Вениамин Рудов - Вьюга
- Что мы можем? - спросил Князьков.
- Надо с флангов зайти, от леса. Тогда бы наши могли сделать бросок и погнать их, гадов, на пулемет. Здесь бы я секанул по ним...
- Как ты им во фланг зайдешь, стратег? - Князьков прищурился. Местность открытая, как на пупу. Ты подумал об этом?
Насмешливую реплику Семен во внимание не принял, пропустил мимо ушей еще какую-то злую тираду Князькова, оглянулся на замершее, не подававшее признаков жизни село; от него к лесу, где опять вынуждены были залечь прижатые огнем нарушители, тянулся неглубокий овраг, густо поросший кустарником; лозняк с подветренной стороны чернел из-под снега, и над ним, как бы образуя навес, лежал толстый слой зализанного ветром непрочного наста.
Князьков, сдерживая коней, больше не усмехался и не ехидничал, но, кажется, еще не догадывался, почему Семен поспешно закинул автомат за плечо, подвесил к поясу запасной диск и сунул гранату в карман полушубка.
- Ты что надумал? - спросил он без особого беспокойства.
- Надо.
Движения Пустельникова были коротки и рассчетливы. Он потуже затянул на себе поясной ремень, поглубже нахлобучил ушанку, пальцами пробежал вдоль полушубка, проверяя, застегнуты ли крючки. Как и раньше, его движения были точны и неторопливы, лицо с виду бесстрастно, лишь тесно сжатые губы выдавали волнение.
- Выпряги Грушу, - сказал он, закончив приготовления, ступил к саням и поправил сползшую с продуктов серенькую попонку. - Ну, давай же, Князьков, добавил, не повышая голоса. - Давай, парень, времени мало.
Князьков все еще держал лошадей и не понимал, в чем дело, почему нужно выпрячь Грушу, к которой Семен раньше даже притрагиваться не разрешал никому.
- Ты это брось, Сень, - молвил он неуверенно. - Скоро наши подойдут с комендатуры, тогда рванем. Тогда мы им покажем.
- Ладно, иди ты со своими советами, знаешь куда?..
- Куда?
- Выпрягай, тебе сказано.
- Не торопись, дело говорю.
Князьков пробовал удержать напарника возле себя, смутно понимая, куда тот торопится, но не находил нужных слов и лишь, когда Семен в одну минуту выпряг свою любимицу и, бледнея лицом, пал на ее непросохшую спину и погнал что есть духу вдоль лозняка по заснеженному овражку наверх, где продолжалась стрельба и слышались надсадные крики, только тогда разгадал задуманное Семеном и по-настоящему за него испугался.
- Эй, эй, - закричал он вдогонку, - тебе что - жить надоело?! Они же тебя с первого выстрела срежут. Эй, эй, не дури, Се-е-мен!..
Не успел он опомниться, как Груша, выбрасывая из-под копыт жидкое месиво и сверкая подковами, понеслась вскачь, и за нею от крайней хаты, вытягиваясь в нитку и пластаясь над крошевом из снега и грязи, пулей кинулся огненно-рыжий пес в белых чулках, визжа и захлебываясь собственной лютостью.
Заржал оставшийся в одиночестве вороной меринок, напрягся, дрожа влажной шкурой, и, едва не сбив с ног Князькова, вместе с санями рванулся так сильно, что затрещали оглобли и посыпалось сено.
Князьков изо всей силы ударил его по храпу.
- Ты еще тут будешь мне, паразит!.. - Выругался и снова занес руку. Но не ударил. Отчаяние толкнуло его вперед, будто было еще возможно что-то исправить и остановить скакавшего на Груше Пустельникова. Не сделав и двух шагов по овражку, завяз в глубоком снегу, выругался и, глотая слезы, заорал во всю силу легких: - Эй-эй-эй, Семен, вернись, брось дурака валять!..
В безысходном отчаянии, не переставая кричать, сел прямо на снег. Меринок, присмирев, потянулся к нему, обдал теплым дыханием и тихонько заржал. Князьков потрепал коня по мягкой губе, легонько сжал ее у ноздрей. Только сейчас, в короткий как вздох миг озарения, перед ним с пугающей ясностью раскрылся поступок Семена, лишь в эти секунды стало понятным, на что тот решился.
В Корчине была ночь. В Корчине выжидали. Рядом с Князьковым не было ни живой души, никого, кто бы сейчас сказал Князькову очень нужные слова, какие в минуты веселья и горестей произносил Семен. Теперь никто не промолвит со спокойной улыбкой: "Будет порядок", а если и скажет, то по-другому, не так. Сеня - вот он, перед глазами - гнал Грушу вперед, низко пригнувшись и срывая с себя автомат.
Князькова обожгло, словно в нем разжалась огромной силы пружина, он подхватился и, вопреки приказу начальника пограничной заставы, решил сменить позицию для станкового пулемета по своему усмотрению.
