Ольга Чехова - Мои часы идут иначе
Из окна моей каюты я вижу, как Форд ежедневно при восходе солнца в течение часа быстрым шагом меряет палубу; две секретарши семенят подле него и прямо на ходу пишут под его диктовку. Форд уже весьма преклонного возраста, при этом очень стройный и поджарый, на спортивно-нервный лад.
У другого знаменитого человека, Фрица фон Опеля, тоже свои причуды: он запускает с борта в океан авиамодели.
А еще с нами путешествуют Макс Шмелинг и его тренер Макс Махон. Шмелинг чемпион мира по боксу во всех весовых категориях; ему предстоит новый бой в США.
Еще несколько месяцев назад он был моим партнером-любовником в фильме «Любовь на ринге». Там я соблазняла его — простодушного парня и боксера. Но, разумеется, он оставался верным своей девушке (Рената Мюллер) и спорту. Во время путешествия мы вспоминаем съемки и веселимся почти как на студии. Потому что во время съемок я, околдовывая Макса в качестве кокотки, как назло, подхватила свинку. Я заразилась от моей дочки и племянницы.
Так как дата поединка Шмелинга в Нью-Йорке была уже назначена, мы должны были спешить со съемками. Больная и усталая, я плелась в студию с отекшим горлом и маленькими заплывшими глазками, которые почти исчезали в распухших щеках. Вот так кокотка! Высокий горностаевый воротник скрывал почти половину моего лица, живописно накинутая вуаль позволяла лишь догадываться о существовании носа и глаз.
Режиссер Шюнцель был восхищен моим «оформлением».
— Наконец-то, — иронизировал он, — от вас исходит настоящая сексапильность, Ольга!..
С тех пор за мной на студии и закрепилось прозвище «секс-Ольга».
«Европа» прибывает в нью-йоркский порт. Тучи маленьких шлюпок, словно пчелы, вьются вокруг океанского гиганта. Репортеры поднимаются на борт. Каждый из них вынюхивает, разыскивает и находит среди почетных пассажиров материал для сенсационных сообщений…
Так, к примеру, нашему приезду предшествовал слух, будто бы я «в открытом море обручилась с Максом Шмелингом».
Ситуация более чем неприятная, потому что Макс как раз недавно познакомился со своей будущей женой Анни Ондрой. Я в отчаянии разговариваю с его тренером Махоном. Он успокаивает:
— Не обращай внимания. Ведь мы в Америке. Тут без шумихи не обойдешься. Анни же знает, что такое пресса…
С тех пор я дружна со Шмелингами. Анни в немецком кино своего рода Чаплин в юбке, Макс — сильная личность.
Я знавала многих спортсменов, в том числе и таких, которые были «сделаны» их менеджерами; Макс не продается и не позволяет «делать» себя. Он сознает свой долг и целеустремлен. Его не нужно подгонять на тренировках, все, чего он достиг, — результат его необыкновенных личных усилий.
До отъезда в Голливуд господа из «Юнайтед артистс» разрешают мне провести три дня в Нью-Йорке. Уже по меньшей мере на второй день они явно жалеют об этом. Я задеваю самое чувствительное для американцев место: снимаясь в Париже в фильме «Мулен Руж» и, помимо прочего, танцуя с шестью цветными парнями темпераментный чарльстон и степ, я подружилась с хореографом и его женой, черными из Нью-Йорка. Я пообещала прийти к ним в гости, если когда-нибудь пересеку океан.
И вот я здесь и иду к ним в гости. Мы выходим погулять, в том числе и по негритянскому кварталу. Настоящие джазовые оркестры этих музыкально сверходаренных людей чаруют меня…
Мы прощаемся, «so long…»*.
На следующее утро мои опекуны из «Юнайтед артистс» осыпают меня упреками. Я в некотором смысле просто сбежала от них. Если бы они хотя бы отдаленно предполагали, с кем я собираюсь провести вечер, то меня бы «заперли». Если пресса пронюхает, что мне — известной европейской актрисе с голливудским ангажементом — нечем заняться, кроме как разгуливать с неграми, то для «Юнайтед артистс» будет достаточно оснований, чтобы пересмотреть мой контракт:
— Мы не имеем ничего против газетных сенсаций, мадам, даже наоборот, но подобного скандала допустить не можем…
Я совершенно не понимаю «подобного скандала». Я качаю головой, замолкаю и только поражаюсь. И это передовая Америка!.. Несчастные!
Экспресс на Санта-Фе, пыхтя, четверо суток везет нас через весь континент. Я еду с комфортом, почти роскошно. Мое первоначальное раздражение от инцидента в Нью-Йорке постепенно сглаживается.
У меня отдельное купе: постель на день превращается в кабинетное кресло, встроенный кондиционер и умывальная комната. Кроме того, в поезде есть парикмахерская.
