Василий Галин - Гражданская война в России. За правду до смерти
Однако вскоре Колчаку все же пришлось сформулировать свои политические цели. Этого потребовали союзники в обмен на признание адмирала Верховным правителем России. Первым требованием «союзников» был созыв Учредительного собрания, как высшего законодательного органа России. При этом, «если же к этому времени “порядок” еще не будет установлен, адмирал должен созвать “старое” Учредительное собрание на то время, пока не будут возможны новые выборы».
Колчак, по воспоминаниям генерала для поручений М. Иностранцева, прокомментировал требование союзников следующим образом: «Вы ведь знаете, что западные государства во главе, конечно, с Вильсоном вздумали меня исповедовать на тему, какой я демократ? Ну, я им ответил… Во-первых…, что Учредительное собрание, или, вернее, Земский собор, я собрать намерен, и намерен безусловно, но лишь тогда, когда вся Россия будет очищена от большевиков и в ней настанет правопорядок… Во-вторых, ответил им, что избранное при Керенском Учредительное собрание за таковое не признаю и собраться ему не позволю, а если оно соберется самочинно, то я его разгоню, а тех, кто не будет повиноваться, то и повешу! Наконец, при выборе в настоящее Учредительное собрание пропущу в него лишь государственно здоровые элементы… Вот какой я демократ!..»{460}
Чьи же интересы, по мнению Колчака, должны были представлять эти «государственно здоровые элементы»? – Либералов?
Последние постоянно окружали Колчака в ранге министров, но для демократической, политической победы этих сил было явно недостаточно. Так, например, на выборах в Учредительное собрание 1917 г. кадеты набрали по всей Сибири всего лишь 2–3 % голосов избирателей{461}. Но наиболее ярко провал либералов выразился в их неспособности сформировать собственное работоспособное правительство. «Откуда взять министров путей сообщения, иностранных дел, военного, юстиции, когда людей нет? Мы рабы положения», – восклицал Колчак{462}. Гинс пояснял: «быть хорошим земцем, газетчиком, адвокатом, даже парламентарием – не значит быть хорошим директором департамента, а тем более министром»{463}.
У Колчака повторялась та же ситуация, что и у Деникина: «Нет людей!» Эта жалоба не сходила с уст интеллигенции и со страниц печати. В. Шульгин с горечью писал о том явлении, что «в гражданском управлении выявилось русское убожество, перед которым цепенеет мысль и опускаются руки… Ряды старых работников страшно поредели, а новых нет как нет»{464}.
Какая же сила, по мнению Колчака, в этом случае могла возродить российское государство? Адмирал отвечал на этот вопрос следующим образом: «Мы глубоко убеждены в том, что возродит Россию ее армия. Без армии нет государства… нет основ общественной и имущественной безопасности, нет свободы…»{465} «Колчаковское народоправство» могло удержаться только на штыках армии. В заявлениях Верховного правителя постоянно сквозит подспудная констатация этого факта: «Я убежден, что при условиях настоящего времени партийное представительство исключает возможность положительной государственной работы… вопросы организации государственной полиции… одни из важнейших…, основанием общественной безопасности и фундаментом, на котором строится организация полиции, является по существу армия»{466}.
Но армия, состоящая непосредственно из народа – мобилизованных крестьян и рабочих, сама могла стать угрозой «колчаковскому народоправству». Не случайно, отмечал С. Мельгунов, для всех белых вождей было характерно стремление держать свои армии «вне политики». Так, уже 21 ноября 1918 г. Колчак издает приказ: «Всякую попытку извне и изнутри втянуть Армию в политику приказываю пресекать всеми имеющимися в руках начальников и офицеров средствами»{467}.
Тогда за какие идеи должны были идти на смерть солдаты Колчака?
Адмирал не утруждал себя особыми изысканиями: «Мы все сражаемся за воссоздание Родины и боремся против захватчиков власти, которые под ложным именем рабоче-крестьянского правительства поработили наше отечество. Эти захватчики даже не русские люди, они наемники немцев, и кто они такие, вы отлично знаете»{468}. Точно такими же лозунгами, по словам князя Трубецкого, призывал к непримиримости и высший командный состав Добровольческой армии Юга России: «“немец был враг, и притом нечестный враг, придумавший удушливые газы и самих большевиков”. Помощник Главнокомандующего ген. Лукомский совершенно серьезно утверждал: “немцы не в честном бою, а подлыми предательскими приемами погубили нашу армию и продали Россию в руки большевиков”»{469}.
