Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь
И вот мы ставили эти чертовы баллоны на поворотные "козлы" и огромным металлическим "шомполом" начинали чистить их, как пушку, разбивая спекшуюся внутри массу, переворачивая и высыпая содержимое. Потом возвращали баллоны в прежнее положение, снова били, снова переворачивали... Работа была противная донельзя. Кто-то поначалу помогал Алику, потом стал отлынивать. Алик взывал к милосердию. Звал он и нас, говоря: "Если вы не придете ко мне, я не приду к вам на обследование..." У каждого были свои меры воздействия на несознательных.
Но самым несчастным человеком на станции был наш повар Олег - у него не было подмены, а кормить ему приходилось пятнадцать мужиков. Это был совсем еще молодой парень, но мы звали его Ардальоныч, по отчеству. На "Восток" он попал случайно - заменил заболевшего повара, оставшегося в Мирном. Олег хотя и окончил кулинарный техникум, но опыта не имел никакого, поэтому у нас с ним сразу же начались проблемы. Первые две недели мы терпели его не очень вкусную еду, правда, при этом не стеснялись в выражениях: "Жри свою стряпню сам!" И это было еще очень вежливо. Потом сообща составили меню, в котором блюда повторялись не чаще, чем раз в неделю, и заставили Ардальоныча заглядывать в книги по кулинарии. Постепенно дело пошло на лад. Но жизнь повара не стала легче.
Приготовление пищи на станции имело свои особенности. На высоте 3500 метров (что соответствовало по кислороду всем 4000 в средних широтах) вода закипала при плюс 80 градусах, и для того, чтобы сварить картошку, нужно было часа три. Так что нашему повару приходилось тратить больше времени на приготовление еды, а для того, чтобы накормить нас завтраком, ему надо было вставать намного раньше. Но все-таки к середине зимовки Ардальоныч уже успешно справлялся со своими обязанностями и по воскресеньям или в праздники баловал нас пирогами и даже жареной индейкой.
С продуктами на станции было все нормально: мяса, масла, муки, круп, картофеля, привезенных из Ленинграда, было в достатке, а фрукты, овощи и соки доставили из более близких мест - из Австралии. В отличие от наших предшественников, у которых картошка и лук закончились к октябрю, а фрукты через два месяца, у нас до конца зимовки были картофель, капуста, даже квашеная, а фрукты, которые могут долго храниться, мы "растянули" до мая. Зеленый лук мы выращивали сами из "проклюнувшихся" луковиц.
Праздничные застолья у нас были нередки: мы отмечали и общие для всех "красные дни" календаря - 23 февраля, 1 мая, 9 мая, и дни рождения каждого из нас, если они пришлись на время зимовки. Именно на "Востоке" я отметил свое тридцатилетие, а наш механик Геннадий Мартынов, небольшого роста крепыш, в прошлом моряк и боксер, отметил сорокалетие.
Ритуал наших "посиделок" в кают-компании выработался очень скоро. Но началось с небольшого происшествия. Когда мы уселись за праздничным столом, где была и вареная картошечка, и квашеная капустка, и зеленый лучок, и многое другое, для чего по русскому обычаю требуется то, чего на станции не было (в распоряжении начальника были только коньяк и вина), я расщедрился и осчастливил своих товарищей содержимым заветных бидонов, которые держал у себя под кроватью. Естественно, что за столом мы засиделись настолько долго, что поутру повар был не в состоянии встать вовремя и накормить всех завтраком. Тогда начальник станции принял волевое решение - повар вместе со всеми садится за праздничный стол, принимает только три "стопочки" и отправляется спать, чтобы к утру быть в форме... Бедный наш Ардальоныч! Лишили парня такого счастья! Мало того, отправляя его спать, мы давали ему наказ: "Чтоб завтра с утра были кислые щи!" Понятно, почему кислые...
А перед началом наших торжественных застолий повар входил в кают-компанию с графином спирта и спрашивал: "Как будем разводить?" "Сегодня разводи по широте". Дело в том, что "Восток" находится на 79-м градусе южной широты. Ардальоныч шел на свою кухню, разводил до нужной крепости, потом на несколько минут выставлял графин на мороз (а он был под 80 градусов). При такой низкой температуре содержимое графина густело, становилось почти ликером. Потом эта благословенная жидкость разливалась в металлические стопочки, изготовленные нашими рукодельными механиками. Почему-то предпочитали пользоваться именно этими рюмками собственного производства, хотя на станции было вдоволь нормальной посуды. После застолья мы смотрели кино, а кто не хотел или не мог из-за режима работы оставаться, уходил к себе.
