(Исецкий) Соломон - Среди красных вождей том 1

Но тревоги тревогами, а дело надо было делать. Я нашел постоянное помещение для консульства (на Колонаденштрассе, 5), переехал туда и мы стали устраи­ваться… Мои сотрудники тоже были встревожены наблюдаемым переломом, но я в беседе с ними всячески успокаивал их, обращая все в шутку. И мы продолжа­ли работать.

Между тем началась германская революция…

И (не помню точно), кажется, 5-го ноября утром, около девяти часов мне подали телеграмму. Она была от Меньжинского. Я помню ее хорошо:

"Завтра восемь часов утра пятого ноября посольство выезжает вPoccию.Было бы хорошо, если бы вы присоединились. Для окончания отчетности по углю вам дана отсрочка восемь дней. Меньжинский".

Таким образом, подтвердились наихудшие предположения… Конечно, мне было немыслимо присоединить­ся к посольству, так как телеграмма была мне достав­лена лишь на другой день…

Я немедленно собрал у себя в кабинете всех слу­жащих и объявил им эту новость… Я решил выдать всем сотрудникам при расставании двухмесячный оклад жалования. Один из служащих, именно, бухгалтер, пришел в отчаяние и стал просить меня отпу­стить его немедленно, и он уехал с последним, перед долгим перерывом, поездом, спеша к своей жене в Берлин.

В тот же день ко мне по телефону обратился сенат с предложением как можно скорее закончить мою отчетность и выехать из Гамбурга…

note 119

VIII

Уже за несколько дней до изгнания из Берлина на­шего посольства в Германии началось революционное движение. Началось оно с Киля, где поднялись солдаты и матросы, и, распространяясь все шире и шире, оно разли­лось по всей Германии…

Я не собираюсь, конечно, подробно описывать не­мецкую революцию и интересующихся отсылаю к об­ширной литературе по этому вопросу. Но придется ко­снуться ее хотя бы лишь постольку, поскольку это нахо­дится в связи с моим пребыванием в Германии в качестве советского генерального консула.

В тот же день, когда мною была получена телеграмма от Меньжинского, Гамбург охватило волной ре­волюционное движение. Правда, проявление этого, как увидит читатель ниже, было очень своеобразно. Жизнь как бы остановилась, но днем магазины были открыты, дети ходили в школу, повсюду царила тишина. Железная дорога бездействовала, по улицам двигались манифестации, носившие, впрочем, совершенно мирный характер. Быстро конструировался "Совет солдат и матросов", который начал выпускать свои воззвания и пр.

На стенах расклеивались, к сведению обывателей, извещения о том, что «сегодня с шести часов начинается "полицейштунде" (ldn-knigi, на нем.- «полицейский час») , почему жителям предлагается с этого ча­са и до семи утра не выходить на улицу за исключением крайней необходимости (призыв врача, необходимость в аптеки и т. под.), не зажигать в домах огня или плот­но завешивать окна»… Словом, немцы, привыкшие все и вся регулировать и систематизировать, стремились урегулировать и самое революционное движение. И действи­тельно, по вечерам, сразу же по наступлении "полицейштунде", в разных концах города начиналась note 120правильная перестрелка — народ, солдаты и матросы брали приступом казармы, вокзал, телеграф и прочие общественные здания. А утром вновь открывались магазины, дети с деловитым видом, с сумками, спешили в школы… А в газетах и особых прибавлениях публи­ковались реляции о ночных столкновениях и о завоеваниях революции…

Прошло несколько дней и все оставалось по старо­му. Железная дорога продолжала бездействовать. Сенат ежедневно обращался ко мне с предложением поспешить с отъездом. Но сложный отчет не был еще закончен, да и помимо того, я просто не мог дви­нуться в путь, ибо поезда не ходили, да и автомобиль­ное сообщение тоже было прервано… Наконец, я получил от сената весьма грозную бумагу, в которой мне категорически, с угрозами, предлагалось немедленно же со всем штатом покинуть пределы Гамбурга. Меня это взорвало, и я позвонил по телефону в сенат и сказал подошедшему к аппарату секретарю, что я очень про­шу дать мне указания о способе передвижения…

— Мы ничего не можем сказать относительно это­го, господин консул, — отвечал секретарь. — Вы сами видите, что делается в Гамбурге: поезда не ходят, автомобильное движение тоже прервано…

— Да, но ведь сенат настаивает на моем немедленном отъезде, вот я и прошу указать мне способ осуществления требования сената — сказал я.

