Валерий Шамбаров - Куликово поле и другие битвы Дмитрия Донского
К Мамаю скакали гонцы с разных концов поля. Но сообщали одно и то же: его подчиненные пятятся, бегут. Повелитель послал в сечу резервы, распорядился строить оборону из обозных возов. Однако он сам растерялся, сердце сжалось. Происходило что-то необъяснимое, сверхъестественное. Его армия была безупречной, должна была захлестнуть русских, как море. Но море разбилось о несокрушимые утесы… Русские приближались, а рисковать собственной жизнью Мамай не желал. Слуги начали сворачивать шатры, грузить самое ценное, подвели к повелителю коня. А татарские батыры заметили — ставка уносит ноги. Весть об этом стала передаваться по войску, подхлестнула. Всякий порядок рухнул, пошло повальное бегство.
Засадный и Запасной полки, сохранившие свежих коней, преследовали и секли неприятелей 40 км, до р. Красной Мечи. Только Владимир Андреевич, передав командование помощникам, счел нужным вернуться. Ему не давало покоя — что с братом? Ведь государь уходил в Передовой полк, где были самые большие потери. А приближалась ночь. Если истекает кровью, как найдешь его в темноте? Князь Владимир велел трубить в трубы, скликал людей, опрашивал, сулил награду за любые сведения. Некоторые видели, как великий князь крепко рубился в самом начале сражения. Рассказывали, что пересаживался на другого коня, потом отбивался сразу от четверых татар. Видели, как брел пешим, шатаясь от ран. Искали, осматривали груды тел.
Дмитрия Ивановича обнаружили на опушке рощицы под срубленной березкой. Кто-то помог дойти и подсек деревце, укрыл его ветками. Он был без сознания, доспехи в прорехах и вмятинах, лицо в ссадинах. Когда прискакал Владимир Андреевич, Дмитрий не узнавал его, а брат, захлебываясь слезами, известил: «Наша победа!» Государь приходил в себя. Опасных ран у него не нашли, но все тело было избито. Князья радовались, обнимали уцелевших друзей. Они не могли знать, что уже вошли в великую народную память и их отныне будут называть иначе, Дмитрия — Донским, Владимира — Храбрым.
Нет, о славе не думали. Не до того было. Даже отдохнуть не успели, на следующее утро принялись считать ратников, заново устраивать войско. Приближался второй враг, Ягайло, вел 30 тыс. литовцев. Припозднился он совсем немного, на один переход, был в 30–40 верстах. Значит, завтра предстояло опять сражаться? Опять кричать, умирать, держаться во что бы то ни стало? Но до Ягайлы донеслись ошеломляющие новости о полном разгроме Мамая. Литовец предпочел не искушать судьбу. Сразу же снялся с места и рванул обратно — побыстрее и подальше от столь могучей московской рати.
К счастью, Ягайло не смог представить, насколько поубавилась эта рать. Поле устилали холмы мертвецов. Победа выпала небывалая, но и потери были неслыханными. После воинских трудов пришел черед скорбных. Копали могилы-скудельницы, свозили и отпевали павших. Возвели над кладбищем деревянную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, рубили колоды — забрать с собой хоть некоторых. Белозерских князей Федора и Ивана, тарусских Федора и Мстислава, дорогобужского Дмитрия, воевод Микулу Вельяминова, Тимофея Волуя Окатьевича, Льва Морозова, Андрея Черкиза, Семена Мелика, богатырей-иноков Пересвета и Ослябю…
Сколько жизней прервалось, известных и безвестных? Точной цифры мы не знаем, а оценки историков опять расходятся. Судя по всему, погибло около трети войска. Немало было и таких, кто выжил, но лежал в полковых станах, страдая от ран. Чтобы схоронить товарищей и собраться в обратный путь, понадобилось целых восемь дней. Распрощались с донскими казаками. Их число тоже поубавилось, но они еще крепче сдружились с Московской Русью. Отныне спаялись и общей судьбой, кровью. Напоследок подарили великому князю еще одну чудотворную икону Божьей Матери, Гребневскую.
Куликово поле. Художник П. Рыженко
Предстоял путь домой. Сколько верст надо было отшагать и проехать измученным воинам! Зато в конце обнять матерей, жен с детишками, поднять чарку за возвращение, помолиться вместе с родными, помянуть друзей. Рассказывать по вечерам о великом и страшном Куликовом поле, слагать былины и сказания… Нет, не всем выпало такое счастье — отпраздновать собственную победу. Кто-то умирал от ран в тряских телегах. А потом на обозы, растянувшиеся по дорогам, напали… рязанцы. Убивали раненых, возниц, утаскивали в плен, поворачивали в свои селения возы с оружием, доспехами, трофеями. Доспехи и оружие стоили дорого, за пленных можно было взять выкуп. Ради обычной корысти резали и грабили людей, которые прикрыли грудью их самих. Вот и спрашивается: легко ли это было, собирать Русь воедино?
