Владислав Зубок - Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Советская разведывательная деятельность в США возобновилась только в 1947 г. и в значительно меньшем объеме, чем до провалов. Советская политическая разведка в США еще долго оставалась без ценной агентуры и опытных кадров, способных организовать разведывательную работу.
Но даже после предательства Гузенко и Бентли Сталин был осведомлен о резком ужесточении позиции Соединенных Штатов по отношению к СССР. Историк Владимир Печатнов выяснил, что советской разведке все-таки удалось раздобыть в Вашингтоне текст «длинной телеграммы» Кеннана. Кроме того, Сталин и Молотов не могли не понимать, во что может вылиться американо-британский союз с геополитической точки зрения: экономический потенциал Америки и ее атомная монополия в сочетании с военными базами Британской империи, расположенными по всему земному шару, — эта комбинация ставила Советский Союз в опасное окружение. И все же это не повлияло на внешнеполитическое поведение Сталина. Печатнов задается вопросом: понимал ли Сталин, «что его собственные действия порождают все большее противодействие». Вероятнее всего, нет{204}.
Как заметил американский историк Джон Гэддис, влияние идеологизированных оценок сказалось и на экспансионистских предприятиях Сталина и на его убежденности, что эти предприятия сойдут ему с рук. Сталин полагал, что капиталистические державы, раздираемые противоречиями и несовместимыми интересами по поводу передела мира и ресурсов — в соответствии с ленинской теорией империализма, — не смогут надолго объединиться против Советского Союза. Давая оценку своим западным оппонентам, Сталин делал упор на «империалистическую» сущность их поведения. Члены лейбористского правительства в Лондоне, искавшие сотрудничества с США, проявляли, с точки зрения Сталина, позорную несамостоятельность и заслуживали презрения. Эрнест Бевин и Клемент Эттли, сказал он в ноябре 1945 г., «большие дураки, они находятся у власти в великой стране и не знают, что с ней делать. Они эмпирически ориентированы»{205}. В отличие от Бевина, которого Сталин ни во что не ставил, к Черчиллю, матерому империалисту, вождь испытывал гамму чувств, от ненависти до уважения.
Сталин ожидал, что после войны обязательно начнется экономический кризис и противоречия между капиталистическими державами резко обострятся{206}. К тому же сталинский экспансионизм был связан с внутренней политикой, а она заключалась в постоянной мобилизации сил народа для подготовки к будущей войне, разжигании русского шовинизма, использовании других форм национализма и в конечном счете в утверждении абсолютного культа вождя-спасителя.
Кремлевская политика «социалистического империализма» в 1945-1946 гг. нуждалась в подпитке и получала ее из неисчерпаемого резервуара националистических чувств и чаяний советских руководящих элит и даже широких, шовинистически настроенных масс населения.
Документы не позволяют определить, сознавал ли Сталин, что его осторожность и скрытность оказались тщетными, а тактика выкручивания рук на Балканах, в Турции и Иране обернулась нарастанием конфликта с западными державами. Для историков, однако, должно быть совершенно очевидно, что именно это поведение Сталина, наряду с советскими действиями в Германии, Польше, на Дальнем Востоке, помогло открыть дорогу холодной войне. Сталинская тактика в отношении Турции и Ирана способствовала началу тесного послевоенного сотрудничества Великобритании и Соединенных Штатов и кристаллизовала мнение американской политической верхушки о том, что необходимо оказать решительный отпор «советскому экспансионизму». Самоуверенность победителя, чувство непогрешимости и превосходства над своими западными партнерами сыграли со Сталиным нехорошую шутку. Вождь народов начал действовать за границей почти так же грубо, как он привык действовать у себя в стране, опираясь в решении территориальных и политических задач на силы советской армии, тайной полиции и послушных его воле деятелей. Что же касается дипломатических шагов и формирования благоприятного общественного мнения, то эти направления оказались катастрофически запущены — именно это предвидел и этого опасался М. М. Литвинов. Неспособный признать собственные ошибки на международной арене, Сталин продолжал их усугублять, пока напряжение между СССР и США не вылились в полномасштабную конфронтацию. Когда же конфликт стал очевиден, кремлевский вождь отказался отступать и предпочитал идти на обострения. Он истолковывал отношения с Западом в черно-белых категориях марксизма-ленинизма как исторически неизбежную схватку, где только перевес в грубой силе может принести успех и где нет ни постоянных друзей, ни верных партнеров и союзников. При таком мировоззрении Сталину ничего и не оставалось, кроме как встать на путь военной мобилизации всей мощи СССР и тех стран, которые попали под контроль Кремля.