Утром я заказываю шеф-повару одно из своих любимых блюд, и вечером он обязательно подает его на обед. В течение дня я читаю в вагоне для отдыха или слушаю музыку.
В индейском городе Альбукерке длительная стоянка. Туземцы, живописно разукрашенные перьями, обступают поезд. Мы в большом количестве покупаем сувениры. Я особенно долго торгуюсь со старым, изборожденным морщинами вождем из-за красивой скульптурной группки индейцев для дочки. За приличную сумму в 60 долларов она становится моей; без сомнения, это жемчужина среди кукол, за которую мне предстоит еще и на таможне выложить кругленькую сумму. Только в Германии я обнаруживаю, что на пятке одной из кукол выбито: «Made in Germany»*…
Что меня действительно поражает в Голливуде, так это передовая техника. Пока в Европе всерьез дискутируют, имеет ли звуковой фильм будущее, я стою здесь в студии перед движущейся камерой, которая наезжает на меня, следует за мной и кружит вокруг. Не только звук, но и сама звукозаписывающая техника ушла на много лет вперед. Чистое удовольствие…
Я снимаюсь в фильме с двумя версиями, на немецком и французском языках, на английский же меня переозвучат.
Вне «фабрики грез» мои впечатления противоречивы и разнообразны. Я вижу великолепные резиденции великих звезд — роскошь их превышает все мыслимые представления, — например, виллы Дугласа Фербенкса, Чарлза Чаплина или Гарольда Ллойда. Знакомлюсь со знаменитыми коллегами: Глорией Свенсон, Эрролом Флинном, Жаном Габеном, Марлен Дитрих, Гэри Купером, Кларком Гейблом, Адольфом Менжу, Мэри Пикфорд и многими другими. У них у всех, как и у любого человека, свои «маленькие причуды».
Чарли Чаплин любит подчеркнуто непринужденно прогуливаться по бульвару Сансет, при этом он почти без остановки грызет русские семечки, бесцеремонно сплевывая шелуху. «Ведь так делают в России, правда?» — лукаво улыбается он мне.
Адольф Менжу, напротив, из еды делает культ. Он не знает меры — по американским понятиям, не французским.
С Кларком Гейблом, ставшим знаменитым благодаря «Унесенным ветром», я могу немного поболтать по-русски; он из Польши, немного знает и Россию, а в Польше был простым рабочим, пока его не открыл Голливуд*. Его любимое место устричное кафе американского боксера Джека Демпси.
Гэри Купер — звезда Голливуда 30-х годов — снимается в соседнем павильоне. Я еще не видела человека, который читал бы столько газет. Он читает во всех перерывах между съемками, читает стоя и на ходу, буквально в любую свободную минуту — каждую заметку и каждую статью. Газеты для него — островки отдохновения и покоя среди лихорадки Голливуда.
Правда, однажды он терпит фиаско: одна из его подруг, испанка, по темпераменту — что за чудо! — полная ему противоположность. Испанка говорит охотно и много и находит молчание Гэри за его вечными газетами ненормальным.
Гэри придумывает потрясающий, как ему кажется, трюк: он покупает ей украшения. Каждый прелестный браслет, рассчитывает он, заставит ее хоть на некоторое время в восхищении умолкнуть. Напрасные надежды. При каждом новом подарке она задерживает дыхание лишь на секунды, а затем от восторга тараторит и сыплет словами еще быстрее, чем прежде. При счете в 3000 долларов Гэри наконец сдается. «Придется мне с ней расстаться», — вздыхает он. Это самое длинное предложение, которое я от него слышала.
Во время пребывания в Голливуде я живу в прелестном бунгало, окруженная трогательной заботой супружеской пары цветных. У меня часто бывают в гостях знаменитости. Почти все гости хотели бы попробовать настоящую восточноевропейскую кухню. И здесь интересуются «русским»…
Но акклиматизироваться, по-настоящему почувствовать себя дома мне не удается. Досаждает не только климат, я не готова к американскому образу мыслей и стилю жизни и прежде всего к оборотной стороне этого волшебства: «фабрика грез» беспрерывно притягивает к себе толпы милых девушек и молодых людей с прекрасной наружностью. Они хотят, чтобы их открыли, ради этого идут на огромный риск. Из сотен одной или одному, возможно, удастся пополнить список статистов; один или двое из двух или трех сотен станут «привилегированной массовкой» — на несколько дней… Все остальные ждут, голодают, влачат жалкое существование и шаг за шагом опускаются все ниже, пока не оказываются на обочине жизни, не погибают под каким-нибудь мостом — совсем неподалеку от пышных фасадов дворцов-кинотеатров, в которых звезды и другие знаменитости помпезно празднуют премьеры.