Артем Драбкин - «Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника
В 1940 году меня призвали в Трудовое агентство. В нем все молодые люди и девушки проходили полугодовую службу, но я отслужил только три месяца. В Трудовом агентстве было неплохо, пока я не сказал, что собираюсь стать священником. Дело в том, что партия отрицательно относилась к Церкви, и многие молодые люди поддерживали эту политику. Я не собирался скрывать, что готовлюсь в священники, и, когда этот вопрос официально мне был задан, я ответил на него положительно, что очень удивило моего командира взвода. Ко мне не стали относиться хуже, потому что я был очень хорошим спортсменом и командир взвода меня рассматривал как одного из четырех лучших во взводе. Но был там один товарищ, который начал рассказывать плохие шутки про Церковь, папу, епископов и священников. Я ему сказал на хорошем баварском, что если он не заткнется, то он от меня получит. Он не остановился, и я его действительно ударил. Он был крепким, бывшим мясником, и не мог просто так это оставить. Началась настоящая драка. Факт драки дошел до командира отделения, настоящего берлинца. Он на нас наорал. Главным вопросом был: «Кто первым начал?» Потому что виноватым всегда был тот, кто первый начал, наказывали его, а не того, кто себя защищал. Я сказал, что первым начал я. Командир отделения очень удивился, потому что он знал, что я хочу стать священником. Я должен был пойти к командиру взвода, потом к начальнику лагеря и рассказывать, почему я это сделал. Я не почувствовал какого-то непонимания с их стороны, а мой командир отделения меня поддержал, сказав, что ему нравится, как я отстаиваю свои убеждения. В итоге меня даже не наказали. В 1941 году меня призвали в армию, в горные егеря. Подготовку проходили в Обераммергау. Нас обучали только вещам, которые имели значение в бою, разумеется, строевой подготовке, но регулярной горной подготовки у нас не было. Например, зимой нам просто выдавали лыжи, и мы должны были на них кататься, несмотря на то, умели мы или нет. Я кататься на лыжах научился только после войны. В армии у меня никогда не было проблем из-за моего выбора профессии, более того, мой выбор даже во многом уважали. Надо сказать, что у горных егерей было очень сильное чувство товарищества, спаянное горами. Когда мы шли в гору, наш командир точно так же нес свой рюкзак и точно так же потел, как и все остальные, простые солдаты. Это очень существенно влияло на дух товарищества.
В качестве солдата 4-й горнострелковой дивизии после трех месяцев обучения я попал в Россию.
– Насколько неожиданной была война с Россией?
– Настроение у населения было очень различным. Мы чувствовали, что дело идет к войне, но особого воодушевления по этому поводу не испытывали. Многие пережили Первую мировую и понимали, что такое война. Врага, конечно, пропаганда представляла так, чтобы пробудить энтузиазм у населения. У Гитлера была неограниченная власть! Удивительно, что народ все это допустил, но надо понимать, что у населения был страх. Все боялись, что сосед настучит, и все молчали. В России было так же.
– Вы знали, что Россия – это враг?
– Я так скажу. После войны я в гимназии при освящении памятной доски выступал с речью перед участниками. Свою речь я построил на письмах с фронта, направленных в монастырь одному из отцов от солдат, желавших стать священниками. Этот отец всю войну переписывался с солдатами и молился над этими письмами. Я в этих письмах не видел, чтобы было написано, что это война идет за родину или за фюрера. В них эта война воспринималась как выполнение долга по защите от коммунизма. Я тоже считаю, что мы воевали не против русских, а против коммунизма.
– Как рассматривался заключенный в 1939 году пакт Молотова – Риббентропа?
– Это было позитивно воспринято населением. Было сказано, что так мы избежим войны. Тогда напряжение все возрастало, и этот пакт был воспринят позитивно. Я хорошо помню, как встречались Молотов с Риббентропом. Потом мы совместно напали на Польшу, немцы с запада, а русские с востока.
– Где вы были 22 июня 1941 года, как узнали о начале войны с Россией?
– Мы, учебный батальон горных егерей, находились на марше в Италию. Надо сказать, что сразу вспомнилась история Наполеона, который хоть и дошел до Москвы, но кончил плохо. Воодушевления у нас не было.
– В каком месяце вы вошли в Россию в 1941 году?
– Осенью. Наш марш был тяжелым из-за погоды.
