Вильям Похлёбкин - Великий псевдоним
В другой раз, Сталин сделал "лирическое отступление: «последовал пространный экскурс в область филологии и этнографии, который свелся к выяснению, в чем сходство между латышами и литовцами. Говорил о поляках и болгарах. Заметил о латышах – „вы для нас психологически ближе, чем эстонцы“».
Участников военных и политических переговоров со Сталиным, всегда поражало то, что он входил во все детали, в том числе, подчас, неожиданные, бытовые.
Когда обсуждали вопрос о советских военно-морских базах в Лиепае и Вентспилсе, которые должны были быть изолированы от латышской территории, Сталин неожиданно спросил Мунтерса: «А вы наших моряков станете пускать к девицам? Или нет? В выходные дни? Они ведут себя хорошо».
В результате прямых бесед иностранных собеседников со Сталиным, без переводчика, поскольку разговор шел на русском языке, у них всегда складывалось четкое представление о компетенции Сталина во всех вопросах, о его широкой образованности.
При этом интересно отметить, что Сталин никогда не давил на собеседника своим авторитетом, он вел разговор спокойно, без каких-либо угроз, будь то явных или скрытых.
Неуступчивость и жесткость всегда проявлял Молотов, в то время как Сталин, как бы сдерживал его и всегда предлагал более «мягкий» выход, но уж это решение было зато – последним. В.Мунтерс считал такое поведение – определенным театральным ходом Сталина, а потому называл споры Сталина с Молотовым на переговорах (когда Сталин согласился исключить Ригу из числа мест, вблизи которых будут советские гарнизоны, а Молотов заявил, что это – недопустимо и нехорошо) – «комедийной перебранкой», рассчитанной исключительно на то, чтобы оказать воздействие на партнеров по переговорам.
Эту же позицию Сталина отмечают и некоторые советские военачальники, когда Сталин постоянно придерживался более умеренных требований, чем вступавшие с ним в полемику Молотов, Берия или Ворошилов.
Нет сомнения, что Сталин в какой-то мере создавал себе таким путем определенный имидж, но это должен был быть имидж не «более мягкого», «более уступчивого», а более компетентного человека, который, глубже вникая в ту или иную проблему, находил менее жесткое ее решение, не уступая, не теряя в то же время принципиальных позиций. Однако именно такие тонкости для тех, кто составлял сталинское окружение, не доходили. Его позиция, как и в других случаях, воспринималась более упрощенно и примитивно, и еще более примитивизировалась при интерпретации или практическом осуществлении сталинских предначертаний. С этим фактом российской жизни не способен был совладать даже Сталин.
Вместе с тем, к числу «слабостей» Сталина следует несомненно отнести его всегдашнее стремление произвести впечатление своей всесильности, хотя это и достигалось, как бы неброскими, косвенными и «естественными» мерами. Здесь важно подчеркнуть, что речь шла не о личном выпячивании своего "я", а исключительно о демонстрации всемогущества социалистического государства. И делалось это в двух, как правило, случаях: во-первых, для иллюстрации тезиса о том, что «если надо стране, то будет сделано все, даже – невозможное» и, во-вторых, для иллюстрации другого любимого сталинского тезиса: что «если приказано, то должно быть выполнено, хоть ты умри».
Надо сказать, справедливости ради, что Сталин требовал следованию этим тезисам от всех своих подчиненных, от всего народа, стараясь привить четкую исполнительность всей государственной и общественной машине страны. Но вот иллюстрировать, как на деле должны выполняться эти тезисы, к сожалению, мог, только он сам. Другие, соратники и подчиненные были на яркие иллюстрации неспособны.
Покажем это на некоторых примерах.
Вечером 4 сентября 1943 г. Сталин впервые за годы советской власти принял в Кремле патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия и двух его коллег – митрополитов Алексия (Ленинградского) и Николая (Крутицкого и Коломенского), чтобы поблагодарить их за внесение церковью в фонд обороны 150 млн. рублей, собранных за счет пожертвований верующих. В ходе беседы, Сталин поинтересовался проблемами, которые стоят перед церковью. На это митрополит Сергий ответил, что самая главная у них проблема – это выборы патриарха, так как для этого надо собрать Поместный собор, что в условиях войны, отсутствия транспорта, осуществить в огромной стране трудно, и на что потребуется один-два месяца.
