Игорь Васильев - Украинское национальное движение и украинизация на Кубани в 1917–1932 гг.

В то же время, по мнению И.Г. Иванцова, за проведением украинизации не всегда строго следили. Власть всё же не хотела слишком осложнять отношения с населением региона и местными чиновниками.

Примечания.

1. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп. 1. Д. 309. Л. 2об.; ЦДНИКК. Ф. 12. Оп. 1. Д. 56. Л. 21.

2. ЦДНИКК. Ф. 12. Оп. 1. Д. 56. Л. 21, 70.

3. Там же. Л. 80, 85, 86.

4. Там же. Л. 15, 23, 88.

5. Там же. Л. 24, 27.

6. ЦДНИКК. Ф. 9. Оп. 1. 734. Л.5.

7. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп. 1. Д. 560. Л.6.

8. Там же. Л. 6.

9. ГАКК. Ф. Р-346. Оп. 1. Д. 56. Л. 1.

10. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 196.

11. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп. 1. Д. 560. Л.6.

12. ЦДНИКК. Ф. 9. Оп. 1. Д. 734. Л. 3.

13. Белый Д.Д. Указ. соч. С. 91.

14. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 938. Л. 51об.

15. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1053. Л. 223.

16. Волыняк П. Указ. соч. С. 88.

17. Чапленко В. Черноморцы // Кубань: проблемы культуры и информатизации. 1996. № 3. С. 23.

18. Борисёнок Е.Ю. Феномен советской украинизации. М., 2006. С. 111.

19. Эрастов С.И. Воспоминания старого екатеринодарца // Родная Кубань. 1998. № 2. С. 124.

20. Белый Д.Д. Указ. соч. С. 92.

21. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп.1. Д. 658. Л. 6.

22. Там же. Л. 9. Украинский язык и украинизация на Кубани 1920-30 годы // www.protichka.narod.ru/history/ukr.html

23. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 410. Л. 1.

24. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 303. Л.8.

25. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 738. Л. 13.

26. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 410. Л. 5об.

27. ЦДНИКК. Ф. 8. Оп 1. Д. 408. Л. 2.

28. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 192.

29. Результаты выборов в Краснодарский совет // Красное знамя. 1927. № 30. С.4.

30. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 938. Л. 51 – 51об.

31. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 711. Л.4.

32. Иванцов И.Г. Указ. соч. С. 191–192.

33. ЦДНИКК. Ф. 438. Оп. 1. Д. 62. Л. 20.

34. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 685. Л. 22.

35. Там же. С. 198.

36. Там же. С. 197.

37. ЦДНИКК. Ф. 1072. Оп. 1. Д. 74. Л. 231.

38. ГАКК. Ф. Р-346. Оп. 1. Д. 56. Л.3.

39. Дейневич А.В. Указ. соч. С. 123.

40. Чумаченко В.К. Украинские страница в истории Краснодарского художественного музея // Художественный музей в контексте истории. Краснодар, 2000. С. 59.

41. Осколков Е.Н. Голод 1932/1933 года. Хлебозаготовки и голод 1932–1933 года в Северо-Кавказском крае. Ростов – н/Д., 1991. С. 19.

42. Хащенко В. В правлениях славянский колхозов мало казаков // Молот. 1931. № 2866. С. 2.

43. Иванцов И.Г. Указ соч. С. 200–201.

44. КФЭЭ – 1997. А/к. – 1244. Краснодарский край, Курганинский р-н, Ст. Темиргоевская, инф. – Кролёв П.Е., 1904 г.р., иссл. – Матвеев О.В. Мартынюк Л.С.

7. Восприятие населением политики украинизации

К началу XX в. соотношение традиций и инноваций в культуре славян Кубани находилось в состоянии неустойчивого равновесия (1). Дело в том, что при заселении родственными восточнославянскими этносами новых территорий межэтническое перегородки имеют тенденцию стираться. Население нередко становилось двуязычным (2). В фольклоре наблюдаются смешанные формы. Например, русско-украинские песни (вступление – русское, припев и окончание – украинские и наоборот) (3). В фольклорном репертуаре станицы Васюринской, как и других черноморских станиц входили русские песни раннего и позднего происхождения. Украинские песни, в том числе и обрядовые, наблюдались и в нечерноморских станицах, таких, как Воровсколесская, Воронежская, Родниковская и др. (4). Складывается благоприятная ситуация для принятия наиболее распространённых форм культуры, господствующей моды (5). Например, в одной из черноморских станиц пели такие популярные в начале XX в. русские песни, как «Ехал с ярмарки ухарь-купец», «Мил уехал – меня бросил» (6). В начале XX в. в Черномории практически полностью вышел из употребления такой знаковый украинский музыкальный инструмент, как бандура (до 1913 г., когда традицию игры на бандуре стали восстанавливать энтузиасты) (7). Он просто хранился в домах некоторых казаков как реликвия (8). Значительная степень интеграции украинской и русской фольклорных традиций характерно и для свадебной обрядности кубанцев (9).

