Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
И среди этой элиты либеральной буржуазии, бывших эмигрантов, публицистов, историков нашей революции, не раз раздавались протестующие голоса: — Давайте прекратим эти яростные споры, этот лай на революцию. Горе нам, если мы не признаем силу, проявляющую себя через представительство непубличных деятелей! Якобинцы 1794 года отвергали эту силу и погибли! Монтаньяры 1848 года бросили ее и погибли. Левые Империи и правительство национальной обороны презрели ее, и погибло единство нации. Давайте раскроем глаза, распахнем наши души. Давайте сойдем с ошибочного пути. Нет, мы не расширим пропасть, существовавшую в июне 1848 года, которую Империя поместила между нами и рабочими. Нет, с учетом несчастий Франции мы не позволим себе напасть на ее резервные жизнеспособные силы. Чем более уродливым, чудовищным становится наше положение, тем более настоятельной становится необходимость найти выход, даже на глазах у пруссаков. Вы, члены ЦК, которые выступают от имени Парижа, и мы, к которым прислушивается республиканская Франция, обозначим поле совместных действий. Вы даете силу, воодушевление масс, мы — знание реальности с ее неумолимыми требованиями. Мы представим на рассмотрение Ассамблеи эту хартию, свободную от утопических взглядов, равно учитывающую права страны и ее столицы. Если Ассамблея отвергнет ее, мы первыми выступим за проведение выборов, за признание вас законной властью. И когда Франция увидит, как Париж высвобождает свои силы, которые уравновешиваются сдержанностью в ратуше, когда Франция увидит энергичных новых политиков в союзе с деятелями прочной репутации, единственно возможный плацдарм борьбы с роялистами и клерикалами, то она поднимется как во время Федерации, и Версаль будет вынужден подчиниться ее требованиям.
Но что можно было ожидать от деятелей, которые не смогли даже найти в себе достаточно мужества, чтобы избавить Париж от влияния Трошю? Варлен был вынужден в одиночку противостоять их коллективным нападкам. Утомленный и измученный — спор длился пять часов — он, наконец, уступил, но вызвал протесты. Вернувшись в ратушу, он снова обрел необходимую энергию, спокойную рассудительность и сказал членам ЦК, что сейчас видит, в чем ловушка. Он рекомендовал ЦК отвергнуть претензии мэров и их помощников.
V. Реорганизация государственных учреждений
Я полагал, что парижские мятежники не смогут управлять собственным кораблем.
(Жюль Фавр, Следствие по делу 18‑го марта.)Итак, никакого соглашения достигнуто не было. Лишь один из четырех делегатов из–за явной усталости пошел на некоторые уступки. Поэтому утром 20‑го марта, когда мэр Бонвале и два адъюнкта, посланные мэрами, пришли, чтобы овладеть ратушей, члены ЦК единодушно заявили: — Мы не договорились. — Но Бонвале, симулируя веру в достигнутое соглашение, ответил: — Сегодня депутаты Ассамблеи собираются потребовать право участия в муниципальных выборах. Их переговоры не принесут успеха, если административная власть в Париже не будет передана мэрам. Чтобы не потерпели крах усилия, которые спасут вас, вам следует выполнить обязательства, взятые вашими делегатами.
Один из членов ЦК: — Наши делегаты не получали мандата брать на себя такие обязательства. Мы не просили спасать себя.
Другой: — Слабость депутатов и мэров — одна из причин революции. Если ЦК отойдет от своей позиции и разоружится, Ассамблея ничего не сможет гарантировать.
Третий: — Я вернулся только что из Кордери. Комитет второго округа проводит заседание. Он умоляет ЦК оставаться на своем посту до проведения выборов.
