Александр Шмеман - ДНЕВНИКИ
"Чтоб полной грудью мы вздохнули
О луговине той, где время не бежит…"1
Где это – в церкви?
Залитые солнцем, предвесенние, сияющие дни.
Пятница, 1 марта1974
"Aimer a en mourir quelqu'un dont on n'a jamais vu les traits ni entendu la voix, c'est tout le Christianisme… Un homme se tient debout pres d'une fenetre et regarde tomber la neige, et tout a coup, se glisse en lui une joie qui n'a pas de nom dans le langage humain. Au plus profound de cette minute singuliere, il eprouve une tranquillite mysterieuse que ne trouble aucun souci personel: la est la refuge; le seul, car le Paradis n'est pas autre chose que d'aimer Dieu et il n'y a pas d'autre Enfer que de n'etre pas avec Dieu" (Julien Green. Journal II, 1940-1945, Plon, 41-42)2.
Вчера вечером кончали (чтением Митрополита) канон Андрея Критского. Снова то же впечатление – некоей внутренней неловкости от этого насквозь риторического произведения, что особенно очевидно, когда читаешь в переводе (в оригинале или по-славянски есть хотя бы словесная музыка, поэзия). Вся эта "редукция" Библии к оригенистическому морализму… И не в том дело, что упор все время на одиночной душе (Библия – книга и о мире, и обо всем человечестве, и о каждой душе), а в характере этого упора, в его диапазоне. Я вспоминаю, как в какой-то момент моей жизни, после нескольких лет увлечения (под влиянием о. Киприана, конечно) "византинизмом", Византия стала для меня скучной и пресной. Я почувствовал, что отождествление Православия с византинизмом – губительно, грозит сужением православного сознания. Православие нуждается не в возврате к византинизму, а в оценке этого последнего, в оценке его места в истории и жизни Церкви. А вместо этого произошел как раз "возврат", превративший Византию в идола. Типичное идолопоклонство: либо перед Западом, либо перед Византией. А евразийцы прямо махнули к Тамерлану и Чингис-хану. Не дается русским самостоятельность, свобода – ни мысли, ни души. Всегда они в "пленении" каким-нибудь очередным идолом, максимализмом, чьей-то чужой "целостностью". Так же и интеллигенция "возвращалась" к Церкви и Православию как к чему-то внешнему и сразу же, оказавшись внутри Церкви, отказы-
1 Из стихотворения О.Мандельштама "Вот дароносица, как солнце золотое…" Правильно: "Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули / О луговине той, где время не бежит…"
2 "Любить до смерти кого-то, кого ни следа никогда не видел, ни голоса не слышал, – в этом все христианство. Человек стоит у окна и смотрит на падающий снег, и вдруг в нем разгорается радость, невыразимая человеческим языком. В глубине этой единственной минуты он испытывает таинственное спокойствие, которое не затрагивают никакие его внутренние волнения: тут и есть пристанище, единственное, потому что рай это не что иное, как любовь к Богу, и нет худшего ада, чем остаться без Него" (Жюльен Грин. Дневник II. 1940-1945. Плон, 41-42) (фр.).
валась и от мысли, и от свободы, сразу простиралась перед "Типиконом". И во имя этого вновь обретенного "Типикона" с упоением начинала отрицать и оплевывать все лучшее в себе. "Дар всемирного понимания", "Нам внятно все": на вершинах и взлетах русской культуры это несомненно так. Но слаб в ней "логос" и сильна "эмоция". Русские не любят, а влюбляются – даже в Гегеля и Маркса. В "Запад", в "Византию", в "Восток". И влюбление сразу же ослепляет, лишает как раз "внятности" и понимания. Мучительные страницы в "Автобиографических записках" Булгакова о том, как он "влюбился" в Государя. Но он, собственно, всю жизнь во что-нибудь влюблялся и сразу же строил теорию на этом шатком основании. А другие влюблялись в "Отцов", в "икону", в "быт". И всякая "часть" – таков закон этой русской влюбчивости – моментально превращается в "целое", тогда как единственный смысл всех этих "объектов" влюбления, что только как части они и осмысленны, не "идолы". Пушкин России нужен гораздо больше, чем "Типикон". Во имя Пушкина нельзя ненавидеть, резать и сажать в тюрьму. А во имя "Типикона" очень даже можно.
Понедельник, 4 марта 1974
Вчера весь день в Бостоне. Служба в соборе, завтрак в ресторане (где, в гарвардские годы, мы часто бывали с Сережей) с Померанцевыми, лекция о Солженицыне, ужин у Померанцевых с милейшей парой "новоприезжих" – Шиллеры. Утром, в аэроплане, новая солженицынская "бомба": его сентябрьское письмо правительству с программой – отказа от коммунизма, "расчленения" Советского Союза, отказа от индустриализации и т.д. Текст сам в N.Y.Times1 не напечатан, комментарии в правильных категориях (национализм, мессианизм, славянофил и т.д.). Нужно подождать русского текста. Но чувствую, что снова – не уложить этого удивительного человека в эти устаревшие категории, что здесь опять что-то новое, требующее для того, чтобы быть понятым и услышанным, отказа от этого привычного "редукционизма".