Во время той зимовки мы отметили и десятилетие существования станции "Восток". К этому юбилею я заранее стал готовить подарки для всех своих товарищей - значки в виде карты Антарктиды. Поначалу я нарисовал шаблончик - контур материка с характерным вытянутым "носиком" Антарктического полуострова. Потом из латуни наши механики вырезали мне по этому шаблону шестнадцать заготовок, на которых я с помощью имевшихся на станции зубного бора и бормашины сделал рельеф Антарктиды. Отполировав, я на некоторые значки даже вставил маленькие рубинчики, обозначавшие место нашей станции на карте материка. Рубинчики я нашел в старых, сломанных часах, оставшихся от прежних зимовщиков. На обратной стороне значков были выгравированы номера - от первого до шестнадцатого. Себе я взял № 13. Потом все те же наши "рукастые" механики припаяли с обратной стороны значков маленькие иголочки типа крючочка, чтобы их можно было прикреплять к пиджаку или свитеру.
Такие отвлечения на праздничные "посиделки", на вручение подарков по случаю юбилеев, на поздравления, даже на выпуск праздничной стенгазеты были необходимой разрядкой в условиях монотонного существования людей в ограниченном пространстве, в условиях страшных морозов, давящей темноты полярной ночи. На психику давило и сознание полной изолированности от внешнего мира, пусть и временной, пусть и при возможности связи по радио. Но мы все понимали, что, если, не дай Бог, что-нибудь случится, отсюда нас никто не вывезет, никто не поможет: в страшные морозы ни самолеты, ни тягачи с санями не действуют. Техника в таких условиях не работает, а людям приходилось.
Конечно, психика начинала уставать, и по мере протекания зимовки напряженность на станции нарастала.
По-человечески все можно было понять: и срывы, и усталость друг от друга, и раздражительность, когда долго не было вестей с "большой земли", от родных. Бывали случаи, когда здоровые, крепкие мужики, долго не получавшие из дома радиограмм, начинали сдавать, обвиняя жен в невнимании, грозясь "на расстоянии" подать на развод... Но стоило на следующий день прийти долгожданной весточке из дома, как сразу всё, словно по мановению волшебной палочки, нормализовывалось.
В связи с этим наш радист Володя Терехин был, конечно, на станции благодетелем человечества. Через некоторое время для нас стали устраивать сеансы радиосвязи с родными. Мне удалось раза два-три поговорить с отцом, мамой, Дашей. К такому прямому контакту надо было приноровиться, потому что слышимость была плохая, да и говорить приходилось по очереди: сначала говоришь ты - тебя слушают, потом неизменное слово "прием" - и говорят из Ленинграда, а ты пытаешься разобрать среди треска в эфире то, о чем тебя спрашивают: "Как ты там?" - "Прием". - "Хорошо. Почти как на курорте..." "Прием". Отец даже умудрился записать эти наши переговоры из рубки Института Арктики и Антарктики. Эти сеансы были для нас праздником и имели большое психологическое значение: потом мы еще несколько дней ходили в приподнятом настроении.
Конечно, добавляло нагрузку на психику и отсутствие женщин. Многие переносили это с трудом. Подавляли накопившееся напряжение тем, что развешивали в своих комнатах изображения красоток из невиданного тогда у нас в стране журнала "Плейбой", номеров которого было довольно много в "американском" павильоне. Правда, в общественных помещениях откровенно обнаженных девиц на стенах не было: в кают-компании висел календарь с портретами наших актрис-красавиц, который мне перед моим отлетом из Москвы подарила Наташа Фатеева. И вот мы стали делать из его листов подарки тому, кто в тот или иной месяц отмечал свой день рождения.
Безусловно, зимовка накладывала свой отпечаток на человека, на его поведение. Неизбежность в течение длительного времени находиться в одном и том же помещении, в одном и том же коллективе, невозможность уединиться делали свое дело. Небольшие, кратковременные выходы на воздух не решали проблемы. Люди раскрывались здесь полностью. Притворяться хорошим, добродетельным невозможно - просто надо быть нормальным человеком. Мы же были на виду друг у друга, знали слабые и сильные стороны каждого, все проблемы с женами, с детьми, с любимыми... Ведь весточки из дома мы получали через радиостанцию Мирного, оттуда они поступали к нашему радисту, так что секретов не было никаких.
Постепенно, по мере накопления психической усталости, начинал раздражать один человек, его привычки, потом другой... И это зависело вовсе не от характера, а порой от посторонних на первый взгляд причин: от погоды, от того, получил ли ты радиограмму от родных или нет... Возникало желание не видеть никого или видеть только тех, кто тебе ближе по духу. Коллектив так или иначе в таких условиях начинает разбиваться на группки, хочется посидеть втроем, вчетвером, посплетничать о ком-то другом, "погрызть его косточки"... Такова природа человеческой психики, такова реальная жизнь, и никуда от этой данности не уйти.
