Павел Федоров - Синий Шихан (Роман 1)
Привыкший к дракам и потасовкам в пьяном виде, Митька простодушно не придал вчерашнему происшествию никакого значения, да и не верил, чтобы кто-нибудь всерьез послушал табунщика. Он стал уговаривать атамана, чтобы тот отпустил Микешку и не наказывал. Ведь совсем недавно они с этим парнем горланили по ночам песни, до упаду плясали казачка. Не раз Митька приезжал в табун, ночевал у костра, слушая сказки старых пастухов.
Турков поупрямился немного, но, желая потрафить баловню судьбы, отругав Микешку разными словами, отрешил его от должности табунщика и отпустил.
- Ну и черт с ним, с табуном, - оставшись с Микешкой наедине, сказал Митька. - Нанимайся к нам в кучера, слышь, а? У меня будет свой кучер, у Ивашки - свой. Дорогих лошадей заведем. Мы с тобой такое покажем! Разлюли-малина!
Посоветовавшись с Кошубеем, Микешка согласился.
- Знаешь что, Микифор. Я, слышь, женюсь... - неделю спустя заявил Митька.
- Так скоро? Погулял бы малость...
- Маманя настаивает. С Аришкой у них разные теперь резоны получаются. Сноха хочет жить по-своему, а мы тоже. Да и невесту упущать не хочется.
- И невесту выбрали?
- Девки, Микеша, сами на гайтан мне повесятся, отбою не будет...
- Кого же все-таки решили посватать?
- А вот угадай. - Прищуривая смеющиеся глаза, Митька пристально наблюдал за Микешкой.
- Я не Ванька-угадчик, - Микешка пожал плечами.
Сидели они под навесом на дышле пароконной пролетки. Митька надраивал щеткой сапоги, Микешка смазывал дегтем новые с набором уздечки.
- Не знаю, на кого и подумать...
Однако сердце Микешки, когда он перебирал девушек, защемило от какого-то недоброго предчувствия.
- Кто, по-твоему, самая красивая из наших станишных? - пытал Митька.
- Это кому как, - неопределенно ответил Микешка, думая о Маринке.
А Митька, точно угадав его думку, проговорил:
- Я, конечно, Микешка, знаю, что-то у вас с ней было... Вы водились, ну и протчее... Только промежду нами тебе скажу: Маринка тоже мне давно нравилась... Я так думаю: кого она захочет, того и выберет... Мы решили ее посватать...
Микешка порывисто встал и повесил уздечку на вбитый в осокоревую соху железный гвоздь. Сердце его колотилось буйными, резкими толчками. Не глядя на своего нового богатого хозяина, вчерашнего товарища, отрывисто сказал:
- Ты верно говоришь: кого хочет, того и выберет... Только, Митрий, наперед тебе говорю. Рассусоливать я не умею. Прямо скажу! Под венец тебя не повезу, а то как бы, случаем, кони нас вместе с пролеткой под Красный яр не грохнули...
- А ежели она сама захочет? - перекидывая на руках сапожную щетку, спросил Митька, нисколько не удивляясь Микешкиным словам.
- Как хочешь, так и понимай... Хоть сердись, хоть гневайся...
- Гневаться тут не за што... Спасибо, что сказал. Знать будем... Ты, конешно, посильнее меня, но сам понимаешь, я ведь теперь не в твоем косяке пасусь, тоже и лягнуть могу... Так-то, Микешка. Ступай покамест домой. Ежели нужно будет, я за тобой пришлю. Тоже скажу тебе напрямки: и я неуступчивый, кто будет мою дорожку переходить, ногу могу отдавить... Пока прощевай!
Митька встал с дышла и вразвалочку пошел к сеням. Под вечер, нарядившись во все новое, привезенное братом из Оренбурга, захватив несколько кульков гостинцев, он, хмельной и веселый, тайком от матери, отправился к Лигостаевым. Митька решил сначала переговорить с Петром Николаевичем и Маринкой сам, а потом уже заслать сватов. Войдя в калитку Лигостаевых, Митька столкнулся у крыльца с Петром Николаевичем. Поздоровавшись, он неловко поскреб под фуражкой рыжие, завитые вязальной иглой кудри и без всяких околичностей начал:
- Вы меня, дядя Петр, часто ругали и за то и за се... И правильно вы меня ругали. А то бы жил я дурак дураком и золото в кормовой колоде не увидал бы... Досталось бы оно, конешно, купцу Буянову, который и так чуть Ивана не охмурил. И жить бы мне век оболтусом и быкам хвосты крутить... Вы, дядя Петр, очень сурьезный человек и очень нашей мамане нравитесь...
- Погоди, погоди, - засмеялся Петр Николаевич, начиная угадывать, что кроется за несуразным Митькиным вступлением. - Ты, брат, такое завернул, что надо разобраться... Мамашу пока оставь, а толком говори, чем могу служить?
- Я ведь, как есть, Петр Миколаич, настоящая безотцовщина... Хочу, чтобы вы были мне заместо родного отца... и маманя тоже так говорит...
