Елизавета I - Кэролли Эриксон
Пока плелась вся эта сложная интрига, Елизавета продолжала усердно осваивать уроки женской скромности. Она уже достигла такого возраста, когда эти уроки имеют непосредственное практическое значение. Еще ребенком Елизавета привыкла подражать походке, речи и манерам воспитанных женщин; теперь подражание вошло, хотя и не до конца, в привычку. В тринадцать-четырнадцать лет вопросы пола таят в себе постоянный соблазн, влюбленность представляется капканом, а честное замужество — венцом желаний молодой женщины.
Женщины, умирающие старыми девами, обречены, как поется в одной песенке XVI века, и в аду ими остаться. Но потерять невинность до брака считалось самой страшной трагедией. Испанский гуманист Вивес, один из учителей Екатерины Парр в молодости, чьи сочинения Елизавета, несомненно, читала, много рассуждал о тяжелой атмосфере подозрительности, в которой приходилось жить женщинам с запятнанной репутацией. Стоит девушке потерять невинность, пишет он, как все начинают о ней сплетничать, и мужчины, которые в противном случае могли бы к ней посвататься — в их числе достойные, заботливые мужчины, — всячески избегают ее.
Такая девушка и надеяться не может на замужество. Хуже того, она навлекает позор на своих родителей, которых начинают неизбежно винить в ее слабости.
Падение ее настолько глубоко, отмечает автор, что она начинает бояться смотреть людям в лицо и даже в одиночестве ее преследует все тот же кошмар, ибо «невытравимо пятно, которое легло на сознание». Воображаемые беды накладываются на реальные. «Услышав чей-нибудь негромкий разговор, — продолжает Вивес, — девушка решает, что говорят о ней. А если речь заходит о распущенности, то думает, что это ей в назидание». Разумеется, и мужчинам-распутникам приходится несладко, но женщинам, торжественно вещает Вивес, «гораздо хуже, потому что по самой природе им следует быть более целомудренными и, стало быть, падение карается строже».
Дабы юная девица не думала, будто защищена от соблазнов плоти, надо постоянно напоминать ей, что вовсе не распущенность, а обыкновенное чувство влечения или симпатии таит для большинства женщин самую страшную опасность. Она позволяет мужчинам завладеть своими мыслями. Ее охватывает томление. Она перестает контролировать себя, теряет голову в присутствии возлюбленного, а когда никто не слышит, заводит с ним легкомысленные речи. И вот, сама того не сознавая, впадает в грех. Любовь, поучает Вивес, «ослепляет, затуманивает сознание, девушка уже не ведает, что творит, вся отдаваясь власти любовного чувства».
«Такой яд, — продолжает Вивес, — отравляет любого, но женщин в особенности. Потому и предосторожностей им следует принимать больше. Ибо искушение приходит внезапно, когда женщина и сама не отдает себе отчета в происходящем, воспринимает его как радость и наслаждение, даже не догадываясь о том, какой убийственный яд таится в красивой оболочке».
Если не быть постоянно настороже, падение неизбежно. И наказание ждет страшное: болезни, нищенство, улица. Отчего, вопрошает Вивес, так много девушек «с охотою бросаются в эти воды порока, в том числе и девушки из честных семейств?» И даже сестра короля не защищена непроницаемой броней, и ее позор, буде она уступит искушению, станет еще горше, ибо у нее особое положение и особая ответственность. Потому таким, как Елизавета, надлежит всячески избегать даже самых невинных контактов с мужчинами — слишком велик риск. Влюбленность уже сама по себе, как считает Вивес, есть форма распущенности; стоит позволить себе отдаться этому чувству, как уже тем самым пятнаешь свою репутацию. «Девице не следует гордиться тем, что к ней не прикасалась рука мужчины, — пишет Вивес, — если она слишком много думает о нем». Против таких наставлений восставало проснувшееся женское естество Елизаветы: хрупкие преграды готовы были пасть перед недвусмысленными заигрываниями Томаса Сеймура. Ситуация осложнялась еще и тем, что, женатый на Екатерине и поклявшийся любить ее до гроба, адмирал предпочитал на самом деле Елизавету — или, во всяком случае, Кэт Эшли неоднократно это ей повторяла — и с охотою женился бы на ней, если бы только мог. И то, что сердце его было отдано ей (а мачехе — лишь брачная клятва), делало Сеймура в глазах Елизаветы скорее соискателем руки, нежели обыкновенным соблазнителем. Нескрываемая ревность Екатерины только укрепляла ее в этом ощущении, так что напряженность и соперничество, возникшие между мачехой и падчерицей, могли только оправдать чувство, которое Елизавета испытывала к Сеймуру.
Однако же не следовало забывать и о его чувствах по отношению к Екатерине. Так по крайней мере считали слуги. Одна история, о которой шептались в доме, выставляла его страшным ревнивцем. Однажды днем, поднимаясь к жене, он увидел, как из двери, ведущей в ее апартаменты, выходит грум с ведерком угля в руках. Сеймур устроил целое представление, возмущаясь тем, что Екатерина оказалась с этим мальчишкой за закрытыми дверями в его отсутствие. В общем, он сделал вид, что с ума сходит от ревности. Но все это, как с улыбкой говорила впоследствии Кэт Эшли в разговоре с Перри, не более чем буря в стакане воды. Надо совсем не знать адмирала, чтобы воспринимать его слова буквально.
В начале 1548 года возникло новое осложнение. Екатерина забеременела. Возраст будущей матери (а ей было уже хорошо за тридцать) внушал некоторые опасения, но, с другой стороны, ребенок вполне мог укрепить брак и вернуть Сеймура в лоно семьи. Рождение сына и наследника отодвинет Елизавету — по существу, нарушительницу семейного покоя — на второй план. По крайней мере Екатерина на это надеялась.
И все же ревность и сомнения продолжали терзать ее. С приближением родов Сеймур проводил в компании Елизаветы не меньше, а больше времени. На Кэт как на дуэнью рассчитывать особо не приходилось, и Екатерина, превозмогая гордость, решила сама сделаться ее стражником. «Подозревая, что адмирал слишком часто общается с Ее Светлостью Елизаветой, — рассказывала впоследствии Кэт, — Ее Величество неожиданно нарушали их уединение».
Картина, которую она однажды застала, привела ее в ярость: Сеймур обнимал Елизавету.
Глава 7
В веселой Англии дева жила —
Кружись, колесо, кружисьI
Тончайшую пряжу та дева пряла,
Вплетая в нее свою жизнь.
И пела дева, тоску тая, —
Кружись, колесо, кружись! —
«Неужто безмужней погибну я,
В ткань не соткав свою жизнь?»
Екатерина на мгновение застыла, а после дала волю обуревавшим ее чувствам. Она излила свой гнев на Сеймура, на Елизавету, а отыскав Кэт Эшли, и на нее тоже. Переполох, в центре которого оказалась рыжеволосая девочка, поднялся во всем доме. Вскоре Елизавета со всеми своими слугами уехала в Честнат к сэру Энтони Денни — возможно, по настоянию мачехи, но не исключено, что и по собственной инициативе.
В каком
