Владимир Рыжков - Закулисье российской истории. Завещание Ельцина и другие смутные события нашей страны
Так, может быть, рыночная экономика и эффективная наука вообще несовместимы?
Мнение по этому вопросу Бориса Салтыкова:
Есть несколько академиков, которые лозунг «Наука и рынок несовместимы» непрерывно пиарят.
Я говорю — в США совместилось, в Японии — совместилось, а у нас не совмещается? Конечно, совместимы. Потому что рыночная экономика обеспечивает мобильность, гибкость самой экономической системы, а тогда и большие возможности финансировать то, что называется «нагрузкой». Да, это нагрузка, но без такой нагрузки экономика рухнет. Это значит, что мы все должны из своего кармана ее финансировать. Но вернемся к Бору. 20-е годы были абсолютно открытые, несмотря на то, что произошло в России. У Бора учился Ландау, Капица ездил к Резерфорду, по пятнадцать лет работал в лаборатории. Все это прекратилось в начале 30-х годов, так как началась сталинизация. И более того, после пакта Молотова-Риббентропа пошло сильное сближение с Германией, и англосаксонская часть научного сообщества прекратила контакты в очень чувствительной тогда сфере — исследований ядерной проблемы. Вы с Гитлером, а мы — нет. А до этого обмены были абсолютно открытые. И тогда наука она была глобальной.
Но Россия и сейчас включена в мировую науку по ряду важнейших направлений. Например, ЦЕРН[20] — это великолепный пример.
Но к сожалению, таких глобальных проектов — раз-два и обчелся. Потому что это проекты, которые одна страна не потянет. Например, этот загадочный андронный коллайдер — машина стоит 6–7 миллиардов долларов, и там, как многие оценивают, примерно 20 % — это российское участие. Это очень много. И по количеству сделанного там «железа», приборов, магнита — это полное включение в глобальную науку.
Другой пример — Международная космическая станция. А сколько было переживаний в народе, что с ее созданием мы потеряли собственное освоение космоса, что мы теперь с американцами. Да, МКС пришла тогда, когда имел место романтический период отношений между Россией и США. Но тогда Россия жила в долг. М. С. Горбачев наделал долгов на 90 миллиардов долларов, а когда правительство Гайдара получило страну в руки, выяснилось, что платить нечем — бюджет за один год упал в 3–4 раза в текущих ценах. А потом выяснилось, что в 6–7 раз. То есть вся наука стала более рыхлая.
А что теперь? Получается парадокс — Россия включена в глобальную науку очень глубоко, в том числе и уехавшими учеными. Но при этом индекс цитирования снижается, а эффективность науки в целом продолжает падать. Как объяснить этот парадокс? Может быть, вредно глобализироваться? А то мы глобализируемся, а наши позиции все снижаются?
Мнение по этому вопросу Бориса Салтыкова:
Некоторые руководители академии говорят — у них своя жизнь, а у нас своя. То есть мы печатаемся в других журналах. Мой ответ такой — если вас не прочло мировое сообщество, вас нет, вас никто не заметил. Поэтому нужно печататься все-таки там. Надо одновременно и глобализироваться, и повышать эффективность научной организации внутри страны.
А нужна ли вообще нефтяной державе глобальная наука? Если отвечать на этот вопрос без шуток, то великой нефтяной державе, вроде Саудовской Аравии, действительно ничего не нужно. Но всем понятно, по крайней мере, размышляющим, — это тупик. Все очень развитые страны давно ведут исследования по альтернативным источникам. Конечно, через 20 лет нефть не кончится (эту «пугалку» мы все слышим уже лет пятьдесят). Но она все равно когда-то кончится. Но будут электромобили, на солнечной энергии и т. д.
Если не развиваются мозги, если мы не участвуем в мировой технологической гонке, но при этом все время требуем новых приборов, новых услуг, новых «фишек», если есть такой тренд, то через 10–15 лет мы действительно превратимся в Саудовскую Аравию.
Еще один важный вопрос: почему у США нобелевских лауреатов в разы больше, чем в России? Ответ на него прост: в США нобелевских лауреатов во столько же раз больше, во сколько больше американский ученый получает. А это примерно в 7–10 раз больше.
