Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека
Каждый из врагов — и все враги вместе — представляются как последнее препятствие на пути к Цели, как Последний Враг.
Заместитель Дзержинского Лацис наиболее выразительно определил террор и страхи ленинского периода. «Когда целое учреждение, полк или военная школа замешаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех, чтобы предупредить ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невинных?» Метод Лациса признает, что наряду с врагами, которых следует найти и ликвидировать, существуют невинные.
Метод Сталина, хорошо знакомый сегодня по богатейшей литературе, исходил из принципа: невинных нет. С конца 20-х годов круг «врагов» неумолимо расширяется, пока не охватывает — после убийства Кирова 1 декабря 1934 г. — всю страну. Физическая невозможность арестовать всех не мешала считать всех виновными. Номенклатура врагов включает множество очередных наименований. Панический страх, овладевший всеми советскими гражданами, был вызван, во-первых, убеждением, что каждый может оказаться врагом, а во-вторых, убеждением, что врагом может оказаться ближайший родственник, член семьи. Страх овладел первичной клеткой общества.
В речах, статьях, романах, фильмах и пьесах демонстрируется, что врагом оказывается — раскрывается — мать, отец, муж, жена, дети. Идеологи и работники культуры доказывают и показывают, что единственно возможное для советского человека — нового человека — поведение: донести на родного отца, мать, сына, оказавшихся врагами. Сергей Эйзенштейн долго работает над фильмом «Бежин луг», в котором стремится обосновать необходимость предательства сыном отца физического для доказательства преданности Отцу Духовному. В сценарии третьей, непоставленной, серии Ивана Грозного вернейший из подручных царя Ивана, доказывая свою верность Грозному, дает сыну нож и требует, чтобы тот убил его — физического отца, подтверждая любовь к царю.
Сталин, со свойственной ему хитрой откровенностью, описал технику управления человеком: «Основной… метод — это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство…» Сталин описывал немецкому писателю Эмилю Людвигу «метод иезуитов», но именно слежку, шпионаж, залезание в душу, издевательство делает он важнейшими инструментами формирования советского человека.
Лучшая питательная среда, выращивающая страх — ненависть. Важнейшей чертой сталинской эпохи становится утверждение ненависти, как обязательного для советского человека чувства. Она воспитывается не только в процессе идеологического воспитания, сколько в ходе воспитания вообще, начиная с самого раннего детского возраста. Деятели советской культуры играют важнейшую роль в распространении ненависти, в превращении ее в добродетель. М. Горький, сочинивший магическую формулу: «Если враг не сдается, его уничтожают», дополнил ее максимой: «Не умея ненавидеть, невозможно искренне любить». За 15 лет до Орвелла М. Горький утверждает, что ненависть это любовь. Он настаивает: работа чекистов в лагерях — это и есть подлинный гуманизм, любовь к человеку.
В 1966 г. Евтушенко в стихотворении «Страхи» торжественно объявил: «Умирают в России страхи…» Поэт уверял: «Это стало сегодня далеким. Даже странно и вспомнить теперь тайный страх перед чьим-то доносом, тайный страх перед стуком в дверь. Ну, а страх говорить с иностранцем? С иностранцем-то что, а с женой…» Евтушенко писал эти стихи в то время, когда состоялся первый после долгого перерыва показательный процесс — писателей Синявского и Даниеля судили за написание недозволенных книг и пересылку их за границу. Примерно об этом времени и о позднейшем рассказывает капитан рыболовного траулера В. Лысенко: «Все кто не с нами, — тот наш враг!» — снова и снова повторяют замполиты. Бывает, запуганный подобными предупреждениями молодой моряк, впервые вышедший в рейс и идущий по иностранному городу, боится, оглядывается, так и ждет, что из-за каждого угла на него будут бросаться агенты, захватят его все разведки мира, подкупят, сделают из него шпиона и диверсанта».
Совершенно естественным кажется страх перед ненавистными врагами у советского человека, оказавшегося за границей, на вражеской территории. Причем не имеет значения страна, если это не Советский Союз — она вражеская. Капитан Лысенко приводит подготовительную беседу с моряками, которым разрешается сойти на землю в шведском порту: «Знаете, товарищи, у нас отношения со Швецией, конечно, неплохие. Но все-таки Швеция — страна нехорошая. Это буржуазное государство, королевство. И совсем не играет роли, что там у власти социал-демократы. Ведь они же социал-предатели и их в первую очередь вешать надо!»