– Что вы знали о России до того, как вы туда попали?
– Мы знали только то, что писали в газетах и говорили по радио. Тогда не было частных радиостанций, радио было у всех одно, приемник был один на всех.
– Что на вас произвело самое большое впечатление в России, что там было такого, чего вы не знали?
– Самым большим моим впечатлением в России были ее размеры и просторы. Кроме того, удивляло поведение населения – это было то, чего мы не ждали. Мы думали, что мы идем во враждебную среду, вокруг будут враги. Но, поскольку поначалу мы находились в резерве, мы общались с гражданским населением. В Сталино, например, а это был коммунистический район, население было настроено дружелюбно. Тогда мы говорили, что, если бы немецкое руководство было разумным, оно сразу должно было объявить Украину независимой. Украинцы не хотели иметь ничего общего с Советской Россией. С течением времени мы немного узнали русский менталитет – русские для меня пассивные люди. Все время нашего пребывания в России, я должен сказать, мы очень хорошо относились к русскому населению.
– Как пережили зиму 41-го в России?
– Было очень холодно – мороз до минус 40 градусов. У нас не было зимней одежды, и мы надевали носки на уши. На фронте в принципе было затишье, но мы постоянно несли потери обмороженными. Лично я относительно легко переносил мороз и мог на 40-градусном морозе стоять в карауле, а многие этого не могли – они выходили на десять минут на улицу, и у них уже были белые носы и уши. У нас был строгий приказ класть бумагу в ботинки для тепла. Если кто-то обмораживал себе ноги и выяснялось, что у него в сапогах не было бумаги, то это рассматривалось как умышленное членовредительство. Таких судили и расстреливали.
– Кем вы были зимой 1941 года?
– Обычным солдатом, горным егерем. Потом я стал связным при командире взвода. Я могу сказать, что мне повезло – я никогда в жизни не стрелял в человека. Вооружен был карабином «маузер 98к».
Пистолеты-пулеметы были только у командиров отделений. Русские в некоторых вещах нас невероятно превосходили. Русские пистолеты-пулеметы работали зимой, а немецкие замерзали. У русских была одна марка автомобилей. Когда автомобиль ломался, русские всегда могли взять запчасти с другого автомобиля, а у нас было огромное количество разных марок автомобилей, и отремонтировать их было очень сложно.
– Зимой 1941/42 года были перебежчики с немецкой стороны?
– В России желающих перебежать к русским, чтобы избежать опасности, было немного, потому что все очень боялись плена. Об этом много говорили, была целенаправленная пропаганда. Когда мы были в Италии, то очень боялись попасть в руки партизан. Они творили страшные вещи.
Перебежчики появились в Италии, когда мы воевали против американцев. Это происходило очень часто. Но если было доказано, что кто-то перебежал добровольно, то его семью арестовывали.
– Были случаи самострелов?
– Да, такое тоже было, конечно, как в любой армии. Но русских солдат контролировали намного жестче, чем нас, у них это делали комиссары. При атаках они были сзади и расстреливали тех, кто не хотел идти в атаку, у нас такого не было. Конкретно у нас в части самострелов не было.
Были случаи невыполнения приказа. Я сам один раз отказался выполнять приказ. Меня определили в расстрельную команду, когда расстреливали одного партизана. Я до смерти перепугался, когда услышал, как меня вызывают. Я сел вместе с тремя моими товарищами, которых назначили в эту команду, и сказал, я этого делать не буду. Товарищи мне сказали, что я должен стрелять мимо. Я сказал, что я не хочу ни там стоять, ни стрелять, ни целиться. Я отказался выполнять приказ. Это безусловно означало, что меня будут судить и однозначно расстреляют, это было абсолютно ясно. Я пошел к моему командиру взвода и сказал ему, что отказываюсь выполнять приказ, поскольку собираюсь стать священником. Он сказал, что я должен найти кого-то другого, кто за меня это сделает. Я ужаснулся, – теперь я должен был найти человека, который вместо меня убьет другого человека. Я был в отчаянии. Тогда один из трех товарищей по команде сказал, что мне не надо искать – он выстрелит мимо. Он так и сделал. Мы радовались, что это так закончилось, мы больше никогда об этом не говорили, потому что, если бы наверху всплыло, что я отказался выполнять приказ, это кончилось бы плохо.