– «А нельзя ли проявить большевистские темпы?» – спросил Сталин. И тут же отдал распоряжение привлечь авиацию для сбора всех епископов, чтобы открыть Поместный собор не через месяц, а через три дня! Тут же договорились, что открытие состоится 8 сентября, хотя разговор шел уже во втором часу ночи 5 сентября, а уже в 5-6 часов утра в Богоявленском соборе состоялась торжественная литургия, где митрополит Сергий объявил о том, что 8 сентября в Москве соберется Поместный собор. Выйдя после службы из церкви, прихожане могли прочитать подвезенные к киоскам вокруг собора свежие номера «Известий», где было уже опубликовано сообщение ТАСС о приеме Сталиным в Кремле – трех митрополитов. На всю «операцию» потребовалось буквально не более трех часов.
Вот это и означало – «если надо, то будет сделано все, – даже невозможное». А надо это было в связи с тем, что 9-10 сентября должны были прибыть в Москву американцы, которые рассчитывали собрать факты о подавлении в СССР большевиками – религии. Надо ли говорить, как опоздали со своими «исследованиями» союзники-американцы!
Можно представить себе, как вытянулись их лица! Зря ехали, зря планировали, зря тратились!
Да, «если нужно, то в социалистической стране, можно сделать все, даже – невозможное».
Второй эпизод, также относится ко времени приема Сталиным митрополита Сергия в Кремле. Сталин представил Сергию будущего Председателя комитета по делам церкви, генерал-майора КГБ Г.Г.Карпова, сказав, что тот будет своего рода «связным» между правительством и церковью.
Сергий: – Но разве это не тот Карпов, который нас преследовал?
Сталин: – Тот самый. Партия приказывала преследовать Вас и он выполнял приказ партии. А теперь мы приказываем ему быть Вашим ангелом-хранителем. Я знаю Карпова, он исполнительный работник.
Этим Сталин хотел подчеркнуть, что при социализме нет личных отношений, а есть только классовые, партийные, общественные и они регулируются не лицами, а партией.
Этот диалог почти в точности повторял ситуацию, когда Сталин решил произвести «потрясающее впечатление» на союзников-американцев, участвовавших в государственных переговорах.
Как известно, у Сталина было несколько переводчиков, для каждого языка – свой специалист. Переводчиком с немецкого и на немецкий был Бережков, переводчиком с английским языком – был Павлов. Бережков стал работать в МИДе еще до войны, участвовал в переговорах с Гитлером и Риббентропом, «удостоился» особого внимания Гитлера, который с трудом поверил, что Бережков русский, и, по-видимому, так и остался убежденным, что перед ним – немец, столь тонко чувствовал этот переводчик иностранный язык.
Как-то случайно, Сталин узнал, хотя Бережков об этом прежде не упоминал, что тот знает помимо немецкого и английский язык. Однако никакого влияния этот факт в положение Бережкова не внес, и казалось, вообще, не был принят Сталиным во внимание, ибо Бережков был твердо закреплен, как переводчик №1 по немецкому языку, и, даже если бы он и знал другой язык, то трудно было бы предположить, что он знал его лучше немецкого, ибо то был язык его детства.
И вот, как-то спустя два или три года, всего за 5-10 минут до начала ответственных переговоров с американцами Сталину сообщают, что Павлов не сможет присутствовать, так как неожиданно заболел.
Американцы, уже прибывшие в Кремль, узнав об этом – заволновались: будут отложены или сорваны переговоры? Советник посольства США в Москве Чарльз Болен, с тревогой спрашивает у Сталина:
– Что же делать?
Но Сталин невозмутим. Он единственный из всех присутствующих, кто совершенно спокойно воспринимает сложившуюся ситуацию.
– Что делать? – Будем работать, – невозмутимо заявляет он.
– Но кто же будет переводить? – нервно спрашивает Ч.Болен.
– Переводить будет Бережков. Вызовите его.
– Но Бережков же немецкий переводчик, а не английский, – не унимается Ч.Болен..
– Это не имеет значения, – заявляет Сталин.
С американцами – шок!
– Как так не имеет значения?
– Я ему прикажу и Бережков будет переводить с английского, – спокойно объясняет Сталин.
Действительно, явившийся тотчас Бережков отвечает на приказание Сталина – «есть!», блестяще проводит свою работу, а американцы, находящиеся в состоянии легкого обалдения во все время переговоров, следят не столько за их ходом, сколько не устают поражаться гладкому английскому Бережкова, и почти (а может быть и на все 100%) верят, что «Сталин может приказать все, что угодно, и это непременно будет исполнено».