Ненависть выращивает страх, ибо носит универсальный характер. Ненависть воспитывается как необходимое, обязательное качество советского человека. Особенно интенсивно подготовка идет в армии. Закон о всеобщей воинской повинности, предусматривающий обязательную военную подготовку молодежи еще до призыва в армию, принятый в 1968 г., ставит своей важнейшей задачей «идейно-патриотическое воспитание». Маршал Огарков называет «воспитание горячих патриотов нашей родины» второй важнейшей функцией советских вооруженных сил. Армейские политработники расшифровывают суть этого воспитания: ненависть к врагу — неотъемлемая сторона патриотизма советских воинов».
Воспитание ненависти ведется всеми средствами массовой коммуникации и пропаганды, литературой, кино, театром, изобразительными искусствами. Ненависть объявлена неотъемлемой стороной социалистического гуманизма. Формула Горького в осовремененном виде превратилась в закон советской жизни: «Любовь к людям и ненависть к врагам человечности — это две диалектически взаимосвязанные стороны социалистического гуманизма…
Это определение, данное советским философом, художественно иллюстрируется деятелями культуры. С обезоруживающей простотой представил эту «диалектику» один из популярнейших[11] советских писателей Петр Проскурин. Дважды описывая одно и то же событие, он дает ему диалектически различные оценки. Один раз: «Мозг человека… совершил ничем не оправданное святотатство, совершил преступление и осквернил основы основ самой жизни и даже самой материи. Безнравственность этого поступка была настолько безгранична, что ее сразу нельзя было осознать, и ее осознание будет продолжаться долгие годы». Второй раз: «Это было прекрасно». В первом случае герой романа возмущается взрывом атомной бомбы над Хиросимой. Во втором — восторгается, наблюдая испытание советской атомной бомбы.
«Диалектика» позволяет воспитывать субстрат ненависти, который можно вспрыскивать в любое место, указанное Верховной Инстанцией. Евгений Замятин первым изобразил праздник Ненависти — публичную казнь врага, Джордж Орвелл назвал эту процедуру — «двухминутки ненависти». Автор «1984» понял: объектом ненависти может быть кто угодно. Современник первых десятилетий советской истории, Орвелл был потрясен внезапным изменением политики Сталина по отношению к Гитлеру в 1939 г. Последующие десятилетия принесли множество новых примеров.
Ненависть к нацизму была чувством, которое старательно воспитывалось с момента прихода Гитлера к власти. Искусство играло в этой кампании важнейшую роль. М. Бардеш и Р. Бразийяк справедливо назвали «Александра Невского» «самым волнующим из „фашистских“ фильмов», добавив, что «нацистская Германия хотела бы изобрести подобный, если бы обладала кинематографическим гением». Но воображение французских историков кино поразил прежде всего князь Александр — герой-блондин, напомнивший им Роланда, Зигфрида и Персиваля. Не менее важную роль играли в фильме враги, вызывавшие неудержимую ненависть, ибо Сергей Эйзенштейн изобразил их как нелюдей. Он выполнил первую заповедь воспитания ненависти — лишить врага человеческих черт. Через два года после Невского Эйзенштейн ставит в Большом театре «Валькирии» Вагнера. В июне 1941 г. нацизм, потом германцы вообще — становятся снова объектом ненависти. Страх перед нацизмом и Германией возникает и исчезает по мановению волшебной палочки. Ненависть и страх открываются и закрываются. как вода в кране.
Вторым примером нагнетания и ослабления страха (и ненависти) служат советско-китайские отношения. В медовые годы дружбы, когда советские люди дружно пели «Сталин и Мао слушай нас», «Москва-Пекин», казалось, что союз между двумя «большими братьями» — вечен. Внезапно разорванные Москвой в 1962 г. отношения перерастают в конфликт, дошедший в 1969 г. до военного столкновения на реке Уссури. Во второй половине 60-х годов и в 70-х Китай становится одним из главных врагов. Страх перед «желтой опасностью» нагнетается профессиональными пропагандистами и деятелями искусства. Евгений Евтушенко пишет поэму «На красном снегу Уссурийском», предупреждая о близости нашествия «новых Батыев» и призывая быть готовым к «новым Куликовым полям».[12] В фильме «Русское поле», 1972 (реж. Николай Москоленко) трудолюбивая советская колхозница, честно работающая на благо Родины, теряет сына, убитого злобным и коварным врагом. В финале: кадры кинохроники — ряды гробов с жертвами боев на реке Уссури, плачущие матери и жены. Враг не назван по имени, но зрителям, видевшим сцены похорон в телевидении, в документальных фильмах — не нужно ничего объяснять: ненавистные враги-убийцы — китайцы. Десять лет спустя ненависть к китайцам переведена в запас — на линию огня выведены американцы и сионисты.