Да, в России растет финансирование. Начиная с 2000 года оно выросло в 5–6 раз в текущих ценах и в 2,5 раза в номинальных ценах. Но эффективность науки падает. Но денег-то стало больше! Это значит, что все очень плохо организовано.
В американской науке высокая конкуренция, высокая самостоятельность отдельных групп, высокая мотивированность. Там молодой талантливый человек может быстрее построить свою собственную научную карьеру. И система управления там гораздо более гибкая, она реагирует на изменение приоритетов мировой науки. В России же очень консервативный фронт. У нас больше всего тратится на физику, и она еще со времен атомной бомбы потребляет самый большой объем ресурсов. Это можно назвать научной специализацией. Все-таки наша наука по-прежнему полусоветская. То есть опять ведомства, опять распределение идет по ведомствам и даже конкурсные основы — все с «русской спецификой». Некоторые даже говорят, что это конкурсы с заранее известным победителем.
Надо делать открытую, прозрачную и легко проверяемую систему, когда человек, который выигрывает что-то, может объяснить, а потом и оценить, что он сделал на эти деньги. И чтобы все это увидели. А у нас та же академическая система во многом осталась организованной по советскому образцу, и это сегодня не может удовлетворять.
Да, деньги нужны. Без денег все равно ничего не будет. Но и одними деньгами мало что изменишь. Поэтому молодежь и не верит пока в то, что в России можно быстро сделать карьеру.
Октябрь 1917-го: вызов для России XXI века?
[21]
Какие уроки дает нам в начале XXI века такое явление, как Октябрьская революция, произошедшая в России? Научились ли мы чему-нибудь? Какова социальная ситуация у нас по сравнению с остальным миром и какими последствиями это чревато?
Вроде бы все факты известны: Февральская революция, Временное правительство, «Апрельские тезисы» Ленина, диктатура пролетариата, штурм Зимнего дворца. Перечисление некоторых событий 1917 года и вовсе необязательно — все это знают с детства. Что хотели и что получили? Строили рай, а на деле получилось 70 лет рабства и истребления своих же граждан. Даже те, кто сначала приветствовал революцию, а особенно представители интеллигенции, довольно быстро в ней разочаровались. Так, например, было с Пастернаком. Страну покинули лучшие умы, а те, кто не уехал в эмиграцию, были репрессированы или убиты. В результате к началу Великой Отечественной войны в армии не хватало грамотных офицеров. Да и откуда им было появиться, если советская власть даже своих, «идейных», называла «врагами народа» и отправляла в застенки.
Октябрьская революция в советских фильмах — великое восстание: штурм Зимнего дворца, почти как осада средневековой крепости. На самом деле это была неорганизованная, странная толпа матросов и солдат, без сопротивления захвативших дворец. Появление советской власти было превращено в красивый миф. Да и сам Советский Союз был мифом: с полос газет и экранов смотрели улыбающиеся дети, родители которых строили социалистический рай. В реальности же все было совсем не так.
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина, профессора МГУ и координатора Общественного движения «Альтернатива»:
Действительно, многие из интеллигентов изменили свою позицию по поводу революции. Вот, например, одно из свидетельств. Оно как раз говорит о том, что происходило тогда, что получилось потом и о чем мы сейчас можем думать. Есть такой замечательный человек — Георгий Померанц, известный диссидент, гуманист. Его трудно заподозрить в симпатиях к кровавому сталинскому террору и какому-нибудь радикальному социализму. Вот что он написал в своей книге «Сны земли», изданной в Париже в 1984 году: «Существует огромная разница между революционным сочетанием энтузиазма с террором и сталинским сочетанием террора с холуйством и лагерным рабством, как особым способом производства. Революций без господства энтузиазма, романтики, мятежа. «Архипелаг ГУЛАГ» как всесоюзная организация складывается к середине 30-х гг. Только революция, даже индустриализация, началась без этого». Этот тезис мне хотелось привести, потому что сейчас у нас все мажется одним цветом: взрыв, который тогда произошел, то, что получилось потом, то, каким был застой, то, как распалась страна… И возникает масса очень странных конверсий, переворачиваний. В результате сегодня очень разные люди сходятся на том, что Сталин был велик, а революция была ужасна. Возникает какая-то совершенно невозможная аберрация, даже если говорить о том, что революция не была революцией, а была то ли заговором, то ли еще чем-то.