КАК РУССКИХ ЗАУВАЖАЛИ
Радость и скорбь перемешивались. Могла ли бурлить неуемная радость, когда недосчитались стольких товарищей, а другие остались калеками? Сам государь испытывал последствия серьезной контузии. Доехав до Коломны, слег на несколько дней. В Москве снова разболелся. Но и можно ли было предаваться унынию, если удалось спасти страну? Если герои пали за веру, отдали душу за други своя? А значит, получили высшую награду, Царствие Небесное? Памятников в те времена не строили, не выбрасывали средства на пустые сооружения. Строили храмы. А в них-то как раз и соединялись память, радость, скорбь. Залюбуешься на купол с крестом и задумаешься, в честь чего возводили эту красоту. Зайдешь — и принесешь под церковные своды свою печаль, а взамен получишь утешение, тихую и светлую радость Божьей благодати.
Тех погибших, кого привезли в Москву, схоронили на Кулишках, заложили над могилами храм Всех Святых. Обетные церкви и монастыри начали строить Дмитрий Донской, его супруга, воеводы. Конечно, великий князь съездил к Троице поблагодарить Господа и святого Сергия, поделиться с преподобным впечатлениями. А игумен научил его, как правильнее отметить победу — учредить общерусское поминовение воинов, Дмитровскую родительскую субботу. В этом празднике тоже соединились и скорбь, и радость, и память.
О Куликовской битве будут передавать рассказы из поколения в поколение, описывать ее, создавать исторические труды. В 1380 г., сразу после сражения, люди еще не могли в полной мере осмыслить, что же произошло. Но уже ощущали — событие было совсем не рядовое. Русь перешагнула через некий рубеж и сама вышла из сурового испытания обновленной. Она одним махом взметнулась на какой-то иной уровень, на высоту, которую еще вчера невозможно было представить.
На 1 ноября Дмитрий Иванович назначил съезд всех князей. Предложил закрепить братство, сложившееся на Куликовом поле. Чувства были свежими, общими. Сейчас никому не требовалось доказывать — пока русские вместе, они способны противостоять кому угодно. Князья дружно поддержали, «велию любовь учиниша меж собою». Одним из первых с этим пришлось считаться Олегу Рязанскому. Его призвали к ответу за безобразия подданных. Качать права перед лицом сплоченной Владимирской Руси князь не посмел. Целовал крест не нарушать мира, освободить пленных, захваченных его людьми. За то зло, что случилось в его княжестве, Олегу пришлось поступиться и своей гордостью. Он впервые признал себя не равным московскому государю, а «молодшим братом».
Искренне или не искренне признал — другой вопрос. Хотя братский союз совсем не помешал бы и рязанцам. Угроза со стороны степи сохранялась. Мамай не намеревался прекращать войну. Да ему и нельзя было. В Орде участь проигравшего была незавидной, а властитель к тому же слишком много назанимал у евреев и генуэзцев. Стараясь спасти репутацию, Мамай принялся собирать татар, сумевших умчаться с поля брани, скликал новых желающих. Разгромить Дмитрия он не надеялся, но рассчитывал налететь изгоном на окраины. Воины пограбят, утешатся местью.
Но за Мамаем следил из Сарая хан Тохтамыш. Для него обстановка складывалась — лучше не придумаешь. Соперник вдребезги разбит чужими руками, а он сохранил силы. Татары возмущались постыдным бегством Мамая, винили его в гибели родных и близких. Повелитель черноморской Орды даже не успел приблизиться к границам Руси. Едва выступил в поход, ему донесли — идет какое-то войско. Развернулись к сражению, но оно завершилось без единого выстрела. Тохтамыш велел объявить: он законный хан, Чингизид, а Мамай трус и узурпатор. Мурзы и воины полностью разделяли его мнение. Надо служить победоносному, а не осрамившемуся вождю. Начали переезжать к Тохтамышу.
Мамай увидел, что рискует остаться в одиночестве, прихватил казну и рванул подальше. Но теперь-то куда ему было деваться? Не осталось ни земель, ни подданных. Вчерашний всемогущий властитель направился в Кафу. Уж наверное, друзья генуэзцы приютят, не выдадут. Он ошибался. Воротилам черноморской «Хазарии» не требовался неудачник. Обязательства он не выполнил, брал деньги для похода на Москву и не расплатился. А для торговых операций и поставок невольников теперь надо было налаживать связи с Тохтамышем. Мамая умертвили, а его богатства прибрали к рукам.
