпивкой и закуской.
Я взял авторучку и стал рассматривать её. Ярко-зеленая, будто из малахита, с золотистым наконечником и колпачком, она сверкала в руках, как красивая игрушка.
- Такой ручкой только фельетоны писать, - пошутил я.
- Пиши фельетон, - согласился Андрей. - А лучше напиши роман обо мне и Альбине, о нашей любви. Кстати, я завтра еду к её родителям делать официальное предложение. Приглашаю тебя сватом...
Ответить я не успел: к самолету подъехал на черной "Волге" Вайкулевич, и Золотухин, выскочив из кабины, подал команду экипажу строиться.
6
Воскресенье. Утро как по заказу: ночью отгремела последняя майская гроза, начался июнь; ливневой дождь омыл небосвод и землю; листва на деревьях и трава по обочинам шоссе сияют первозданными красками; солнце на лазурном небе слепит глаза. Хорошо, что у Андрея нашлись запасные темные очки, и мы, чисто выбритые и наглаженные, мчимся на такси в Кишинев навстречу Андреевой судьбе - мне не удалось отказаться от роли свата.
