Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей
- Поднимай машину, Паша, - предложил он, - я посмотрю, как ты это сделаешь...
- Вам плохо, Павел Иванович.
- Не говори глупостей.
- Я же вижу...
- Поднимайте машину!
- Павел Иванович...
- Или убирайтесь отсюда! - зло сказал Струмилин. Он натянул свои кожаные перчатки, откашлялся, положил руки на штурвал и коротко приказал: - Володя, пошли!
Струмилин вел самолет на высоте двухсот метров. Ветер был сильный, здорово болтало, и эта болтанка отдавалась в его груди и в животе острой, все время растущей болью.
- Павел Иванович, - сказал Богачев, смотревший на него, - а не делаем ли мы глупости? Может быть, стоит вернуться, если вам плохо?
Струмилин молчал, вцепившись что есть силы в штурвал. Он понимал, что сейчас этот металлический полукруг, обтянутый желтой кожей, был для него то же самое, что для Антея - земля. От штурвала в него шла сила. Он чувствовал это, он не мог ошибаться.
"Ерунда, - думал он, - отпустит. Просто я переработал, когда мы готовили машину.
Но не мог же я стоять в сторонке, пока ребята выбивались из сил. Это было бы нечестно. Я - мэтр, а они - мои рабы, что ли? А не можешь летать, так не летай.
Но я не могу не летать, поэтому я обязан работать вместе с ними. А как же иначе?"
Летели над чистой водой. Облака прижимали самолет к самой воде. Они неслись навстречу - густые и серые, клочковатые, как дым пожарищ. Машину болтало все сильней.
- Геворк, - спросил Струмилин, - сколько еще?
- Через сорок минут мы должны выйти на них.
- Хорошо.
- Вас подменить, Павел Иванович?
- Нет.
- Вам лучше?
- Да.
Струмилин решил принять немного нитроглицерина. Он попросил:
- Дай мне кусок сахару, Паша.
- Может быть, сварить кофе?
- Кофе осталось в нашей машине, ты что, забыл?
- Забыл.
- Дай мне скорее кусок сахару. Павел достал из портфеля пачку сахару и вытащил Струмилину один кусок.
- Держи штурвал. Павел взял штурвал.
Струмилин почувствовал во рту острый привкус нитроглицерина. Он улыбнулся Пьянкову и Аветисяну, склонившимся над ним.
- Что надо сделать? - спросил Аветисян. Струмилин махнул рукой.
- Что?
- Лететь, - сказал он. - А я минуту отдохну.
Он закрыл глаза и стал дышать носом: неглубоко и осторожно. Он представил себе свое сердце. Однажды он видел сердце, сделанное из синтетического материала в натуральную величину и работавшее как настоящее. Это было на какой-то выставке в Москве, и Струмилину тогда показалось, что не надо показывать людям их работающее сердце. Ему тогда показалось это жестокостью и неуважением к великому таинству вечного работника. Вечного человеческой вечностью.
Струмилин подумал, что спутники запускают только для того, чтобы принести из космоса, а потом из других миров новые знания для человечества. Может быть, со временем люди узнают, как сделать сердце вечным. Они могут это узнать, покорив космос и познакомившись с тамошними обитателями. Только искусственное сердце, наверное, совсем иначе гонит кровь, и поэтому люди тоже станут иными, если узнают тайну вечного сердца.
9
Наум Брок вышел на радиопривод "Науки-9". В наушниках пищало тем громче, чем ближе к ледяной станции приближался самолет Струмилина, который сейчас вел Павел Богачев.
- Они предлагают садиться километрах в трех от них, - сказал Наум, оторвавшись на секунду от приема, - там площадка ровнее.
- Хорошо.
- Только до них потом придется добираться три километра через торосы. Они передают, что там торосы здоровые и идти будет трудно.
- Где у них горючее? - спросил Павел, приподнимаясь в кресле, чтобы лучше видеть лед.
Наум начал быстро выбивать ключом его вопрос.
- Они передают, что горючее в лагере.
- А как же мы будем заправляться? Нам ведь не хватит дойти обратно на нашем горючем.
- Значит передать, что будем садиться прямо в лагере?
- Да.
Радиопривод в наушниках теперь не пищал, а надсадно и монотонно выл, как сирена.
Павел смотрел вперед, но не видел палаток "Науки-9".
"Сейчас, Павел Иванович, - думал он, - сейчас, миленький, вы уж потерпите немного. Мы их найдем. Сейчас мы их найдем, вы только не волнуйтесь".
- Где же они?! - закричал Павел. - Геворк Аркадьевич, где они?!
Аветисян стоял у него за спиной и смотрел туда же, куда и он. Но впереди был битый лед, и торосы, и зеленая вода. Лагеря не было видно, хотя радиопривод в наушниках выл зло и монотонно.
- Сейчас, сейчас, - тихо говорил Аветисян. - "Eile mit Weile" "поспешай с промедлением". Сейчас они появятся.
