Виктор Безотосный - Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика
В данном случае мы имеем возможность сослаться на выводы английского историка Ч. Д. Исдейла, серьезно проанализировавшего «пестрый и прагматический характер Реставрации». Он, основываясь на примерах многих стран, считал, что «в плане внутреннего управления посленаполеоновская эпоха не характеризуется целенаправленными попытками повернуть время вспять», поскольку даже «правители, которые возвращались на родину и обнаруживали действующую новую систему, ничего не делали, чтобы изменить ее, тогда как те, кто не пользовался ее благами, вводили ее сами». Схожие явления он нашел и в правовом отношении: «Отходя от сугубо административных вопросов, мы обнаруживаем, что конституциализм отнюдь не умер. И здесь прагматизм диктовал необходимость уступок. Стало понятным, что после войн 1812—1815 гг., нельзя пренебрегать общественным мнением…». Как ни парадоксально, но нечто подобное происходило и в общественном развитии европейских государств. Рассмотрев этот вопрос, Ч. Д. Исдейл писал: «Что касается переустройства общества, то и здесь реакция на наполеоновскую эпоху была разнообразной отчасти потому, что зачастую не было необходимости поворачивать назад. Возьмем, например, освобождение крепостных крестьян. Ликвидация феодализма происходила на практике, как правило, относительно безболезненно и даже приносила выгоды европейскому дворянству… вопрос о формальной реофедализации сельского общества, охваченного отменой крепостного права, не вставал». В то же время он отметил двойственность (в разных странах) в отношении гильдий: «В отличие от отмены крепостного права здесь наблюдалось мощное сопротивление введению законов, относящихся к свободе промышленного производства, при этом ликвидация гильдий отождествляли с непосредственной угрозой общественному порядку». Приведем обобщающий вывод, сделанный английским исследователем: «Очевидно, что после 1815 г. действительно наступил период абсолютистской реакции. Однако она имела гораздо более выборочный характер, чем ее часто изображают. Там, где реформы наполеоновской эпохи не угрожали власти государства, а говоря шире, династии, или были для них определенно выгодны, их, как правило, сохраняли и даже развивали, и на самом деле лишь очень редко полностью отменяли… В этом нет ничего удивительного. Поскольку цели Наполеона во многих отношениях совпадали с таковыми абсолютных монархий восемнадцатого столетия, совершенно естественно, что реформы, которые он подталкивал, часто перехватывались правителями, которые были лишь рады подражать его свершениям. В нескольких словах, наполеоновская эпоха, может быть, совсем не подорвала старый порядок, а как раз наоборот, в действительности укрепила его силы!»{113}. Как ни парадоксально звучит эта последняя мысль, но она соответствует истине. Если внимательно посмотреть на происходившие процессы в лагере европейских феодальных государств, то без особого труда можно отметить, что в начале XIX в. в самых разных сферах проводилось значительное реформирование, в первую очередь по французским образцам. В том или ином виде оно продолжилось и после 1815 г. Это была вынужденная необходимость, а не слепое копирование. Ценность выводов и наблюдений Ч. Д. Исдейла заключается в том, что он не стал полагаться на устоявшиеся в историографии подходы, долго бытовавшие на основе марксистских социализированных схем и постулатов, а взялся проанализировать факты и процессы с точки зрения здравого смысла и объективно представить все аспекты вопроса.
Можно таким же образом осветить и другой важный момент. Н.А. Троицкий считает, что гуманная фразеология дипломатических документов (освобождение от «ига», и «цепей» Наполеона, обеспечение «прав и свобод» народов и т. д.) — это «не более чем фиговый листок». По его мнению, «она вуалирует, но не может скрыть от исследователей их реальные задачи, которые сплавлены в два стержневых направления: 1) территориальное расширение, захват и грабеж новых земель — как минимум и господство в Европе — как максимум; 2) сохранение уцелевших на континенте феодальных режимов и восстановление свергнутых Французской революцией и Наполеоном»{114}.
