Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 20. Царствование императрицы Анны Иоанновны. 1730–1740 гг.
Несмотря на эти неблагоприятные условия для ведения успешной войны, императрица, как мы видели, надеялась прекратить ее выгодным миром, т. е. уничтожением Прутского договора. Эту надежду поселили в ней донесения резидента Вешнякова.
В начале 1736 года все еще хотели дать вид, что Россия, вынужденная враждебными действиями татар, ведет войну против них одних; с Портою разрыва не было, и Вешняков оставался в Константинополе, откуда 1 января он прислал такое описание состояния Турции: султан сам дел не знает и очень недалек; его умом и волею владеет кизляр-ага; все думают, что надобно оставить дела в этом положении, пока все рухнет вследствие или внешнего несчастия, или внутреннего волнения. Визирь – человек тупой, чуждый всякого знания света, все делает его кегая, а этот следует советам Бонневаля и французского посла: первый советует заблаговременно вооружаться, но не враждебно относиться к России и ласкать ее посланника; второй же требует сильного наступательного действия и недавно подал Порте на турецком языке сочинение, в котором рассматривается вопрос: французская ли или русская теперь возрастающая сила более вредна европейскому равновесию? Выводится, что туркам всего опаснее Россия, которая хочет овладеть Азовом и Крымом взамен уступленных Персии провинций, точно так как прутские несчастия были вознаграждены приобретениями по Ништадтскому миру, и, таким образом, Турции предстоит участь Швеции. Но, как видно, Бонневалевы внушения действительнее. После кегаи влиятелен рейс-эффенди, а муфтий – человек старый и малоумный. Крымцы, представляя свою опасность со стороны России, требуют немедленной помощи, в противном случае грозятся или бежать, или отыскать защитника надежнее. И Порта вооружается, но без всякого шума и озлобления в народе против России, ибо говорят, что татары сами вызвали русские нападения. «Дерзновенно и истинно донесу. – пишет Вешняков, – что в Турции нет ни начальников политических, ни руководителей военных, ни разумных правителей финансовых; все находится в страшном расстройстве и при малейшем бедствии будет находиться на краю бездны. Страх пред турками держится на одном предании, ибо теперь турки совершенно другие, чем были прежде: сколько прежде они были воодушевлены духом славы и свирепства, столько теперь малодушны и боязливы, все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит всевышний ваше величество ее искоренить. Попечения об общем благе в Турции нет, заботятся только о частных выгодах; достойные и искусные люди изгублены и погибают, остались только одни недостойные, вследствие чего добрый порядок пренебрежен как в политическом, так в военном и экономическом правлении, и, оставив прежние свои основные правила, новых не приобрели и потому ослабели. Татары, зная все это, теперь, как здесь все говорят, в верности к Порте начинают колебаться. Насчет христианских подданных турки опасаются, что все восстанут, как только русские войска приблизятся к границам. Здешние константинопольские греки большею частью бездельники, ни веры, ни закона, ни чести не имеющие, их главный интерес – деньги, и ненавидят нас больше самих турок, но греки областные и еще более болгары, волохи, молдаване и другие так сильно заботятся об избавлении своем от турецкого тиранства и так сильно преданы России, что при первом случае жизни не пожалеют для вашего императорского величества как уповаемой избавительницы. Все это турки знают».
Турки действительно трусили, и рейс-эффенди в марте говорил секретарю русского посольства, что Порта усердно желает мира и дружбы с императрицею, только не понимает, для чего делаются такие большие приготовления при русских границах, что заставляет и Турцию готовиться с своей стороны; от ссор никакое государство пользы не получает, и потому лучше все недоразумения дружески окончить. Рейс-эффенди поручил секретарю просить Вешнякова приложить всевозможное старание к примирению и этим прославить начало своего министерства. Но Вешняков поставлял свою славу в другом и писал императрице: «Теперь самое полезное время не только к сломлению зверской гордости, по и к окончательному ниспровержению всего этого беззаконного сонмища. Хотя я малая и недостойная жертва, но для славы вашего величества и спокойствия отечества готов истину представленного мною запечатлеть моею кровью, лишь бы всевышний сподобил начать дело. Ничто не препятствует, все страхом поражены, ваше величество законно владеет сердцами всех добрых христиан, находящихся под игом издыхающего варварства». В начале апреля в Константинополе стало известно об осаде Азова и движении русских войск к Очакову. Правители, трепеща пред народом, который им приписывал разрыв, беспрестанно съезжались на совещания, а в народе разглашали, что виновником всему хан с своими татарами, раздраживший Россию вопреки султановым указам, что Азов – место ничтожное, а между тем охранять его очень трудно Порте. Делались приготовления для обороны ближайших областей, но главная надежда полагалась на то, что Франция, Англия, Голландия и Швеция, кто дипломатическим заступничеством, кто интригами и действительною помощью, до окончательного разрушения Турцию не допустят, ибо интерес их требует не допускать Турцию до разрушения, а Россию – до великих завоеваний. При Порте начали ласкать министров всех названных держав, льстить и цесарскому резиденту. Последний советовал Порте поступать как можно тише в делах и не притеснять русского резидента: то же советовал и Бонневаль, представляя, что дурное обращение с Вешняковым будет неприятно всем христианским государствам.
