Михаил Кром - Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.
Показательно, что Александр самому Бельскому не ответил (как отвечал на «отказы» Воротынских, например — «из присяги не выпускаем» и т. п.) — это было бы не по статусу, — а отвечал его господину: назвав С. Бельского «зрадцей», изменником, он категорически отверг обвинения в принуждении к католичеству[451]. По этому поводу в историографии до сих пор ведется спор: одни исследователи полагают, что С. Бельский и северские князья действительно «отъехали» в Москву из-за религиозных гонений[452]. Другие же считают конфессиональные мотивы только поводом, предлогом, использованным Иваном III для присоединения новых земель[453]. На рубеже XV–XVI вв. в Литовском государстве действительно была предпринята попытка проведения церковной унии[454], но затронула ли она «украинных» князей?
Вся информация о попытках форсирования унии, приходившая в Москву (а там не отличали унию от «латынства» — католичества), несет на себе столичный, придворный отпечаток. Впервые о пресловутых «гонениях» на православную веру в Литве Иван III узнал из полученной 30 мая 1499 г. окольными путями грамоты некоего московского доброхота Федки Шестакова, который писал, что смоленский владыка (Иосиф. — М. К.) и «отметник» Ивашка Сапега ополчились «на православную веру», а Александр «неволил государыню нашу, великую княгиню Олену, в латынскую проклятую веру»; «да и все наше православное христианьство хотят отсхитити»[455]. И упомянутые лица, и вся атмосфера этого послания указывает на придворную среду. Другим информатором Ивана III был Семен Бельский. Ссылаясь на его слова, великий князь писал Александру, что последний якобы «посылал… владыку смоленского да своего бискупа виленского к князем к русским и ко всей Русии, которые дръжат греческий закон, и говорил им от тебя, чтобы они приступили к римскому закону»[456]. В ответ Александр отрицал факт посылки к С. Бельскому виленского «бискупа» и митрополита Иосифа, подчеркнув при этом, что он уже третий год кн. Семена в глаза не видел[457]. Логика этого ответа такова: кн. Семен уже третий год не появлялся при дворе, и, стало быть, великий князь не мог послать к нему упомянутых иерархов. В самом деле: невероятно, чтобы высшие иерархи католической (виленский епископ) и православной церквей (нареченный митрополит Иосиф) лично объезжали всех православных князей в Великом княжестве, включая самые отдаленные уделы на границе с Москвой, вроде г. Белая. И в последующих филиппиках Ивана Васильевича также угадывается столичная обстановка: Александр-де посылал к Елене, помимо владыки смоленского и виленского епископа, еще и «черньцов бернардинов»; того же владыку и «бискупа» посылал он якобы «также ко князем к русским и к паном и к виленским местичем и ко всей Руси…»[458]. На верхушечный характер попыток церковной унии в Великом княжестве в XV в. указывается в новейшей литературе; по мнению литовского исследователя Р. Гирконтаса, уния не получила поддержки в Великом княжестве ни среди католиков, ни среди православных[459]. Истинные мотивы «отъезда» Семена Бельского раскрывает, по-видимому, осведомленный автор хроники Быховца, по словам которой Иван III посылал «таемне» к Семену Бельскому, Семену Можайскому и Василию Шемячичу, предлагая перейти на его службу, «а ко тому еще обецал им многие городы и волости свои»[460]. Как мы помним, после бегства брата в 1481/82 г. (в этой истории кн. Семен сыграл какую-то неблаговидную роль) Семен Бельский сосредоточил в своих руках все семейные владения, которые к началу XVI в. (тем более при ослаблении центральной власти в правление Александра) стали превращаться в своего рода удел, а за самим кн. Семеном к тому времени прочно закрепилось прозвание «Бельский». Возможно, желание подняться до статуса «настоящего» удельного князя (ведь Бельские не были «отчичами» своих владений), порвать всякую зависимость от господаря и привело его на московскую службу. Характерно, что, посылая от Семена Бельского особую «отказную» грамоту, — точно он, подобно Воротынским, служил по докончанию! — Иван III приравнивал его к другим своим «слугам», служилым князьям, между тем как в Литве Бельские такого статуса не имели.