И это в то время как раз, когда газеты полны статьями о кризисе демократии, о развале Европы, о неслыханном malaise2 западного сознания. Мне чудится (хотя, повторяю, нужно подождать текста), что и тут Солженицын окажется пророком, а не ретроградом. Разваливают демократии, в сущности, не идеологии, а экономика индустриализации, непрерывного роста и соответствующее перерождение общества. Не зовет ли Солженицын к концу "гигантизма", к отречению от него, то есть к чему-то совершенно новому, к подлинному перевороту в сознании?
Вторник, 5 марта 1974
Уже по-весеннему тепло, сыро, пасмурно. Сегодня на два дня уезжаю в Syosset на собор епископов, и, как всегда в этих случаях, внутреннее раздра-
1 Газета "Нью-Йорк Таймс".
2 недомогании (фр.)
жение и мучительное сомнение: нужна ли, правильна ли вся эта сторона моей жизни? Я не верю в христианство вне Церкви, верю в Церковь, но для меня все мучительнее контакт с "профессионалами" церковности, как, впрочем, и с профессионалами благочестия. Страшно душно в этом "церковном" мире. Но что делать – не знаю. И потому раздражение и уныние.
Читал вчера дневники Green'а за военные годы (1940-1945). В Америке – тоска по Парижу. В Париже – по Америке. Как мне это понятно.
Четверг, 7 марта 1974
Два дня на соборе епископов. Запомнится только Преждеосвященная Литургия, которую пели сами владыки. Пели по-дьяковски, вместе с тем очень хорошо, привычно. Поражает эта твердокаменная приверженность, верность, своего рода смирение: не понимаем, не думаем, но вот храним и радуемся, как хорошо храним. Ветхий Завет, а вместе с тем важность этого хранения: потом это "хранимое" ударяет кому-то в сердце своей глубиной, огнем. Не было бы этого "сохраненного", нечем и нечего было бы "зажигать".
Получил вчера в Radio Liberty и затем прочел солженицынское "Письмо к вождям Советского Союза". Снова ощущение той же силы и простоты правды. Эта правда сначала поражает, как наивность, как "чепуха" (не меня, но "искушенного", "современного" читателя). А на деле это, конечно, пророчество, это подлинное различение духов. И это в миллион раз более реалистично, чем все, о чем болтают политики и эксперты. Удивительный, грандиозный человек. По сравнению с этим пророчеством все остальное выглядит, как потемки, растерянность и детский лепет…
Пятница, 8 марта 1974
Только что разговор с М.М.[162]: полное отрицание солженицынского письма, разочарование. "Не в свое дело сунулся", "Жалко", "Смешно" и т.д. Я не удивлен: я с самого начала был уверен, что эмоциональному единодушию и восторгу вокруг С. очень скоро наступит конец. Теперь его будут травить (попервоначалу почтительно, а затем уже и открыто) и слева – "демократия", "конвергенция" и т.д., и справа – "единая неделимая, режь, жги и вешай". Но услышать, понять не захотят. Все это вчера сказал по телефону Никите, с которым наше согласие нерушимо. "Меня эта книга веселит", – говорит он. Страшная плененность людей привычными категориями мысли, неспособность взглянуть по-новому, между тем как призыв к этому "новому" и составляет сущность пророчества. Написал Солженицыну письмо.
Вчера собрание у нас семинарских женщин – матушек и будущих матушек. Ведь вот, тьма в мире (газеты, телевизия), а сколько хороших людей, простых, доброжелательных, скромных. И как легко все это испортить.
Суббота, 9 марта 1974
Литургия в семинарии с еп. Григорием (Афонским) с Аляски. Вчера после дня спокойной работы дома – ужин у Сережи и Мани. Поздно вечером у нас Аня и Том со всеми детьми. "Несрочная весна"1 . Правда и красота малых дел, с виду малых радостей. Обо всем этом думал сегодня, идя в церковь и почему-то вспоминая чей-то стих: "И март весенний, грустный, ранний, меня поддерживаешь ты…"
Вторник, 12 марта 1974
"Господь пасет мя и ничтоже ми лишит…"2 . Сила молитвы, когда говоришь Богу: "Я не могу, но Ты можешь… Помоги". Когда всем существом узнаешь, что "без Меня не можете творити ничесоже"3.
Вчера в New York Review of Books длинная и очень хорошая статья о "Гулаге" George Kennan'a. А также автобиография Андрея Сахарова.
Уныние от суеты, завала дел и телефонных звонков. Утром настоящая боязнь идти в семинарию, погружаться в эту суету, растерять то, что само "созидается" в часы одиночества.
