Франсуа Минье - История Французской революции с 1789 по 1814 гг.
Удовлетворив неотложным нуждам казны, Собрание, хотя оно было в сущности полновластным, согласовалось в своих действиях со своими избирателями. Оно внесло в свои начинания систему, свободу суждений и широкие рамки, которые должны были обеспечить Франции конституцию, согласную со справедливостью и народными нуждами. Американские Соединенные Штаты, в момент получения ими независимости, освятили особой декларацией права человека и гражданина, и с этого начинают все. Каждый народ, выходя из зависимого положения, чувствует потребность, раньше, чем установить свое правительство, провозгласить свои права. Французы, бывшие свидетелями американской революции и участвовавшие теперь в своей, предложили подобную же декларацию как вступление в свое законодательство. Это предложение должно было встретить сочувствие Собрания, состоявшего из законодателей и философов, которых не ограничивали никакие пределы и которые были воспитаны и всегда руководились основными непреложными идеями восемнадцатого века. Хотя эта декларация содержала только общие принципы и ограничивалась только изложением в общих чертах того, что конституция должна была сделать законом, тем не менее она должна была возвысить дух граждан и пробудить в них чувство собственного достоинства, сознание своего значения. По предложению Лафайета Собрание уже приступило к этому вопросу, когда события в Париже и декреты 4 августа заставили прервать эту работу. Оно возобновило их потом и закончило, освятив принципы, послужившие скрижалью для нового закона и водворившие право во имя человечества[24].
Когда эти общие положения были приняты, Собрание приступило к организации законодательной власти. Это был один из наиболее важных вопросов; им должны были определиться обязанности Собрания и должны были быть установлены его отношения к королю. В прениях по этому вопросу Собрание желало главным образом решить будущее законодательной власти. В данный момент Собрание, облеченное учредительной властью, не могло быть ограничено собственными своими постановлениями, и никакая посредствующая власть не должна ни помешать, ни отсрочить выполнение его миссии. Но какова должна быть в будущие сессии форма представительства? Останется ли Собрание неделимым или распадется на две палаты? В случае двух палат будет ли верхняя собранием аристократов или явится в форме руководящего сената? И, наконец, каково бы ни было представительное собрание по форме, должно ли оно быть постоянным или собираться лишь периодически, и должен ли король с ними разделить законную власть? Вот те затруднительные вопросы, которые волновали Собрание, а с ним вместе и весь Париж в продолжение сентября.
Легко будет понять, каким образом были разрешены эти вопросы, если вспомнить положение Собрания и его воззрения на верховную власть. В глазах Собрания король являлся не более как наследственным представителем нации, и ему не могло принадлежать право ни собирать ее представителей, ни руководить ими, ни распускать их. Поэтому оно отказало ему в праве инициативы в законодательстве и в праве распускать Собрание. Оно не допускало мысли, что Законодательное собрание может находиться в зависимости от короля. Оно опасалось, что если правительство получит слишком большую власть над Собранием, или если это Собрание не будет иметь постоянных заседаний, то король может воспользоваться этими интервалами между его сессиями, когда он будет один управлять государством, чтобы усилить свою власть и даже чтобы уничтожить новый режим. Поэтому оно решило противопоставить постоянно действующей власти постоянно существующее Собрание и утвердило организацию постоянного Законодательного корпуса. Что касается до его неделимости или до разделения его — прения по этому вопросу были очень оживленны. Неккер, Мунье, Лалли-Толендаль желали, чтобы, кроме палаты представителей, существовал бы еще сенат, члены которого назначались бы королем по представлению народа. Они видели в этом единственный способ обуздать власть и даже избежать тирании одного Собрания. Они имели нескольких сторонников в Собрании, разделявших их идеи или же рассчитывавших попасть в число членов верхней палаты. Большинство дворянства желало иметь не палату пэров, а аристократическое собрание, в которое оно само выбирало бы членов. К соглашению прийти они не могли; партия Мунье не принимала проект, восстановлявший сословия, аристократия отвергала сенат, окончательно сводивший на нет дворянство. Большинство представителей духовенства и общин высказалось за единство Собрания. Народной партии казалось незаконным учреждать пожизненных законодателей; эта партия полагала, что верхняя палата явится орудием в руках двора и аристократии и будет опасной, а в лучшем случае бесполезной, слившись с общинами. Таким образом, как дворянская партия по личному неудовольствию, так и народная, по духу абсолютной справедливости, обе отвергли верхнюю палату.