— А это уж, как господину консулу угодно… Словом царила бестолочь во всем. Так, например, несмотря на то, что совет солдат и матросов широковещательно объявил, что принял на себя всю власть по управлению республикой, сенат продолжал существовать и давал распоряжения, часто шедший note 121вразрез с распоряжениями совета… Между тем я и мои сотрудники торопились подготовить все к отъезду, — заканчивали отчетность, приводили в порядок доку­менты и переписку.

И вот среди этой сумятицы ко мне явилась депутация от совета солдат и матросов, обратившаяся ко мне с целой речью, как представителю советской России, в которой высказывались приветы, сочувствие и симпатии советскому правительству, выражающему - де интересы трудящихся, и в заключение с категорическим и настоятельным предложением от имени немецкого революционного народа, представляемого советом, не уезжать и оставаться на моем посту. И тут же депутация предложила мне сноситься по радиотелеграфу, находя­щемуся в руках совета. Я ответил им приличными случаю словами, указав в заключение, что не знаю ко­го слушаться и показал им грозную бумагу сената.

Они возмутились и заявили мне, что сенату нечего вмешиваться в это дело, что он собственно уже не существует, что лишь по забывчивости и за недосугом сенат, как правительство, еще не уничтожен формально.

И депутация вновь настаивала на своем предложении ос­таваться в Гамбурге, прибавив, что сейчас же по возвращении к себе они пришлют мне письменное подтверждение этого предложения. И действительно в тот же день я получил от совета, на его форменном бланке подтверждение с печатями и подписями…

Я немедленно же составил подробную телеграмму Чичерину, уведомляя его о всех событиях, происшедших со времени изгнания посольства и о предложении совета оставаться на моем посту в качестве представи­теля советской свободной России и просил в срочном порядке указаний и распоряжений. Прошло note 122несколько дней, а ответа не было. Я навел справки в совете, который заверял меня, что мое радио было послано и получение его было подтверждено московской радиостанцией… Я послал после этого еще две или три телеграм­мы Чичерину, настоятельно требуя инструкции, но все они остались без ответа. Разумеется, это ставило меня в самое нелепое положение… И лишь много спустя, воз­вратившись уже в Москву, я от Красина узнал, что мои гамбургские радио были своевременно получены, что совнарком с удовлетворением ознакомился с их содержанием, так же, как и Красин и что он не сомневался, что комиссариат ин. дел снесся со мной по их содержанию, и он очень удивился, когда в дальнейшем узнал, что от меня нет больше известий. Стало ясным, что комиссариат ин. дел сознательно не отвечал мне, и нетрудно было догадаться, что это делалось нарочно с умыслом…

Я воздержусь от ламентаций на эту тему и лишь позволю себе обратить внимание читателя на то, как личные отношения, т. е. симпатия и антипатия, отражаются в Советской России на делах, имеющих государствен­ное значение… Таким образом, я остался в Гамбурге отрезанным от связи со своим правительством, ко­торое в эту трудную минуту как бы выбросило меня на произвол судьбы… О, эти личные счеты!.. О, эта советская система!..

И вот предоставленный самому себе, я должен был самостоятельно решать, как мне быть и что де­лать? Совет солдат и матросов относился ко мне с исключительным вниманием, постоянно подчеркивая, что ему надо учиться у нас, т. е. у советских деятелей с их опытом, показавшим миру редкую выдержанность, энергию и пр. Я находился в оживленных отношениях note 123с советом, который часто обращался ко мне за разными указаниями. Сенат вскоре формально был лишен своих полномочий и перестал существовать, как прави­тельство, впрочем ненадолго. Ведь все это происходило в революционный период, когда события шли, что назы­вается, густо и когда один день по содержанию и сумме переживаний соответствовал неделям и месяцам нормального времени…

Вскоре совет обратился с особым, скажу просто, прекрасным манифестом ко всем военнопленным на французском, английском, итальянском и русском языках. Это было настоящее, неподдельное братское обращение, в котором совет объявлял им, что отныне они свободны, что пали все цепи, они свободно могут ухо­дить из лагерей, свободно возвращаться на родину…