Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв - Георгий Владимирович Вернадский
Киреевскому пришлось десять лет хлопотать, обращаться к протекции, пока удалось добиться разрешения на издание незначительного числа стихов, сделавши строгий выбор того, что не возбуждало подозрений цензуры.
В 1860-х годах П. А. Бессонов издал часть песен, собранных Киреевским, в своем сборнике русской народной словесности.
К. С. Аксаков (1817–1860) и Ю. Ф. Самарин (1819–1876)
Двое младших славянофилов К. Аксаков и Ю. Самарин были поклонниками Гегеля. У Аксакова влияние Гегеля довольно скоро выветрилось. У Самарина оно удержалось на всю жизнь. Как писал младший брат Константина Иван, «Гегель послужил им на то, чтобы объяснить, санкционировать найденную новую истину, доказать ее всемирно-историческое значение. Они сделали попытку построить на началах Гегеля целое миросозерцание, целую систему своего рода феноменологии русского народного духа».
«Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860), „чистая, возвышенная душа“», как сказал про него Чичерин, был и историком и филологом.
В основе взглядов Константина Аксакова на сущность исторического развития России лежит противоположение двух начал – Земли и Государства. «Народу (Земле) – сила мнения, Государству – сила власти».
Народная жизнь – «путь внутренней (нравственной) правды». Содержание государственной деятельности – «устройство», «порядок». «Неограниченная власть – царю, полная свобода жизни и духа – народу; свобода действия и закона – царю, свобода мнения и слова – народу».
Краеугольным камнем в социальном мировоззрении Аксакова была Община. Он употреблял этот термин в двух значениях: Община (с большой буквы), объемлющая весь русский народ (как противовес Русскому государству), и заключающиеся в ней ячейки – местные общины и сельские миры.
По мысли Аксакова, основа русского исторического процесса была как бы задана Провидением с древних времен. Двойственность – государство и земля – проявились особенно отчетливо в эпоху Московского царства (избрание Михаила Федоровича на царство Земским собором в 1613 году). Дальнейшие события вносили перемены в политику России, но основа сохранялась до эпохи Петра Великого. Аксаков стремился восстановить прежнее равновесие между государством и землей.
Гегельянством Аксаков руководствовался в своих филологических трудах. Главный из них – его магистерская диссертация о Ломоносове. В ней Аксаков рассматривал значение Ломоносова в истории русской литературы и русского языка. Аксаков приравнивает роль Ломоносова к достижениям Петра Великого в государственной реформе.
Очень глубоки мысли Аксакова о языке. Язык для него – чудесное и таинственное явление. В языке выявляется господство духа над всей природой. Язык не простое орудие, не только средство, но необходимый спутник мысли, в известном смысле – «тело мысли».
Юрий Федорович Самарин (1819–1876) был человек другого склада, чем Константин Аксаков. С. М. Соловьев считал, что Самарин «человек замечательно умный, но холодный». По словам К. Д. Кавелина, у Самарина был замечательный ум, огромные знания и великий писательский талант, а кроме того, непреклонность убеждений и цельный нравственный характер. Он не допускал никаких сделок с совестью. Вместе с тем он был чужд властолюбия и честолюбия и отличался широкой терпимостью к чужим мнениям.
Гегельянством Самарин проникся глубоко. В 1842 году он писал своему другу А. Н. Попову: «Дело настоящего времени есть дело науки. Вы знаете, что под наукой я разумею философию, а под философией Гегеля».
Самарин окончил Московский университет и написал магистерскую диссертацию о Феофане Прокоповиче и Стефане Яворском – антитеза протестантского и католического направления в русской богословской мысли. Православие – в идеале – Самарин противопоставляет обоим односторонним, с его точки зрения, западным вероисповеданиям. Так в идеале; в действительности Самарин резко критиковал синодальную реформу русской церкви, введенную Петром.
Но он считал, что «церковь развивается, т. е. она постоянно приводит к своему сознанию вечную, неисчерпаемую истину, которой она обладает».
«Научное значение диссертации Самарина стоит выше всяких сомнений. Она сохраняет свою ценность и сейчас – через 95 лет, – притом не только в отдельных пунктах, как работа Аксакова, а в целом» (Чижевский).
Жизнь Самарина сложилась так, что он не сделался профессиональным ученым. Магистерская диссертация была его главным ученым трудом. Но он и впоследствии много писал. Его «Окраины России» не могли быть напечатаны в России по цензурным условиям (напечатаны в Берлине в 1868–1876 годах) Ценны также и его исследования об освобождении крестьян и финансовых реформах в Пруссии в начале XIX века.
Западники
Славянофильское течение оказало значительное влияние на развитие общественного мнения в России, но это было миросозерцание меньшинства. Большинство русской интеллигенции середины XIX века были западники. И не только радикалы, как Герцен и Огарев, но и умеренные либералы и люди консервативных взглядов.
Здесь я считаю нужным упомянуть только профессоров Московского университета конца 1830-х и 1840-х годов, то есть как раз времени зарождения славянофильского мировоззрения.
В середине 1830-х годов начался расцвет Московского университета, продолжавшийся и в 1840-х годах. Вступило на кафедру несколько талантливых ученых, большей частью гегельянцев: историки Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев и Д. Л. Крюков, юристы П. Г. Редкин и Н. И. Крылов (последний не был гегельянцем).
Грановский и Кудрявцев были профессорами всеобщей истории, Крюков читал древнюю историю. Русскую историю до 1844 года преподавал Погодин, а с 1845 года С. М. Соловьев.
Для русского общества Грановский (1813–1855) был, как никто другой, символом науки, университетского образования и гуманизма. Он был главою московских гегельянцев этого времени, но привлекал к себе друзей, не сочувствовавших философии Гегеля, своей личностью, душевной мягкостью, чистотой и честностью характера и мысли.
Гегеля Грановский основательно изучил во время своей научной подготовки в Берлине в 1836–1839 годах. После нее он и был назначен профессором Московского университета.
Специалиста-исследователя из Грановского не вышло, но он оказался вдохновенным преподавателем, несмотря на тихий голос и пришепетывание. «Объяснялось это тем, что Грановский вкладывал в свое яркое художественное изложение те подлинные, заветные свои убеждения, которыми было исполнено его существо. А убеждения эти сводились к тому положению, что процесс истории состоит в разложении масс мыслью, ибо массы коснеют под тяжестью исторических определений, от которых освобождается только отдельная личность. Таким образом… закономерность всемирно-исторического процесса оказывалась совпадающей со стремлением человечества к достижению высшей нравственной цели. В этом-то смысле Герцен и сказал, что Грановский думал историей, чувствовал историей и историей делал пропаганду» (Кизеветтер).
Петр Николаевич Кудрявцев (1816–1858),