Павел прибавил оборотов. Самолет шел низко надо льдом. Впереди по льду неслась его маленькая тень, похожая на стрекозу. Мотор ревел захлебно и весело, как первый майский жук. Облака опустились и теперь стали еще гуще и темнее.
- Мы идем очень низко, - сказал Аветисян, когда рев привода стал не таким громким, - мы прошли их. Мы не видим их сверху.
Павел заложил крутой вираж и повернул машину в обратном направлении.
- Возьмите южнее, - сказал Аветисян.
- Хорошо.
Брок крикнул:
- Они нас видят.
- Пусть они командуют! - попросил Богачев. - Пусть они ведут нас!
- Хорошо!
Богачев привстал в кресле, потому что звук снова стал тревожным и громким.
"Где же они? - думал он. - Где же они?!"
Богачев чувствовал себя комком мышц. Ему казалось, что ударься об него сейчас пуля - отскочила бы сплющившись. Лицо его тоже окаменело и стало жестким и хищным. Такое лицо бывает у медвежатника, встретившегося со зверем после охоты, когда в стволе остался один-единственный патрон последняя надежда на жизнь.
Радиопривод снова стал затухать. Павел выматерился. Он почувствовал, что все тело его стало мокрым и холодным. Он ненавидел себя сейчас.
"Чкалов, - думал Павел, - он говорил, что я будущий Чкалов. Я дерьмо, а не Чкалов. Беспомощный кутенок, который тыркается мордой и не может выйти на радиопривод. У, сволочь какая!" - думал он о себе, ложась на новый вираж.
- Вот они! - заорал Аветисян.
Богачев почувствовал, что вот-вот заплачет. Он сопел носом и закрывал глаза. Он почувствовал, что вот-вот заплачет, но не мог сдержать радостной улыбки, потому что понимал, как это будет хорошо, если сейчас он посадит машину к людям, попавшим в беду.
Богачев увидел, что площадка очень мала, но он не думал, что самолет сюда сажать опасно и трудно, он был уверен в том, что сможет посадить самолет на крохотный ледяной пятачок. Он видел вокруг разводья и трещины и торосы невдалеке, но его это не пугало. Он вел машину на посадку.
- Володя, начали!
- Есть!
Пьянков стал на колени рядом с Богачевым. Он сразу же сросся с приборами.
Самолет пошел на снижение.
- Трещина на льду, - негромко и спокойно сказал Струмилин и положил руку на штурвал.
- Вижу! - так же спокойно ответил Павел.
Самолет рвануло вперед, потому что иначе он мог попасть лыжами в трещину.
Самолет повело вперед, и надо было в одну долю секунды решить: уходить ли вверх, чтобы делать новый заход, или сажать машину сейчас, рискуя не удержать ее и врезаться в торосы.
- Садимся! - сказал Павел.
Пьянков убрал газ, и машина коснулась лыжами льда. Машина коснулась льда и заскользила прямо на гряду торосов.
- Тормоз! - крикнул Богачев.
- Есть!
Но несмотря на то, что тормоза был включены, машину несло вперед на торосы.
Богачев стал заваливаться на спинку кресла, вытягивая на себя штурвал. Самолет несся вперед, неудержимо и накатисто.
Павел снова почувствовал себя комком мышц. Он сморщил лицо, закрыл глаза и, резко опустив штурвал, дал машине свободное движение вперед. Мимо промелькнули лица зимовщиков. Они что-то кричали, но из-за рева мотора не слышно было, что они кричали, хотя можно было догадаться, о чем они сейчас должны были кричать.
Павел отпустил на мгновенье штурвал, а потом взял его на себя что есть силы и сразу же ощутил, что машина останавливается. Теперь торосы уже не неслись на него, а медленно наползали, как в панорамно-видовом фильме.
Он остановил самолет в двух метрах от торосов. Бросив штурвал и не став разворачиваться, Павел поднялся с кресла, секунду постоял, приходя в себя, а потом обернулся к Струмилину.
- Павел Иванович, - позвал он командира.
Струмилин смотрел на него и молчал.
- Павел Иванович...
- Очень плохо быть пассажиром, - прошептал Струмилин, - сильно трясет. А ты - молодец... Помоги мне выйти на лед.
Струмилин сейчас говорил странным голосом, совсем не похожим на его обычный басок. Он говорил фальцетом, будто мальчик, у которого ломается голос.
- Не надо вам выходить, - сказал Павел, - мы сейчас быстро загрузим людей и пойдем обратно.
- Не спорь, Паша, - поморщившись, сказал Струмилин. - Мне трудно повторять, дружок...
Он прилег на спальный мешок, брошенный около палатки. Морозов расстегнул рубашку и приложился ухом к груди Струмилина. Сердце билось медленно и неровно.
- Болит здорово, Павел Иванович?