В июне визирь с войском выступил из Константинополя, велевши ехать за собою и Вешнякову, а между тем послов цесарского, голландского и английского просил о посредничестве для восстановления мира между Россиею и Турциею. «В правительстве и народе сильный страх, – писал Вешняков, – с ужасом начинают произносить русское имя, и до сих пор не только я, но и последний из моих слуг бранного слова не слыхали. Еще удивительнее, что когда я ходил по Пере, то многие турки на улице место уступали, чего прежде никогда не бывало. В начале мая выдан был султанский указ под смертною казнью не делать никакой обиды франкам, никого в брань не называть русским, тем менее обижать самих русских. И с христианскими подданными своими турки обходятся очень ласково. Так как Турция находится в крайней слабости, то от вашего величества зависит повелеть войскам своим идти прямо на Константинополь: как скоро они вступять в Буджак, то тамошние татары покорятся: Молдавия и Валахия поднимутся непременно; по переходе через Дунай и овладении магазинами встанет и остальное народонаселение, отягченное и разоренное до такой степени, что домов своих отступается; христиане поднимутся во всей Греции; останется напугать Константинополь и заставить бежать султана; для этого достаточно несколько морских судов подвесть к каналу и высадить тысяч двадцать войска; самое способное для этого время – будущие осень и зима». Вешнякова привезли в Адрианополь, откуда он писал: «Хотя я совершенно свободен, однако для избежания дерзостей от черни словом или делом веду себя очень тихо, никуда не выхожу, даже в церковь, чтоб не оклеветали христиан». Из Адрианополя Вешнякова перевезли в Бабаду (в Болгарии), а 22 октября он получил письмо от переводчика Порты, что отпускается с честью и безопасностью до русских границ.
Русский резидент выехал из Турции; русский резидент, находившийся в Персии, Калушкин присылает печальные известия: турецкая сторона брала верх, потому что в Персии все, от мала до велика, жаждали мира; притом турецкий посланник щедро одаривал влиятельных людей, тогда как с русской стороны никто не слыхал ни малейшего обещания подарка. Калушкин дал знать, что 5 февраля Тахмас-Кулы-хан избран всем народом в шахи, причем старый шах Тахмасиб и сын его Аббас были совершенно отстранены от престола и получили только название мирзы; новый шах получил имя Надира. Вслед за этим Калушкин доносил, что его шахово величество ударился в непорядочные забавы: всякий день поутру веселится с музыкой у жен своих и подпивает, а после обеда созывает всех знатных к себе, и напиваются так, что их без памяти вон выносят, и всему войску дал волю пить, от чего ежедневно происходят большие беспорядки. В июне Калушкин получил из Петербурга указ передать Надиру, что Россия объявила войну Порте, осадила Азов и теперь для Персии самое благоприятное время действовать против турок, которые должны обратить все свои усилия против России и потому персидскому войску противиться не могут. Надир велел отвечать на это Калушкину, что хотя он теперь оружием против Порты не действует, однако турками мутит и их миром проводит и обманывает и без России никак мириться не намерен; теперь же ему необходимо идти в поход на бунтовщиков-бахтиарцев. Странно, заметил на это Калушкин, что шах своими усильными домогательствами поднял Россию против турок, а теперь ее оставляет одну, от России удаляется и пристает к новым друзьям, туркам, которые ищут только гибели персам; здравому смыслу противно – оставя главное дело, от которого зависит все благополучие государства, схватиться за самое ничтожное, именно идти наказывать бахтиарцев. Шахово величество говорит, что он обманывает турок, но изо всего видно, что турки преодолели его коварством. Когда приближенный к Шаху мирза Махти передал эти слова Надиру, тот велел отвечать: «Осада русскими Азова, взятие трех крепостей турецких, отправление войска в Крым и на Кубань – все это дело ничтожное; Персии в Азове никакой нужды нет, точно так как России в Багдаде. Шах требует от русского двора ответа, согласен ли он вместе направить поход в Царьград, причем императрица должна сама подняться в этот поход или по крайней мере послать верховного министра. Нечего войною спешить, не постановя между собою твердого соглашения; надобно прежде обдумать, чтоб войну начать и кончить с честью, а не так, как теперь с русской стороны делают, и такими поступками мы от мира отдалимся, а к войне не пристанем. Шах не хочет мириться с Портою, пока не получит ответа от русского двора, а между тем он к миру и к войне готов, как того Россия пожелает».