Прибывшим в Москву 23 апреля 1500 г. литовским послам Станиславу Петровичу и Федку Григорьевичу Иван III не только подтвердил прием на свою службу С. И. Бельского, но и заявил о новых переходах к нему подданных Александра: в частности, к нему с вотчинами «служить приехали князи Мосальские и Хотетовской», все по той же причине — «не хотя отступить от веры греческого закона»[461]. Однако в приведенной мотивировке, как и в добровольности «отъезда» к Ивану III кн. Мосальских и их родичей Хотетовских можно усомниться. Дело в том, что в полном тексте упомянутого выше литовского посольства, который сохранился в 5-й книге Метрики, Александр сообщал, что «тыми разы (сейчас, только что. — М. К.) пак, как вжо мы послов наших к тобе (Ивану III. — М. К.)… отпустили и вжо послы наши з Смоленска выехали, ино дошли нам слухи, штож люди твои многии, пришодши… город наш Мценск засели и иныи наши городы, Серпееск и Масалеск, и волости наши многии и слуг наших, князей и бояр смоленских волости позаседали…»[462]. А из пометы над текстом того же посольства «месяца февраля 28 дня, индикта 3»[463], т. е. 1500 г., явствует, когда послы Станислав Петрович, смоленский наместник, и писарь Федко Григорьевич должны были выехать. Стало быть, уже в феврале «люди» Ивана III захватили Мосальск, после чего некоторые из местных князей перешли волей-неволей на московскую службу. Многие из кн. Мосальских, как уже говорилось, давно оторвались от родных мест. В частности, кн. Иван Семенович Мосальский с тремя сыновьями упомянут в реестре 1480-х гг. смоленских бояр и слуг[464], но поскольку в начале 1500 г., как видно из вышеприведенного текста, часть волостей смоленских князей и бояр также была захвачена, некоторые из поселившихся в Смоленском повете кн. Мосальских могли перейти под власть Москвы. Во всяком случае, дети упомянутого нами кн. Ивана Мосальского, Дмитрий и Семен Ивановичи, встречаются позднее в разрядах, но лишь в 1512/13 г.[465], точная дата их поступления на московскую службу неизвестна[466]. Большинство же Мосальских и в XVI в. продолжало служить в Литве с имений в Смоленском, Гродненском, Брацлавском и иных поветах[467].
Центральным событием первой половины 1500 г. стал переход на московскую службу северских князей — Семена Можайского и Василия Шемячича. Летописи сообщают, что они прислали бить челом Ивану III в апреле 1500 г., здесь же приводится уже знакомая нам мотивировка: «пришла на них великаа нужа о греческом законе»[468]: те же мотивы приема на свою службу северских князей Иван III изложил в посольстве к Александру, отправленном с Иваном Телешовым, одновременно с посылкой «складной» грамоты и отправкой к Брянску рати во главе с Яковом Захарьичем[469]. В посольской книге текст этого посольства не сохранился; он дошел до нас только в составе 5-й книги Метрики и (в пересказе) в Выписке из посольских книг польского двора. Здесь о «нуже о вере» сказано пространнее: Александр будто бы посылал владыку Иосифа и виленского «бискупа» «к князем к руским и ко всей Руси, которые держат греческий закон, и говорили им от тебе (Александра. — М. К.), чтобы они приступили к римскому закону»[470]. Литовский господарь отвечал, что этих иерархов к князьям он не посылал; кроме того, от имени Александра московскому послу было сказано, что «отец господара нашого (Казимир. — М. К.) их отцом (Можайского и Шемячича) подавал городы и волости свои, им на поживенье, а о их городах и волостех господар наш не ведает, ведает его милость и держит свою отчину»[471].
По поводу будто бы религиозных причин «отъезда» князей уже шла речь выше, здесь же добавим только один штрих. 1 февраля 1500 г., в разгар кампании по проведению унии, кн. Богдан Глинский, великокняжеский наместник в Путивле, записал Никольскому Пустынскому монастырю свое имение в Киевском повете[472]: совершенно очевидно, что здесь, на Северской «украине», никакие униатские эмиссары не появлялись, и жизнь православных князей и всего местного («русского») населения текла в обычном русле, без каких-то изменений.
Большего внимания заслуживает выделенное нами заявление господаря московскому послу о том, что о городах и волостях северских князей он, Александр, «не ведает», а ведает только свою отчину. Это означает, что при нем владения Можайского и Шемячича приобрели большую самостоятельность, чем они имели при Казимире, который, как мы помним, вмешивался в земельные дела на Северщине, дал, а затем отобрал у кн. Можайских Брянск. Здесь, в общем, наблюдается тот же процесс (только в большем масштабе), что и в случае с Семеном Бельским: постепенное превращение пожалованной господарем некогда вотчины в обособленный от Великого княжества удел. Сам Александр своей политикой способствовал этому процессу, «придав» Семену Ивановичу Можайскому к его вотчине в 1496 г. Чернигов и Карачев, в 1499 г. — еще и Хотимль[473]. Мотивы, которые привели северских князей к сближению с Москвой, вероятно, были сходны с теми, которые побудили к этому шагу Семена Бельского: желание закрепить за собой старые владения, приобрести новые; кроме того, в отличие от С. Бельского, северские княжата были в родстве с московским великокняжеским домом, что должно было повысить их статус на новой службе.