...На подъеме кобылица споткнулась, упала на обе передние, и Семен, уцепившись ей в гриву, с трудом удержался. Пес в испуге шарахнулся в сторону, взвизгнул, перекувыркнулся, обнажив изжелта-белый живот. Груша, ткнувшись мордой в стылую хлябь, сгоряча поднялась, рванула вперед, едва не выбросив седока через голову, но, подстегнутая им, хватила влево, в глубокий снег, сразу потеряв прежнюю резвость. Теперь она загребала передними, будто плыла по брюхо в снегу, и Семен, торопясь, безжалостно колотил ее по мокрым бокам каблуками сапог, дергал за недоуздок и понукал.
Продернув пулеметную ленту, Князьков, перед тем как погнать вороного с "максимом" на санях к правому флангу, чтобы зайти бандеровцам в тыл, в последний раз оглянулся.
Скрытая лозняком Груша, заметно сбавив скорость, еще бежала наверх, к вершине высотки, и Князьков понимал, что через несколько десятков шагов она вынесет седока на открытое место и тогда Семена ничто не спасет - на высотке он станет мишенью для шести бандеровских ручников, там они его беспрепятственно расстреляют на глазах пограничников.
У Князькова защемило под ложечкой. Он растерянно посмотрел вокруг, еще раз обратил взгляд к сверкавшей на солнце высотке, где лежал нетронутый снег и слабо дымился пар, и был несказанно удивлен внезапно наступившей тишине, такой неподвижно глубокой и плотной, что оттуда, с расстояния в каких-нибудь полтораста метров, было слыхать, как Груша на бегу ёкает селезенкой и хрипит снова увязавшийся за ней рыжий кобель. Еще несколькими секундами раньше барахтавшийся в снегу рыжий вызывал в Князькове глухую ненависть, непреоборимое желание всадить ему в брюхо беспощадно длинную очередь. Наверное, он так бы и поступил, если бы не опасная близость к Семену. Ненавистный кобель в воспаленном сознании Князькова был куском живого тела, по-кротовьи притаившегося в подленьком ожидании, сытого Корчина с рядом новеньких домиков, возведенных в войну, его составной частью, и он, рядовой солдат Князьков, три года провоевавший на фронте, был не в состоянии простить ему подлое равнодушие. Сейчас, робко поверив в чудо, Князьков забыл обо всем на свете, буквально оцепенел и с замирающим сердцем провожал глазами Семена. Груша уже вынесла его на вершинку, и на белой целине четко вырисовалось гнедое, устремленное вперед туловище с раздувающимися боками; еще немного усилий, через десяток шагов всадник с лошадью проскочат в безопасную зону. Невероятное свершалось на глазах у Князькова, он даже дыхание затаил и, чтобы лучше видеть, прыгнул в сани...
- ...Мы еще пробовали вырваться вперед, но уже было ясно каждому: ничего с этого не получится - они раньше нас проскочат, никакой силой уже не помешать им добраться до леса. Правда говоря, тренированные они были. Что да, то да. И крепкие. Не люблю, когда хтось их шапками... или как его... ну мол, плевое дело с ними бороться. Брехня это... Мы продвинемся на метр, они успевают на два... Видим, наши с комендатуры, значит, подходят, тянутся. Хотели бы скорше, так одного хотения мало - раскисло, хоть ты на лодке плыви... Стрельба продолжается. Ад кромешный стоит. Птица стороной обминает. У нас уже раненый есть, у них двое убитых... Видно, как их за ноги стащили... Наверное, раненые и у них появились, потому как хтось кричал дурным голосом, видать тяжелораненый, як перед смертью голосил. И вдруг нейначай як топором отрубило - и крик, и стрельбу. Тишина легла, як на цвинтаре, прямо кладбищенская тишина. С обеих сторон одразу прекратили пулять. По первости не сообразил я, в чем дело. Оглянулся, и в грудях захолонуло - Семен!.. Як с-под земли выскочил на самую верхотуру, Груша под ним аж стелется. Все смотрят, и никто не стреляет. Тут лейтенант наш вскочил, в рост поднялся и як закричит: "Дуроломы! Олухи царя небесного, огонь!.. Огонь по недобиткам!.." Никогда не слышал, чтоб он так кричал...
От только что смолкшей стрельбы еще дрожал спрессованный воздух, еще катилось над лесом трескучее эхо и пахло пороховой гарью, но лейтенант в мгновение оценил обстановку. Он не тешил себя надеждой спасти Пустельникова, на это почти не было шансов, но все же поднял людей и пробежал с ними ровно четыре шага, надеясь отвлечь бандеровцев от Семена. Вернуть огонь на себя ему не удалось. Шквал свинца ударил по скачущей лошади, она, словно чуя близкую смерть, неслась из последних сил, трудно выбрасывая передние ноги и неуклюже отталкиваясь от земли задними...
- ...Лошадь под Семеном убили на скаку. Она вдарилась об землю уж мертвая. Даже не дрыгнулась. А Семен полетел в сторону, покатился, и по снегу за ним красная нитка - кровь. И тогда бандеровцы весь огонь - опять на нас. Только теперь с расчетом: половина стреляет, другая к лесу отходит. Лейтенант мне приказ отдает - во фланг зайти офицерикам. Беру двух бойцов, побежал короткими перебежками, маскируемся. И вдруг слышим: сверху хтось садить начал. Садит и садит с автомата. У офицеров гвалт поднялся, переполох...
