Александр Волконский - Историческая правда и украинофильская пропаганда
И враги, и союзники желают нашего расчленения. Союзники любят повторять старый принцип невмешательства, а на деле мы ничем не обеспечены, что завтра в Лондоне, Париже или Сан-Ремо не объявят существование независимой Украйны и самостоятельной Белоруссии. Союзники провозгласили принцип самоопределения народностей, но никто еще не спросил весь русский народ, желает ли он, чтобы его разодрали на части; никто еще не спросил малорусское население, считает ли оно себя народом русским или украинским. Создали нового кумира — Демократию, все правительства курят ему фимиам и, пресмыкаясь, поет ему хвалу печать всего мира; а на деле решение о разделе России вынесут (и отчасти уже вынесли) десять или четверо самодержцев, распоряжающихся — до поры до времени — судьбами мира. Не будем останавливаться на лицемерии современной политики (кто же не сознает его в душе); не будем доказывать союзникам, что они расчленяют Россию на благо Германии и, следовательно, на гибель себе; но отметим, как этот акт произвола — признание Украйны — отразился бы в Малороссии.
Там народ измучен; крестьянину не до политических партий; ему нужна уверенность, что земля прочно за ним, что урожай не будет у него отнят; ему нужна власть, могущая обеспечить ему безопасность. На Украйне, как и во всей России, теперь скрытая жажда по власти, и как бы эта власть ни называлась, республиканской или царской, русской или украинской, крестьянин поспешит ее признать. Провозглашение Европой самостоятельности Украйны создаст в глазах населения ореол вокруг самозваной Директории; крестьянин поверит, что Европа поддержала эту власть и не станет дальше раздумывать, будет ли самостийность полезна его родине или приведет ее в германское рабство. Надо считаться с фактом, что он уже три года слышит речи о самостийности; непривычное до революции слово «украинец» стало уже для его слуха обычным, и казавшиеся вначале непонятными и чуждыми газетные строки от постоянного повторения отпечатались на ленивых мозгах. В нужную минуту, например на случай плебисцита или созыва учредительного собрания, из-за границы хлынет и необходимая пропагандная литература, и появится еще более убедительное средство — деньги. Кто там на месте сможет открыть населению глаза? Культурные люди перебиты или бежали за границу. Немногим оставшимся будет крайне трудно бороться против «общего мнения; я говорю «общего мнения», так как все газеты будут за самостийность по той простой причине, что газеты иного направления будут закрыты. Задача сторонников единства будет трудна: ни денег, ни печати, ни личной безопасности у них не будет. Если в Европе под покровом кумира Демократии в действительности мнением страны руководит олигархия демагогов, даже не добравшихся еще до власти, то в теперешней России фальсифицировать волю страны еще легче. Вот почему мы говорим, что опасность велика.
К прошлому возврата нет. Будущая единая Россия рисуется нам в виде федеративного государства. Но принципом федерализма нельзя злоупотреблять. Делить родину на куски, руководствуясь интересами дня, соображениями личной карьеры, устанавливать таможни чуть ли не для каждого уезда, дабы дать нажиться большему числу чиновников новоиспеченных государств, — это может быть в порядке вещей в годы революции, в дни страшного падения нравственного уровня; но для будущей нормальной жизни требуется основание более прочное. Обособление может быть оправдано только для больших областей, действительно имеющих особенности племенные и экономические в силу природных причин. При перемешенности племен этнографический принцип неминуемо уступит соображениям экономическим. Бесконечное богатство России покоится на безграничности ее пространства: поделите ее — каждая часть станет бедной: юг останется без леса, север без хлеба и угля, север и юг без туркестанского хлопка и нефти. Федерация предполагает общую таможенную черту, общую армию, общее международное представительство и, наряду с областными представительными учреждениями, общегосударственный парламент. Такой уклад, действительно отвечающий понятию федерации, обеспечит свободное развитие местных отличий и восстановит государственное могущество целого. Он не должен страшить сторонников единой неделимой России. Мысль об областной децентрализации поднималась в правительственной среде еще при императоре Николае II, и это неудивительно: по существу, децентрализация могла бы ужиться даже с самодержавием императора Николая I. Среди этих областных образований Украйна займет почетное место.