Лидеры белого движения не смогли найти ничего лучшего, чем повторять обращение Л. Корнилова времен августовского (1917 г.) мятежа: «Великая родина наша умирает. Час ее кончины близок. Вынужденный выступить открыто, я, ген. Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов[25] действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба… Я не могу заставить себя отдать Россию в руки ее наследственному врагу, германской расе, и обратить русский народ в рабов германцев, но предпочту умереть на поле чести и сражения, лишь бы не видеть позор и бесчестие Русской Земли»{470}.
Но Колчак пришел к власти уже после подписания перемирия Антанты с Германией. Допрашивавший его Алексеевский спрашивал в связи с этим: «Германия вышла из войны, и установилось общее замирение Европы. Не возникало ли у вас мысли, что и для России надо искать мирного выхода из того положения, которое создалось?» В ответ Колчак заявлял: «этот мир нас не касается, и считал, что война с Германией продолжается…»{471}.
«Чем, кроме “зараженного духа”, кроме пагубной склонности к самоублажению можно было бы объяснить, что стоявшее на высших ступенях военной иерархии и призванное руководить сложнейшими событиями лицо дает этим событиям оценку, по наивной простоте своей присущую разве что ученику подготовительного класса, – восклицал по этому поводу Р. Раупах, – Эта боязнь называть вещи своими именами исключала всякую возможность трезвой оценки событий и людей, то есть то качество власти, без которого она утрачивала свое значение»{472}.
Абстракцию «Белой идеи» наиболее ярко подчеркивал лозунг, провозглашающий ее цели – «Непредрешение». В соответствии с этим лозунгом все будущее политическое устройство России отдавалось на волю нового «Учредительного собрания», которое должно было быть созвано после победы над большевизмом. Идея «Непредрешения» стала официальной целью Белого движения 9 января 1918 г., прозвучав в манифесте Добровольческой армии: «Новая армия будет защищать гражданские свободы, что бы позволить хозяевам русской земли – русским людям – выражать через выбранное Учредительное собрание свою волю…»{473}
Один из авторов манифеста создатель Белой армии Юга России ген. М. Алексеев в июне 1918 г. откровенно пояснял: «Относительно нашего лозунга – Учредительное собрание – необходимо иметь в виду, что выставили мы его лишь в силу необходимости… Наши симпатии должны быть для вас ясны, но проявить их здесь было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно… Большинство офицеров Добровольческой армии было за поднятие монархического флага, но…»{474}, отмечал ген. А. Лукомский: «в 1918 и 1919 гг. провозглашение монархического лозунга не могло встретить сочувствия не только среди интеллигенции, но и среди крестьян и рабочей массы… провозглашение же республиканских лозунгов не дало бы возможности сформировать мало-мальски приличную армию, так как кадровое офицерство, испытавшее на себе все прелести революционного режима, за ними не пошло бы»{475}.
Если «“непредрешенчество” ген. Корнилова являлось предоставлением решения основных государственных вопросов Учредительному собранию, – отмечал в этой связи ген. Н. Головин, то, – “Непредрешенчество” же ген. Деникина было умалчиванием о способах их разрешения… Сравнение “наказа” ген. Деникина с подобным же наказом ген. Корнилова резко обнаруживает, насколько политическое мировоззрение нового вождя Белого Движения остается скрытым…»{476} Скрытым от собственной армии, которую он вел насмерть и народа, который он призывал идти за собой!
Суть проблемы «Непредрешения» передавал главный идеолог в правительстве Колчака Гинс: «Существенным пробелом программы Российского Правительства (Колчака), была неясность его политической физиономии в его официальной программе. Оно стремилось объединить все, что относилось враждебно к большевизму. Но что положительного оно обещало? Ссылка на Учредительное Собрание равносильна отказу от навязывания народу своей программы. Но власть всегда должна иметь определенные намерения, и в Учредительное Собрание она не может явиться без всякого проекта государственного устройства»{477}.
