Николай Лузан - Сталин. Операция «Ринг»
Игра в догонялки все больше раздражала публику. Она улюлюкала, свистела, топала ногами и требовала от «громилы» «укокошить дохляка». Игорь не замечал перекошенных физиономий и не слышал оскорблений, он видел только одно – искаженное болью и лютой ненавистью лицо противника и его правый бок. «Громила» снова ринулся в атаку. Сокрушительный удар отбросил Игоря в угол ринга, и он потерял равновесие. Публика взорвалась, предвкушая триумф своего кумира. Под ее неистовый рев «громила» ринулся добивать, но здесь усталость и вес подвели его. Мосластую тушу качнуло в сторону, и он открылся. Игорь, собрав все силы, вложился в удар. Печень «громилы» не выдержала, и он как подкошенный рухнул на пол. В зале воцарилась гробовая тишина, а через мгновение ее взорвал восторженный вопль Гаврилюка.
– О це да! Такого бугая уложил! Я ж казав, он чемпион! Игорь – чемпион!
– Чемпион! Чемпион! – вторили ему Головко с Демидовичем.
Игорь плохо помнил, как они довели его до раздевалки и усадили на стул. От неимоверного напряжения руки и ноги сотрясала дрожь, ему хотелось только одного – упасть и не двигаться.
– Игорек, трохи хлебни! – поднес к его губам рюмку Гаврилюк.
Водка обожгла гортань, прошла минута, другая, и расслабляющая волна разлилась по телу Миклашевского. Лица Гаврилюка, Головко и Демидовича поплыли перед ним. Вода и массаж привели его в чувство. Он открыл глаза, перед ним двоился хозяин ресторана. В нем произошла разительная перемена. От былой надменности не осталось и следа, он стал суетлив и угодлив, рассыпаясь в похвалах, пригласил всю компанию на обед. В зал они вошли под восторженный рев публики. Она стоя приветствовала своего нового кумира.
Хозяин ресторана проводил их к столику для почетных гостей, и тут же к триумфатору Миклашевскому потянулись поклонники. Не оставили его вниманием и дамы, некоторые делали ему многообещающие знаки. Гаврилюк, приложивший к этому свою руку, вполуха слушал, что ему нашептывал хозяин ресторана, и на его лице гуляла блаженная улыбка. Сегодняшний обед для него и всей компании ничего не стоил, блестящая победа Миклашевского над «громилой» сделала их желанными посетителями «Тройки».
Самому Игорю вся эта суета и всеобщее внимание были в тягость. Больше всего его раздражали взгляды хозяина ресторана, тот поглядывал на него, как на курицу, несущую золотые яйца. Игорь искал повод, чтобы улизнуть из-за стола и отправиться на конспиративную квартиру Осадчего. Но хозяин, липкий, как смола, не отпускал его. Попытка призвать на помощь Головко и Демидовича также не увенчалась успехом. Они продолжали купаться в лучах славы Миклашевского и ублажать желудок деликатесами за счет заведения. Ему ничего другого не оставалось, как сослаться на головную боль. Компания успела изрядно захмелеть и, вяло возразив, проводила на выход. Предложив искать его на городском пляже, Игорь направился к Днепру.
Солнце давно перевалило зенит, дневная жара спала, и с приближением к реке ее освежающая прохлада взбодрила Миклашевского. Спустившись на пляж, он на ходу стащил с себя форму и с разбега нырнул в реку. Воды Днепра нежно ласкали тело, измочаленное ударами «громилы», снимали боль и усталость. Выбравшись на берег, Игорь недолго понежился на теплом песке и, отметившись у продавца двумя кружками забористого кваса, отправился на встречу с новой опасностью. О том, что на явочной квартире могла поджидать засада, он старался не думать и положился на удачу. На пути к явке заглянул в галантерейную лавку, поторговавшись с продавцом, купил отрез на брюки – предлог, не требующий пояснений, почему оказался в доме у портного, и пошел на встречу с Осадчим.
Улица вывела его к знакомому по прошлым посещениям дому с резными наличниками. Стрельнув взглядом по сторонам и не заметив слежки, Игорь задержался на южной стороне сарая, коромысло – сигнал об отсутствии опасности – висело на своем месте, и толкнул калитку. Она пронзительно скрипнула несмазанными петлями. Он шагнул во двор.
– Гражданин, а вы к кому? – окликнули его из-за спины.
Игорь обернулся. Из кустов сирени на него смотрела жена Осадчего. Узнав, она не смогла сдержаться, всплеснула руками и в изумлении воскликнула:
– Игорь, ты?! Откуда?
– Я, тетя Клава. Я.
– А мы уже не чаяли тебя увидеть. И где же ты… – Клавдия Ивановна осеклась.