В первой половине XX в. сложился общий для украинцев и русских Кубани образ жизни. Он подразумевал энергичность, аккуратность, хозяйственность (10). К концу XIX в. складывается единое кубанское казачество как субэтнос русского народа (11). Этничность украинцев из числа черноморских казаков эволюционирует по схеме «украинцы – кубанские казаки – кубанские казаки, русские» (12). Дело в том, что для казачества с самого начала была характерна склонность к социокультурному синтезу. Уже их далёкие предки-запорожцы проявляли склонность к нему. Для примера возьмём нераспространённые на Украине и типичные для России кулачные бои «стенка на стенку», которые были весьма популярны в Сечи (13). Среди жителей черноморских станиц бытовало представление о неразрывной связи Запорожской Сечи с русских государством и народом. «Суворов, когда его Запорижску Сечь выселять послали, сказал: «Видит Бог, я не виноват, что меня заставили на своих идти». Не Украину выселили – Запорижску Сечь» – рассказывали в станице Вышестеблиевской (14).

Уже на самом раннем этапе существования Черноморского войска в нём числилось немало великороссов, поляков, сербов и болгар (15). Ярко выраженный целенаправленный интерес к русской культуре черноморская старшина проявляла уже в средине XIX столетия. Этот процесс нашел отражение в произведениях таких известных писателей как В. Мова (Лиманский) (16).

Уклад жизни кубанских казаков объединяла с великорусским и передельно-паевая система общинного землепользования. Последняя не без сопротивления, но утвердилась в последней четверти XIX В. и в Черномории. Тогда как для Украины земельные переделы были нехарактерны (17).

Существовали значимые отличия и в религиозности кубанских казаков и украинцев. Даже если речь идёт о черноморцах. Известный историк церкви протоиерей Г.В. Флоровский отмечал такие черты национальной православной религиозности украинцев, как мечтательность, чувственность, романтизм. Эти черты держались и сохранялись, благодаря окатоличенной украинской церковной книжности (18). Последняя была слабо развита в Черномории. Казачьи священники не были связаны с украинскими духовными учебными заведениями. Первоначально они поставлялись из числа грамотных казаков. В последствии из среды выпускников Ставропольской, Тамбовской и Воронежской духовных семинарий, которые прививали казакам общероссийский уклад церковной жизни. Выпускников Киевской и Полтавской семинарий, среди которых было сильно украинифильство, на Кубани били считанные единицы (19). По мнению специалиста по истории кубанского православия И.А. Кузнецовой сам быт пограничной окраины способствовал упрощению религиозных представлений, их «окрестьяниванию». «В понятиях религиозных черноморцы недалёки. По характеру своему черноморец набожен, усерден к религии, но набожность его довольно груба. Если поставил богу свечку, справил молебны всем святым, то он уже и себя считает святым» – писал современник (20).

Украинская культура в кубанских станицах постепенно консервировалась и переставала развиваться. Большая часть потомков украинцев уже более ста лет были оторваны от основного языкового массива и жили по соседству или вперемежку с русским населением. Когда как русские говоры постоянно соприкасались с русским литературным языком (21). Многие населенные пункты, первоначально основанные украинцами, такие как село Львовское, становясь полиэтничными, быстро теряли украинскую культурную специфику (22). Другие, по преимуществу вначале украинские, становились смешанными в языковом отношении (Такие, как станица Суздальская) (23).

Исследователь 20 – х гг. XX в. О. Бежкович отмечал, что в станице Величковской при преобладании в станичном фольклоре украинских песен, новых среди них крайне мало (24). Сами потомки черноморских казаков оценивали украинский язык как родственный, но отличный от кубанского диалекта (25). «Балачка от украинского намного различается. Её и сейчас много употребляет. Не много, а половина» – говорит житель станицы Бакинской А.Д. Петько (26). Последний иногда воспринимался носителями как некий «казачий язык» (27). Сословная принадлежность в представлении кубанцев зачастую значила больше, чем этническая. «Как называть себя, не знаю. Раньше иногородними мы были. А русский или украинец – этого не знали» – рассказал в 1958 г. житель станицы Кирпильской Л.П. Сухоруков, 1866 года рождения. «У меня мама была украинка, а папа – кубанец, казак» – рассказывала старожилка станицы Гривенской Н.В. Короткая (28). «Кацапами называли иногородних, а местных – казаками» – объясняла уроженка станицы Нижнебаканской М.В. Коломацкая (29). «Казаки, воны кубанцы» – ответил на вопрос украинцы или русские его одностаничники житель Челбасской П.И. Беда (30).

Многие кубанцы считали и себя, и своих украинских предков русскими людьми, при этом отделяя себя от «москалей» – жителей центральных районов (31). «Козакы вони рускы. Но нэ московськы» – уточнил Г.Ф. Шинкаренко из станицы Челбасской (32). В целом до начала украинизации этнонимы «русский» и «украинец» на Кубани сравнительно мало употреблялись. По этой причине во время переписи 1926 г. национальность жителей Кубани определялась переписчиками достаточной мере условно, по происхождению, месту рождения (33). «Украинство» огульно присваивалось иногородним черноморских станиц, приезжим с Украины. Так, поселок, основанный в 1927 г. иногородними станицы Сергиевской, был назван Украинским (34).