Тут Митька окончательно запутался, закрутил головой и забыл все приготовленные дорогой слова. А по двору, как назло, с ведром в руках прошла Маринка, насмешливо, как показалось Митьке, прищурив глаза, поклонилась и задержала свой взгляд на Митькиных кудрях и разнесчастных конопатинах. Отмытые душистым туалетным мылом, они, как конопляное семя, выступали по всему лицу отчетливо и ярко. Обдавая гостя запахом парного молока, Маринка прошла рядом, чуть не задев его плечом, и скрылась в сенях.
- Значит, Лукерья Глебовна говорит, чтобы я был тебе вместо отца? Да ты никак сватаешь меня за свою мамашу! А куда же я свою Степановну дену? шутил Петр Николаевич
- Что вы, дядя Петр! - взмолился Митька. - Я ить от чистого сердца... не того, а етого... На самом деле породниться хочу. Я ить нащет Марины!..
- Ах, насчет Марины! Это дело другое... Только чего же ты сам заявился? Разбогател - и обычаи позабыл.
- Да не-ет, не забыл. Все сделаем по-форменному... Мне хотелось сначала одному с вами потолковать... и с Мариной. Да с ней-то мало разговоров, а вот с вами...
- А по-моему, она тут первое лицо, - возразил Петр Николаевич, не зная, всерьез принимать Митькино сватовство или отшутиться.
- Хозяин есть хозяин, я так считаю, - расхрабрился Митька. - Вот я человек богатый теперь, скоро выйду в господское состояние и Марину, значит, туда же поведу.
- В какое такое состояние? - сдерживая клокотавший в горле смех, спросил Петр Николаевич.
- Известно, наше такое положение... Хоромы думаю себе построить, а Ивану - в отдельности, чтобы промежду нами никакого сумления в житье-бытье...
- Где же думаешь строиться?
- Может, и в самом Петербурге, а здеся, конешно, само собой... Такое сбрякаю, ахнут все!
"Совсем обалдел парень", - подумал Петр Николаевич и, желая вызвать Митьку на более откровенный разговор, спросил:
- А денег-то хватит?
- Нащет капиталу, дядя Петр, не сумлевайтесь... Золота на Синем Шихане, как овечьего навозу... Я в одной водомоине ведерком черпал. Вырыл ямку, а сверху решето от веялки положил. Зачерпну ведро и туда высыплю, а потом водой поливаю, снизу ишо такой щиток пристроил; грязь там, песок все проваливается, камешки и золото остаются. Крупное в решете, а мелочь на щитке. Камешки, конешно, выкидываешь, а золотце - в кожаный мешочек. Много ево там... Так, бывало, умаешься, а песок все таскаешь и таскаешь, ноги начинают подкашиваться, а все ишо хочется... - простодушно рассказывал Митька.
Он говорил сущую правду. На прииске дела шли полным ходом. Работало свыше пятисот рабочих и несколько старательских артелей. Ивану посчастливилось нанять опытного управляющего, старого сибирского старателя Тараса Маркеловича Суханова. Он-то и наладил умело и быстро разработку новых, чрезвычайно богатых россыпей.
Первое время Степановы брали только так называемое подъемное золото самородки, не зная, что в мелком песке, который проваливается через решета, содержался, как после было установлено, очень большой процент золота.
- Так что денег у нас и золота столько, что самого турецкого хана завидки возьмут... Вот я и пришел к вам, дядя Петр, нащет Марины Петровны... Уж такую свадьбу закатим, чтобы век люди помнили! При теперешнем моем состоянии жена будет нужна до зарезу, хозяйство там, гости, то да се, не какая-нибудь вертушка, а самостоятельная и собой видная... Мариша почти что шабренка и хорошо нам с маманькой знакомая. Вот мы и решили, что Мариша самая подходящая для меня невеста, и любовь у меня к ней есть, а не что-нибудь такое другое. А с вами я говорю как с будущим моим родителем и ничего не таю...
- Я, Митя, пока ничего тебе сказать не могу. Надо Маринку спросить, с матерью потолковать, - поколебавшись, ответил Петр Николаевич.
Петр Николаевич даже и представить не мог Маринку женой Митьки Степанова. В его представлении Митька был недоумок и неисправимый лентяй, который делал все из-под братниного кнута. До сих пор Степановы жили не бедно, но хозяйство вели лениво. Пахать или косить они всегда выезжали после всех, перед этим обязательно дрались и устраивали в доме содом. Семья была взбалмошная, безалаберная. Неожиданно привалившее богатство не только не привлекало Петра Николаевича, а отталкивало. Он понимал по поведению Митьки, что новая жизнь ни к чему хорошему братьев не приведет. И в то же время считал, что этому малоразумному парню действительно нужна сильная и верная подруга, которая могла бы его взять в крепкие руки.
Пригласив гостя в избу, Петр Николаевич провел его в горницу, позвал Степановну и Маринку.