Это решение впоследствии вызвало много упреков. Приверженцы пэрства приписывали все несчастья революции отсутствию верхней палаты, как будто какое бы то ни было учреждение могло бы остановить ход революции. Не конституция дала ей тот характер, который она приняла, а сила обстоятельств, созданных борьбой партий. Что бы могла сделать верхняя палата, поставленная между двором и народом? Если бы она объявила себя защитницей двора, она все равно не могла бы ни руководить им, ни спасти его; ставши на сторону народа, она не могла бы усилить его, и, таким образом, как в первом, так и во втором случае она была бы лишней, и уничтожение ее было бы неизбежно. В подобных случаях события идут быстро, и все, что их задерживает, излишне. В Англии палата лордов была закрыта во время революционного кризиса, хотя она была очень покорной. Для каждой системы свое время: для начала революции нужна только одна палата, в конце их образуется две.
Вопрос о королевской санкции возбудил много прений в Собрании и сильное волнение в народе. Дело шло об определении участия короля при издании законов. Почти все депутаты были согласны в одном: они решили признать за ним право утверждать или отвергать законы, но одни хотели, чтобы это право было неограниченное, другие же хотели сделать его временным. В сущности это было почти одно и то же, так как невозможно было бы, чтобы король постоянно отвергал какой-нибудь закон, так что veto, хотя и абсолютное, имело бы значение лишь временной задержки. Однако, право, дававшее одному человеку возможность остановить волю целого народа, казалось чрезмерным, особенно вне Собрания, где его не так хорошо понимали.
Париж еще не оправился от волнений 14 июля; он делал первый опыт народного правительства и им еще слишком ясно ощущались свобода и беспорядок. Собрание избирателей, которое в затруднительных случаях заступало место временного муниципалитета, только что было заменено новым. Сто восемьдесят членов, назначенных округами, сделались законодателями и представителями общины. В то время, как они работали над планом муниципальной организации, каждый желал распоряжаться, так как во Франции к любви к свободе всегда немного примешивается честолюбие. Комитеты округов действовали помимо мэра; собрание представителей восставало против комитетов, а округа против собрания представителей. Каждый из шестидесяти округов присваивал себе законодательную власть, а исполнительную предоставлял своим комитетам. Все они считали членов общего собрания своими подчиненными и считали себя вправе отвергать его постановления. Эта идея господства избирателя над делегатом все более и более распространялась. Все непричастные к власти объединялись в особые собрания, на которых делали особые постановления. Солдаты вели прения в Оратории, портные у Колоннады, парикмахеры — в Елисейских полях, слуги — в Лувре. Но самые оживленные собрания происходили в саду Пале-Рояля; там обсуждались вопросы, занимавшие Национальное собрание, и контролировались его прения. Неурожай также часто являлся поводом к собраниям, которые были особенно опасными. Таково было состояние Парижа, когда начались прения по поводу права veto короля. Это право, уступаемое королю, внушало крайние опасения; говорили, что от этого зависит судьба свободы, что одно veto может привести опять к старому режиму. Толпа, которая по обыкновению не понимала сущности и разграничений власти, хотела, чтобы собрание, которому она доверяла, было бы всемогуще, а король, которому она не доверяла, был бы бессилен. Всякое право, как орудие, предоставленное в распоряжение двора, казалось им средством контрреволюции. Пале-Рояль взволновался; писались угрожающие письма тем членам Собрания, которые, как, например, Мунье, высказались за абсолютное veto; говорили о них как об изменниках, полагали, что необходимо их исключить из Собрания и идти на Версаль. Пале-Рояль послал депутацию в собрание общины, требуя объявить, что депутаты могут быть отозваны из Собрания своими избирателями и что все время они являются ответственными перед своими избирателями. Собрание отвергло требования Пале-Рояля и приняло меры, чтобы препятствовать сборищам. Национальная гвардия ему помогла, она была хорошо расположена; Лафайет приобрел ее доверие; она начала организовываться; введена была форма, по примеру французской гвардии; начала вводиться дисциплина; от своего вождя она заимствовала любовь к порядку и уважение к закону. Но среднее сословие, которое ее составляло, еще не владело исключительно народным правительством. Толпа, собранная 14 июля, не была еще рассеяна. Внешние волнения придали прениям по поводу veto бурный характер; благодаря этому такой простой вопрос получил чрезвычайную важность. Министерство, видя, что решение в пользу абсолютного veto было бы опасно в данную минуту и сознавая, что в сущности veto неограниченное и veto останавливающее одно и то же, уговорило короля согласиться на последнюю форму и отвергнуть первую. Собрание постановило, что король может откладывать утверждение решения Собрания не долее как на две сессии, и такое постановление всех удовлетворило.
