Россия - Век XX (Книга 1, Часть 2) - Кожинов Вадим Валерьянович
Поэтому переосмысление каких-либо явлений и событий истории, в результате которого то, что толковалось как победа, предстает как поражение, не является чем-то абсурдным, хотя, конечно, такое переосмысление должно быть подлинно основательным и тщательно аргументированным (ныне же многие пересмотры явно легковесны и бездоказательны).
Но есть и другая сторона проблемы "пересмотра". В течение долгого времени все исторические победы и достижения преподносились как плоды разумения и деяния "вождей" - Ленина и Сталина. Хотя к XX веку было выработано - в том числе, кстати сказать, и в марксистских сочинениях достаточно объективное понимание роли личности в истории, внедряемая в массы идеология с ним, в сущности, не считалась, заставляя подчиняться себе и профессиональных историков. И ход событий с 1917-го по 1953 год оказывался, в основном, попросту выражением деятельности вождей...
Но вот в чем странный и даже нелепый парадокс: авторы, которые со второй половины 1980-х годов начали взапуски проклинать Сталина, а затем Ленина, всецело сохранили в себе внушенное господствовавшей до 1956 года идеологией убеждение, что все происходившее после 1917 года в стране результат мысли и воли вождей! Правда, теперь они толковали эти результаты как тяжкие беды и поражения, но самая основа, фундамент их понимания истории остался прежним!66 Перед нами по сути дела пресловутый "культ личности" - пусть и "наизнанку" (ниже будут приведены конкретные образчики этого сегодняшнего культа - например, в сочинениях о 1937 годе и о Великой Отечественной войне).
Разумеется, объективный ход истории так или иначе выражался, проявлялся и в действиях вождей, но совершенно несостоятельно представление, согласно которому историческое бытие громадной страны, так или иначе связанное с бытием мира в целом, являлось выражением мысли и воли вождей. Между тем именно такое представление в той или иной мере присутствует в множестве нынешних сочинений.
И надо прямо сказать, что их авторы находятся в зависимости - конечно, бессознательной - от той идеологии, которая была внедрена в массовое сознание много лет назад, - идеологии, внушавшей, что все, совершавшееся в стране, - плод личных, собственных, в конце концов своевольных "решений" Ленина и Сталина.
И для начала обратимся к ряду конкретных "решений" Сталина, дабы убедиться, что они были продиктованы ходом самой истории, а не его личными "замыслами".
* * *
Вот хотя бы первое по времени (конец 1924-1925 гг.) кардинальное сталинское решение о строительстве социализма "в одной стране", которое ранее восхвалялось, а теперь чаще всего проклинается как установка на "национал-большевизм" (о котором мы еще будем говорить). Между тем давно доказано, что Н. И. Бухарин выдвинул эту проблему ранее Сталина67 и, главное, обосновал ее реализацию в двух обстоятельных статьях (которые тогда имели значительно большее влияние, чем сталинские статьи): "Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз" (1925) и "О характере нашей революции и о возможности победоносного социалистического строительства в СССР" (1926).
Но суть дела даже не в этом. Совершившийся в 1925-1926 годы отказ от незыблемой ранее установки на мировую (или хотя бы западноевропейскую) революцию, без которой, мол, ни о каком социализме в России не может быть и речи, являлся не волевым, а вынужденным актом. Это убедительно показано, между прочим, в книге, принадлежащей современному историку самого молодого поколения, С. В. Цакунову, - "В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы" (М., 1994). То, что перед нами именно молодой историк, весьма важно: С. В. Цакунов не испытал давления различных идеологических тенденции, характерных для предшествующих десятилетии, и смог подойти к изучению предмета более или менее беспристрастно.
Он доказывает, что в основных политических решениях 1920-х годов выражался "тот путь, по которому стихийно (курсив здесь и далее мой. В.К.) развивалась практика руководства экономической жизнью... Как потом показал опыт, это был единственно возможный вариант практического руководства экономической жизнью... В дальнейшем Сталин и его окружение... использовали этот метод, не называя его непосредственно. Суть его состояла в том, что делались лишь те уступки, без которых дальше режим удержаться у власти уже бы не смог..." (с. 107-108).
В своих "решениях" и Ленин, и Бухарин (который с конца 1925 до середины 1928 года играл в определении партийной линии безусловно первую роль), и, далее, Сталин так или иначе реагировали на изменения в экономическом и политическом бытии страны. При этом, подчеркивает С. В. Цакунов, "Сталин осознал для себя не только стратегическое значение идеи "социализма в одной стране", как это он делал вслед за Бухариным, но и ее конкретно-практическую функцию, позволявшую смелее смотреть в лицо новым опасностям..." (с. 147), и потому "к процессу формирования "гарантий", совершавшемуся под прикрытием идеи "социализма в одной стране", Сталин подходил шире, чем Бухарин, и гораздо прагматичнее" (с. 146).
Этот вывод молодого историка резко расходится с настойчиво пропагандируемым в последние годы представлением, согласно которому как раз Бухарин - широко мыслящий "прагматик" (Ленин, знавший его лучше, чем нынешние его апологеты, квалифицировал его, наоборот, как "схоластика") в отличие от "догматика" Сталина. Но решение о немедленной коллективизации, которое в 1928 году выдвинул - уже самостоятельно (и в противовес Бухарину) - Сталин, было продиктовано не политической догмой, а реальным положением в экономике страны.
Вопрос о необходимости коллективизации вообще-то был решен (теоретически - как перспективный план) при Ленине, однако даже еще в ноябре 1927 года Сталин говорил о коллективизации: "К этому дело идет, но к этому дело еще не пришло и нескоро придет"68. Тем не менее всего лишь через полгода, в мае 1928-го, он выступил с докладом "На хлебном фронте", из которого со всей ясностью следовало, что коллективизация - неотложная, насущнейшая задача. И уже в 1929 году началось ее глобальное практическое осуществление.
Ныне все знают, что коллективизация привела к тягчайшим и просто чудовищным последствиям. Позволю себе в связи с этим чисто личное отступление. Многое из того, что произошло в 1929-1933 годы, мне стало известно (прежде всего из бесед с М. М. Бахтиным) еще в начале 1960-х годов, и должен признаться: я пришел тогда к полнейшему "отрицанию" послереволюционного пути страны. В 1966 году, когда коллективизация, несмотря на признание ее так называемых перегибов (о чем официально говорилось еще и во время ее проведения), являлась в общем сознании в качестве великого позитивного свершения, мой ближайший друг поэт Анатолий Передреев (1934-1987), уроженец саратовской деревни Новый Сокур, сказал в стихотворении "Воспоминание о селе":