Единственный грех царской власти против малороссийского населения как такового состоял в стеснении малороссийской литературы, следовательно, косвенно и малороссийского наречия. Возвращение к этому греху недопустимо. В литературе, в жизни должна установиться свободная конкуренция между русским и малороссийским языком; пусть последний развивается свободно в меру естественной потребности в нем населения.[119] Не может быть сомнения, что победа останется за русским языком. Об этом с точки зрения мировой культуры жалеть не приходится: «Превращение малороссийского наречия в литературный и научный язык, — говорит французский ученый А. Meillet, — явилось бы ущербом для общей культуры, которая заинтересована в том, чтобы язык (в данном случае русский) объединял возможно большее число людей».[120] Государственный язык должен быть русский. Украинофилы возмущаются тем, что обучение в Малороссии шло на русском языке. В Италии до 12-ти главных наречий, а в пределах того же наречия горожанин Милана едва понимает горца из Alta Valtellina. Обучение по всей Италии идет на итальянском языке. Этого требуют единство государства и народа, интересы культуры и практические соображения школы. Никто еще итальянское правительство за это в «варварстве» не обвинял. Почему же для России то же явление должно клеймиться всевозможными страшными словами? Повторяю еще раз, что между русским языком и малороссийским меньше различия, чем, например, между итальянским и венецианским или неаполитанским, чем между северным немецким (Plattdeutsch) и южным (Oberbayrisch). Малоросс-новобранец, попав в казарму всероссийской армии, чрез неделю говорил по-русски свободно. К тому же известна легкость, с которой русский и вообще славянин усваивает даже совершенно чуждый ему язык; для ребенка-малоросса обучение по-русски никакого труда не представляет.
Украинофильская партия, усиленно ища поддержки католического мира, указывает на притеснения, которые терпели в Малороссии униаты, как на доказательство необходимости избавить Украйну от Петроградского ига. Нарушение веротерпимости — краеугольный грех русского правительства. Но он дело прошлого. Страшной ценой мы излечены от этого недуга. Правда, ныне большевизм свирепствует над православным духовенством; он избил до 20 епископов, расстрелял, повесил и распял сотни священников и кощунствует в церквах; но эта ненависть исходит, конечно, не из русской души. Когда минует сатанинская пляска большевизма и установится какая бы то ни было власть, сколько-нибудь достойная этого имени, свобода веры будет обеспечена основными законами русской земли. В этом не может быть ни малейшего сомнения. В народе русском нетерпимости нет. Он тысячелетие живет в ежедневном общении с иноверцами всевозможных толков и мирно уживается с ними.[121]
Предвзятое отношение русского общества к католицизму факт общеизвестный. Но он налицо не только на севере или востоке России — он явление повсеместное. Утверждение украинофильской пропаганды, будто «украинский народ» питает особенную склонность к католицизму, чистейший вымысел. Правда как раз обратна: в остальных частях России простой народ едва подозревает о существовании католической церкви; на Украйне, напротив, защита православной веры была веками одним из основных факторов войн малороссов с поляками, а в Белоруссии — фактором политической борьбы. Польское понимание религиозной свободы с веками не изменилось. Вот что пишут в письме от 30 декабря прошлого года из Белоруссии: «Во всех оккупированных местностях продолжает происходить беззастенчивая полонизация: церкви закрываются или переделываются на костелы, священники арестовываются (о. Забродный и о. Левицкий)…».[122] Хуже этого не делало русское правительство даже во времена обер-прокурора Св. Синода Победоносцева. У католичества в России два врага: один православный Св. Синод, что в порядке вещей, другой польский католицизм, явление настолько «вне порядка вещей, что самое совмещение этих двух слов — понятий национализма и вселенства — составляет contradictio in adjecto.
В России происходит сильное духовное движение. Пропаганда безбожия и ненависти к христианству дает ужасающие результаты, но наряду с этим православные церкви полны. Это не прежняя толпа, в которой исполнение прадедовских обрядовых обычаев имело такое главенствующее значение; теперь вся церковь иной раз бывает оглашена общим плачем молящихся: измученные души в смятении страстно ищут Христовой правды и испуганное тело помощи Божией; на крестные ходы идут, исповедавшись, в ожидании возможного расстрела большевицкими пулеметами. Вот почва, на которой предстоит работать католической церкви в России, когда водворится вероисповедная свобода.