Хотели высказаться и другие, но Бонволе, заявив, что пришел занять ратушу, а не дискутировать, удалился. Его высокомерие подтвердило худшие опасения. Те, кто вечером раньше склонялись к достижению соглашения на определенных условиях, говорили: — Эти люди хотят нас предать. — Помимо мэров ЦК учитывал неумолимые обстоятельства. Во всяком случае, приглашение мэров в ратушу ставило его в критическое положение, поскольку Национальная гвардия посчитала бы членов ЦК предателями и расправилась бы с ними на месте. Словом, компромисс становился невозможным. Впервые газетаOfficielоказалась в руках народа, а плакаты с новостями гласили:
«ЦК постановил, что выборы в муниципальный совет пройдут в следующую среду, 22‑го марта». В манифесте ЦК говорилось: «Будучи детищем Республики, чей девиз братство, ЦК прощает своих хулителей, но он раскроет глаза честным людям, которые верили их клевете по неведению. Не секрет, что члены ЦК ставили подписи под своими именами на всех его прокламациях. Это не скрывалось, поскольку было выражением избирательного права 215 батальонов. Это не провоцировало беспорядок, поскольку Национальная гвардия не совершала эксцессов. И все же провокаций не удавалось избежать. Правительство клеветало на Париж и настраивало против него провинции. Оно захотело навязать нам генерала, пытавшегося разоружить нас, и говорило Парижу: — Ты проявил героизм, мы боимся тебя, поэтому лишим тебя короны столицы Франции. — Что предпринял ЦК в ответ на эти нападки? Он основал федерацию батальонов, проповедовал умеренность и великодушие. Одна из основных причин гнева против нас безвестность наших имен. Увы! Многие имена были известны, хорошо известны, и эта известность была для нас роковой. Известность достигается легко. Часто достаточно пустых фраз или некоторой трусости. Недавние события подтвердили это. Теперь, когда наша цель достигнута, мы скажем людям, которые достаточно нас уважили, чтобы выслушать совет, который слишком часто противостоял их нетерпению: — Вот мандат, который вы нам доверили. Там, где начинаются наши личные интересы, заканчивается исполнение нами своего долга. Осуществляйте свою волю. Вы освободили себя. Безвестные несколько дней назад, безвестными мы вернемся в ваши ряды и покажем нашим правителям, что вполне возможно сойти со ступенек ратуши с гордо поднятой головой, с уверенностью, что внизу можно ощутить пожатие ваших верных и натруженных рук (93). — Рядом с этой прокламацией, столь красноречивой, живой и необычной, депутаты и мэры поместили свои плакаты, содержащие несколько сухих и бесцветных строк. Они пообещали просить в тот же день Ассамблею провести выборы всех командиров Национальной гвардии и учредить муниципальный совет.
В Версале депутаты и мэры увидели крайне возбужденную толпу. Напуганные функционеры, прибывшие из Парижа, передали свой страх версальцам, сообщалось о 5–6 мятежах в провинциях. Коалиция была удручена, Париж торжествовал, правительство в изгнании было не тем, что обещали. Эти заговорщики, подорвавшиеся на мине, которую они сами заложили, подняли крик о наличии заговора, говорили о том, что укрывались в Бурге. Пикар, конечно, телеграфировал во все провинции: «Армия численностью в 40 000 человек, сосредоточена в Версале». Но единственная армия, которую можно было наблюдать, представляла собой конфликтующие банды солдат, бродящих по улицам. Все, что смог сделать Виной, это поместить несколько постов вдоль дорог из Шатильона и Севра, и установить на подходах к Ассамблее несколько пулеметов.
Президент Греви, укрывавшийся в течение всей войны в провинциях и настроенный сугубо враждебно к обороне, открыл заседание тем, что заклеймил преступный мятеж, «который ничем нельзя оправдать». Затем потянулись к трибуне депутаты от Сены. Вместо коллективного манифеста они выдвинули на обсуждение Ассамблеи серию фрагментарных предложений, не связанных между собой, без обобщений и преамбулы, разъясняющей эти предложения. Во–первых, это был законопроект о проведении в самое ближайшее время выборов в Париже, затем, предоставление Национальной гвардии права провести выборы своих командиров. Один лишь Милье вспомнил о просроченных законах, касающихся коммерческой деятельности, и предложил продлить их действие на шесть месяцев.
До тех пор раздавались только восклицания и приглушенные оскорбления Парижа, но никакого официального обвинения не выдвигалось. На вечернем заседании один из депутатов восполнил этот пробел. Вылазку совершил Трошю. Разыграв ужасную сцену, достойную пера Шекспира, этот мрачный деятель, благополучно ускользнувший из великого города, переложил свою собственную вину за измену на революционеров, обвиняя их в том, что они десять раз приводили пруссаков в Париж. И Ассамблея, благодарная за его услуги, за ненависть к парижанам, оценила его заслуги, вознаградила его бурными аплодисментами. Прибыл еще один деятель, чтобы раздуть ярость депутатов Ассамблеи. Вечером раньше национальные гвардейцы арестовали в поезде, прибывшем из Орлеана, двух генералов в соответствующих мундирах. Один из них был Шанзи, незнакомый толпе, принявшей его за Д’Ауреля. Генералов нельзя было отпустить, не поставив их жизнь под угрозу расправы толпы, но депутата Турке, сопровождавшего их, отпустили немедленно. Он ворвался в Палату и рассказал ее членам фантастическую историю. Его весьма ободрило сочувствие коллег. — Я надеюсь, — воскликнул лицемер, — что их не убьют. — Его выступление сопровождалось дикими воплями депутатов Ассамблеи (94).