Радость в ее глазах сменилась испугом. Миклашевский догадался о причине и поспешил развеять опасения, подался к ней и тихо произнес:
– Тетя Клава, не пугайтесь. Это не моя шкура, приходится маскироваться.
– Ф-у, – с облегчением вздохнула она и призналась: – Я уж грешным делом подумала, шо хана.
– Ну что вы, Клавдия Ивановна!
– Прости, Игорь, но время такое, шо не знаешь, от кого и че ждать.
– Так-то оно так, – согласился Миклашевский и спросил: – Как Савелий Харлампиевич? Где он?
– Та где ж ему быть, у хате сидит, работает.
Из открытого окна доносился стрекот швейной машинки.
– Все шьет?
– Так кормиться как-то надо, на одной картошке не проживешь, – посетовала Клавдия Ивановна и захлопотала: – Та шо мы тут стоим! Давай проходь у хату.
Игорь вошел в сенцы, на него пахнуло запахом мяты и забытым домашним уютом. Навстречу ему из-за швейной машинки поднялся Осадчий, и они крепко обнялись. Клавдия Ивановна загремела кастрюлями на плите, и в комнате запахло наваристыми щами. Но к ним так никто и не притронулся. Савелий Харлампиевич и Клавдия Ивановна засыпали Игоря вопросами о положении на фронте и в Москве, о том, «как чувствует себя товарищ Сталин и что говорит об окончании войны». За разговором незаметно пролетело время, за окном начали сгущаться сумерки, и только тогда они вспомнили о щах. В расположение батальона Игорь возвратился с легкой душой. Теперь он был не один против своры гитлеровцев и власовцев, за его спиной снова стояли испытанные боевые товарищи.
После этой встречи из РДР «Сокол» в адрес Андрея ушла радиограмма, в ней сообщалось о выходе Ударова на связь. С того дня для Судоплатова, Маклярского и Зеленского период неопределенности в операции «Ринг» закончился. Возникшие было опасения в способности Миклашевского преодолеть тяжкие испытания и не попасть под подозрение контрразведки развеялись. Теперь многое, если не все, зависело от Блюменталь-Тамарина и его хозяев из министерства пропаганды. В Берлине и Кенигсберге в те июльские дни 1943 года было не до Миклашевского. Вермахт терпел одно поражение за другим и за полгода откатился с берегов Волги – Сталинграда – к Курску и Орлу. Об этом уже открыто говорили в 437-м батальоне РОА. Среди власовцев нарастали панические настроения.
Деятельная натура Игоря не могла оставаться безучастной и требовала действий. Он искал способы, как навредить фашистам. Участившиеся случаи дезертирства из батальона натолкнули его на мысль, как сделать бегство к партизанам повальным. В своем рискованном замысле он рассчитывал на командира взвода сержанта Романа Головко. К нему он давно присматривался и пришел к выводу: на него можно положиться. В пользу Головко говорило то, что он не участвовал в карательных операциях против партизан и местного населения, перед гитлеровцами не выслуживался и к подчиненным относился по-человечески, в плен попал в конце мая 1943-го, будучи раненным. В памяти Миклашевского бы жив последний эпизод в ресторане «Тройка», убедительно говоривший, что Головко не негодяй и не шкурник. За дармовую похлебку он не стал заискивать и унижаться перед его хозяином. В последнее время находился на нервах, а трепал их гестаповец Шрайбер, подозревавший Головко в попустительстве дезертирству трех подчиненных из его взвода.
Дождавшись вечера субботы, когда немецкие офицеры разъехались по квартирам, Миклашевский заглянул во вторую роту и нашел Головко в канцелярии. Он был один и занимался составлением графика нарядов на следующую неделю. Поздоровавшись, Игорь кивнул на график и скептически заметил:
– Дурную работу делаешь, Рома.
– С чего ты взял? – буркнул Головко.
– Скоро все разбегутся, некому будет ходить в наряды.
Карандаш в руке Головко остановился. Он поднял голову, тяжелым взглядом окатил Миклашевского, захлопнул створку окна и, поиграв желваками на скулах, процедил:
– Шо, на Шрайбера решил работать?
– Я?! С чего ты взял? – опешил Миклашевский.
– А с того! С этими дальними заходами подкатывай к Оселедцу.
– Он тут каким боком, Рома?
– Тем самым, что стучит, сволочь, Шрайберу!
– Я тебе не Осадчий! – возмутился Миклашевский.
– Знаю, поэтому, Игорь, не крути и говори, чего хочешь?
– А ты не догадываешься?
– Догадываюсь, шо ты не такой, каким кажешься. Я это на ринге увидел.
– И какой же я?
– Не шкура.
– Ну спасибо. Ты, Рома, тоже настоящий мужик. Два года на передке это о чем-то, да говорит.
– Что было, то сплыло, – буркнул Головко.
– Но совесть-то не сплыла?
