Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун
Представление о праведнике, который сдерживает демонов и молитвой изменяет волю Божию, стало господствующим в позднеантичном обществе. Во многом это представление было столь же новым, сколь и само общество. Ибо оно помещало человека, «человека силы», в сердцевину массового воображения. Прежде классический мир был склонен мыслить свою религию в категориях вещей. Древняя религия обращалась вокруг великих храмов – на фоне их древних камней даже самый впечатляющий жрец выглядел бледно; боги говорили безлично в местах своих оракулов; их ритуал предполагал жизнь, в которой сообщество и город затмевали индивидуума. В IV и V веках, однако, индивидуум как «человек силы» стал затмевать традиционные сообщества: личность императора заслонила Сенат и город Рим; усиление значения единственного patronus, защитника, угрожало разрушить солидарность городского совета (см. с. 41). Симеон Столпник, хорошо заметный на своем столпе, разбирающий тяжбы, предсказывающий, исцеляющий, укоряющий и консультирующий правящие классы всей Восточной империи неподалеку от заброшенного храма Баальбека, являлся знамением тех же перемен. Замещение храма праведником в массовом воображении маркирует конец мира классической эпохи.
В конце IV века храмы богов сохранились в большинстве городов и их окрестностях. После Константина они были частично «секуляризованы»; но их продолжали посещать, и культурные горожане, равно христиане и язычники, продолжали почитать их как официальные памятники, примерно как прекрасные соборы в некоторых коммунистических странах. Однако в глазах многих епископов они были источником «заразы» для их паствы. В глазах монахов они являлись оплотами их врага – дьявола. К концу IV века на опасном расстоянии от великих храмов Александрии находилось 2000 монахов. Среди таких людей строгое послушание и постоянное стремление контролировать помыслы и тело создали атмосферу взрывной агрессии, направленной против духа злобы и его оставшихся представителей на земле. От Месопотамии до Северной Африки волна религиозного насилия захлестнула города и деревни: в 388 году монахи сожгли синагогу в Каллинике возле Евфрата; в то же время они бесчинствовали в сельских храмах Сирии; в 391 году александрийский патриарх Феофил призвал их, чтобы «очистить» город от великого святилища Сераписа, Серапеума. Отряды монашествующих мстителей, ведомых Шенуте Атрипским (ум. ок. 466), обходили города Верхнего Египта, врываясь в поисках идолов в дома языческой знати. В Северной Африке подобные блуждающие монахи, «циркумцеллионы», вооруженные дубинками, называемыми «Israels», околачивались в крупных имениях, а их возглас «Хвала Богу» был страшнее, чем рев горного льва. В 415 году египетские монахи поразили образованную общественность, линчевав александрийскую благородную даму – Гипатию.
Язычество, таким образом, беспощадно уничтожалось «снизу». Для язычников, запуганных этой неожиданной волной террора, наступил конец света. «Если мы живы, – писал один из них, – то сама жизнь мертва»112.
Однако этот ужасающий эпизод был только частью более глубоких изменений. В последние десятилетия IV века христианство впервые заявило о себе как о главенствующей религии Римской империи. Рядовые христиане, мобилизованные епископами, получили что хотели. Христианская паства 380‐х годов желала «христианской» империи, очищенной от тяжкого наследия богов и управляемой императором, который бы разделял их предубеждения против иудеев, еретиков и язычников. Императоры дали им волю. С их стороны это был хитрый ход, ибо города Поздней империи являли собой трущобы, неконтролируемые и постоянно находящиеся под угрозой голода и беспорядков. В конце IV века эти города должны были столкнуться с внезапно возрастающим напряжением в сфере налогообложения, связанным с новыми варварскими вторжениями на Балканы. Когда горожане устраивали беспорядки по поводу, напрямую затрагивающему финансовые и военные интересы императора, их подавляли беспощадно. В 390 году император Феодосий I (379–395) казнил жителей Фессалоник, когда те линчевали своего военного наместника, и почти сделал то же самое с жителями Антиохии, когда они отказались платить налоги. И он же поздравил христиан Александрии с тем, что они самоуправно разрушили Серапеум – одно из чудес Древнего мира. Твердой руки было недостаточно. Нужно было заигрывать с горожанами и баловать их, чтобы они оставались тихими. Римская империя осталась «республикой городов», и в этой «республике городов» христианский епископ, управляющий теперь большой паствой и поддерживаемый монашеским террором, приобрел особое значение. Император Феодосий устроил в Фессалониках кровавую баню, его статуи были повержены жителями Антиохии, и все же он вошел в историю как Феодосий Великий – образцовый кафолический монарх. Он солидаризировался с движениями простонародья крупных городов империи. В Милане он почтительно поклонился епископу, святому Амвросию; в Риме он участвовал в богослужении при гробнице святого Петра и выделил деньги на новую величественную базилику Святого Павла (S. Paolo fuori le Mura). В Александрии он потакал жестокостям Феофила. Как герцог Плаза-Торо, Феодосий вел свой отряд с тыла113: он и его двор следовали за радикальным сдвигом, в результате которого епископ и праведник оказались во главе общественного мнения в узловых точках империи.
Илл. 29. Амвросий, епископ Медиолана. Наместник провинции, который стал епископом, – он сделал все, чтобы императоры лишили римское язычество официального статуса, а еще заставил Феодосия принести покаяние за свои грехи. «У нас, священников, есть свои способы добиваться власти», – писал он. Мозаика из базилики Святого Амвросия, Милан, V век.
Монахи, конечно, составляли не более чем мизерный процент населения империи. И тем не менее именно эти оригиналы превратили христианство в религию масс. Им это удалось во многом благодаря тому, что они сами являлись воплощением благочестия среднего римлянина, ставшего христианином. Оно значительно отличалось от замкнутой набожности предыдущих веков. В III веке христианская Церковь являлась крошечным сообществом «посвященных». Тот, кто проходил «мистерию» крещения, уже числился среди «спасенных». К концу IV века перестало восприниматься как очевидность то, что массы, которые получили формальное крещение в этом мире, спасутся в мире ином. Вследствие этого люди стали тревожиться о вещах более отдаленных: о решительном подведении итогов на Страшном суде. Более ранние представления о будущей жизни, согласно которым спокойное общество посвященных обретало наслаждение мирной идиллией в ином мире – отдыхая в холодном свечении звезд или в тени дерева, – сменились мыслями о грозном Христе как об Императоре или Судии, перед престолом которого все население Римской империи должно будет предстать.