Разумеется, не только Сталину следует приписывать ответственность за развязывание холодной войны. Превращение Америки в мировую державу и решимость администрации Трумэна использовать американскую мощь для возрождения либерального капитализма в Европе и сдерживания советской экспансии в других районах мира стали самой главной и неприятной неожиданностью для Сталина.
Многие историки согласны в том, что Соединенные Штаты взяли на себя роль сверхдержавы не только в ответ на политику советских властей, но и в соответствии с собственными представлениями о будущем устройстве мира. Программа построения «свободной и демократической» Европы и сдерживания коммунизма, составленная в духе Вудро Вильсона и подкрепленная атомной монополией, а также финансовой, промышленной и торговой мощью Соединенных Штатов, стала новой и по-своему революционной силой, в корне изменившей структуру и характер международных отношений. В политических кругах США и американском обществе всегда находились влиятельные лица, которые, как отмечает американский автор У. Смайзер, считали, что «только [Соединенным Штатам] можно иметь глобальные интересы и держать вооруженные силы во всем мире». В представлении таких людей, верящих в американскую исключительность, Советскому Союзу можно было позволить участвовать в послевоенном устройстве, но только как региональной, а не мировой державе{207}. И все же остается лишь гадать, насколько быстро сторонники американской мировой гегемонии победили бы громадную инерцию изоляционизма и усталости в американском обществе после войны, не приди им на помощь образ советской коммунистической угрозы, подкрепленный действиями Сталина. Именно страх перед этой новой угрозой сделал лозунг особой миссии США как «лидера свободного мира» безальтернативным.
Кремлевский вождь перенес на послевоенное время те уроки, которые он извлек из наблюдения и изучения международных отношений европейских стран в XIX и в первые десятилетия XX в. Но именно эти уроки, наряду с идеологическими убеждениями, не позволили Сталину вовремя распознать мощные мотивы, двигавшие американской политикой участия в мировых делах. Сталин допускал, что изоляционизму США когда-нибудь придет конец, но он не мог предположить, что идеи об «американском веке», о которых начали говорить в США в годы Второй мировой войны, так скоро воплотятся в жизнь, и что американцы останутся в Западной Европе и Японии с целью их переустройства на рыночно-либеральных принципах. Вплоть до осени 1945 г. Сталин извлекал множество выгод из сотрудничества с Вашингтоном. Опыт общения с администрацией Ф. Рузвельта дал ему основания считать, что он и в дальнейшем сможет договариваться с американцами и расширять зоны советского влияния в мире за счет Великобритании и других европейских держав, не встречая сопротивления США. Сталин никак не мог предвидеть, что администрация Трумэна возьмет принципиальный, по сути, идеологический курс на сдерживание советской экспансии в любой части света и даже поставит под сомнение сферу советского влияния в Восточной Европе. Более того, советский вождь не мог предвидеть, что доктрина сдерживания станет стратегией для правящих кругов США на десятилетия вперед.
Сталину все же удалось избежать одной большой ошибки. Он не хотел идти на лобовое столкновение с Западом и тщательно следил за тем, чтобы его экспансионизм всегда имел благовидное прикрытие — с точки зрения советских интересов безопасности или интересов этнических и национальных движений. Советский лидер предпочитал изобразить дело так, что не он, а западные державы отступают от духа ялтинско-потсдамских соглашений и мешают СССР воспользоваться законными плодами своей победы. Позднее Молотов воскликнет: «Ну что значит холодная война? Обостренные отношения. Все это просто от них зависит или потому, что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано»{208}. Большинство советских граждан разделяло подобное мнение. В течение многих последующих лет они будут пребывать в убеждении, что Сталин лишь оборонялся, и одни лишь Соединенные Штаты развязали холодную войну.