Стоит сразу оговориться, что «гуманная фразеология» присутствовала не только в дипломатических актах[102], а и в значительной части публицистических и пропагандистских материалах союзников. «Перо опаснее меча…», а либеральные и тираноборческие тенденции в публицистике и в политической графике[103] получили широкое распространение и активно воздействовали на умы современников, в том числе и на российскую читающую публику. Как отмечал еще в советское время А.Г. Тартаковский: «как тонкий дипломат и расчетливый политик, Александр I понимал, что воздействовать на европейское население, пережившее французскую революцию и антифеодальное переустройство наполеоновского времени, в духе традиционно дворянской и религиозной идеологии уже невозможно, равно как это было невозможно и в отношении своей собственной страны… Следовало поэтому преодолеть крайнюю узость реакционных тенденций и провозгласить такие идеи, которые действительно могли завоевать повсюду массовые симпатии, — принципы «свободы и благоденствия народов», как писал об этом сам царь еще в 1804 г.»{115} Данное обстоятельство в немалой степени обеспечило поражение Наполеона в информационной и идеологической войне, а это, в свою очередь, безусловно, повлияло и на достижение конечного победного результата в военных действиях. Поэтому я бы не стал столь категорично сбрасывать со счетов либеральную «гуманную фразеологию», так эффективно использованную противниками Наполеона, а также ее дальнейшее влияние и последствия для реальных общественно-политических процессов в Европе, в том числе и в России. Тем более на эту тему написаны специальные работы{116}. Да и к 1805 г. изменились основные задачи, которые ставили перед собой лидеры коалиции.
Абсолютно прав один из лучших биографов Александра I A. E. Пресняков, который резонно отмечал, что российский император уже в начале своей внешнеполитической деятельности «не мог обосновывать свою политику реакционными феодально-монархическими и клерикальными принципами»{117}. Еще в 1804 г. император отправил для ведения переговоров с Англией Н.Н. Новосильцева. В данной ему секретной инструкции говорилось о полной перемене в сфере борьбы идей с наполеоновской пропагандой: «Самое могучее оружие французов, которым они до сих пор пользовались и которое все еще представляет в их руках угрозу для всех стран, заключается в убеждении, которое они сумели распространить повсеместно, что они действуют во имя свободы и благоденствия народов». Русский монарх отнюдь не желал «заставлять человечество идти в направлении, обратном прогрессу», а считал необходимым, «чтобы это грозное оружие было вырвано из рук французов и обращено против них самих». Ставилась и общая задача: «не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которыми умы, познавшими независимость, не будут уже в состоянии примириться, но, напротив, постарались бы обеспечить им свободу на ее истинных основах». Рассматривалось предстоящее переустройство в Европе, и речь даже не шла о том, чтобы «намечать будущие формы правления для различных стран»{118}. Этот примечательный дипломатический документ многие исследователи называют внешнеполитической программой России в наполеоновских войнах. У меня это вызывает некоторые сомнения, поскольку инструкция именовалась секретной и она не могла стать настольной памяткой ведущим русским дипломатам, а скорее всего сразу же отложилась в архиве. Но, бесспорно, инструкция, составленная самим императором, отражала его собственные мысли. И в последующем российский самодержец действовал в этом нетрадиционном для феодального монарха направлении, а его деятельность в конечном итоге способствовала обновлению, корректировке и видоизменению целей и задач коалиций. Не будем прибегать к цитированию других подобных материалов русской дипломатии того периода — их можно найти в изобилии. Важно отметить, что либеральная окраска и освободительная направленность как раз способствовала конечному успеху российской внешней политики в борьбе с Наполеоном. Можем привести мнение А.Н. Ше-бунина, почти забытого ныне, но очень толкового исследователя общественных процессов в Европе. Вот как, например, он оценивал деятельность в 1813 г. Г. Штейна, уполномоченного российского правительства, сыгравшего исключительную роль в развертывании антинаполеоновского движения в германских землях: «Штейн, окруживший себя либеральными немецкими публицистами, наводнил Германию их памфлетами и редактировал общие манифесты союзников, в которых все немцы призывались к восстанию во имя единой и свободной Германии, обещалось конституционное устройство, а за французским народом признавалось право на независимое существование в «законных границах». Лозунгом коалиции объявлялось обеспечение «независимости всех народов Европы»{119}. Прежде чем французский полководец стал терпеть поражения на полях сражений коалиция победила его в идеологической сфере. В этом несомненно прослеживается ведущая роль русской дипломатии и имеется значимая заслуга российского императора. Не случайно достаточно беспристрастный историк, каким являлся А.Е. Пресняков, анализируя в целом общественные настроения в Европе, констатировал, что они — «главный союзник Александра в освободительной борьбе против Наполеона и французов; их сила увлечет правительство, сплотит коалицию, даст Александру почву для широкой общественной роли»{120}.
