Михаил Серяков - Битва у Варяжских столпов
Сами шведские исследователи, отмечая редкость подобных находок и отсутствие их в древностях вендельского периода, отмечают близость части данной керамики к лепной керамике междуречья Эльбы и Одера{217}. Утверждение Адама Бременского о том, что Бирка — это город готов, то есть жителей Готланда, имевших во всей Скандинавии наиболее ранние и тесные связи с Восточной Европой, даже если не воспринимать его буквально, в любом случае указывает на сильное восточное влияние в этом крупнейшем торговом центре материковой Швеции. Недвусмысленное указание этого автора на то, что в Бирку регулярно приплывали торговые корабли скандинавов, славян, балтов «и других народов Скифии», говорит о том, что данный город был достаточно космополитичным поселением, что не могло не отразиться и в материальной культуре. Часть приезжих умирала в этом городе и соплеменники хоронили их по своему обряду. Правом поселения в нем обладали фризы. «Разнообразие погребальных обрядов в Бирке указывает также на то, что, кроме фризов, здесь оседали и финны, и славяне с низовьев Одера»{218}. Вместе с датским Хедебю шведская Бирка относилась к категории открытых торгово-ремесленных поселений или виков, одной из отличительных черт которых была следующая: «Вики окружены могильниками с разнообразными вариантами обряда; связанные в массе с чужеродным населением, пришлым, не располагавшим правами на землю в округе, эти могильники теснятся близ виков, накладываясь на территорию поселений». О более чем полиэтническом характере населения Бирки свидетельствуют самые разнообразные данные: название одной из ее бухт, Kuggham, образовано от фризского слова kugg — «корабль» и, по всей видимостью, связано с фризской торговлей; арабские и каролингские монеты, предметы салтово-маяцкой культуры, «постсасанидские» украшения, предметы англо-ирландского производства, «большое количество гончарной западнославянской посуды, а также лепная керамика славянских форм, в том числе близких керамике “смоленских длинных курганов”, староладожским керамическим формам и другим восточноевропейским аналогам». Как показывают археологические данные, сам этот город был в очень значительной мере ориентирован на торговлю с Востоком: «Время ее становление и расцвета, до середины X в., определяется в первую очередь движением арабского серебра и сложением трансбалтийской системы торговых путей и центров IX — первой половины X в. Упадок Бирки вполне определенно можно связывать с походами киевского князя Святослава и его дружин в 964–967 гг. на Волжскую Булгарию и Хазарию…»{219} Тот факт, что после 970 г. Бирка не смогла переориентироваться на торговлю с Западом и была покинута своими жителями, говорит о том, что связи с Восточной Европе были для нее главенствующими и она, как никакой другой скандинавский город, была тесно связана с данным направлением торговых путей. Следует отметить, что сами современные шведские исследователи для определения специфики Бирки в эпоху викингов используют весьма емкое и характерное понятие — аномалия{220}.
Принимая во внимание столь неоднородный состав населения этого уникального торгового центра, очевидно, что перед тем, как на основании его делать какие-либо выводы о скандинавском влиянии на Русь, необходимо предварительно четко выделить археологические следы представителей различных племен, проживавших в Бирке. Отметим, что Г.С. Лебедев, активно использовавший данные раскопок в Бирке для обоснования своих взглядов, сам специализировался и защищал диссертацию именно на погребальном обряде Скандинавии эпохи викингов. Активно применяя математические методы анализа, вычерчивая сложные цепочки взаимосвязей и выделяя различные типы, на основании которых он делал свои социологические реконструкции{221}, этот норманист почему-то не применил и сотой доли используемых им методов для определения этнической неоднородностей захоронений в Бирке. Словно в ответ на совершенно справедливое требование А.Г. Кузьмина не привлекать данные из этого полиэтнического некрополя в качестве аргумента по варяжскому вопросу до тех пор, пока не будут надежно выявлены захоронения той части населения Бирки, которому принадлежала славянская керамика данного поселения, составлявшая, по оценке Т. Арне, 13% от общего количества, В.А. Булкин и Г.С. Лебедев отделались ничего не значащей отговоркой: «Этнический состав не отразился в материалах Бирки столь же глубоко. При вероятной его сложности распространение нейтрального обычая ингумации затрудняет выделение нешведских погребений»{222}. Однако очевидно, что без этого выделения никаких археологических данных из Бирки с древнерусским материалом сопоставлять попросту невозможно. Едва ли эти археологи не знали сообщение Адама Бременского о преимущественно восточноевропейских связях этого шведского торгового центра. Как показывают данные датского Хедебю, приводимые Г.С. Лебедевым, славянское присутствие в этом вике в IX в. было достаточно заметно: из 2500 могил 1000 принадлежала саксам, 1000 — данам и 500 — славянам{223}. На основании находок славянской керамики не следует делать поспешного вывода, что славяне в Бирке были только гончарами. Обнаружение славянских филигранных украшений на территории Скандинавии показывает, что торговля велась и ювелирными изделиями. На то, что славянские погребения могли быть достаточно богатыми, указывают более поздние погребениях на Борнхольме, содержащие нетипично богатый для этого скандинавского острова инвентарь: «Наличие богатого инвентаря в уже, по всей видимости, христианских погребениях в гробах, во множестве найденных на Борнхольме, не имеют аналогов в местных скандинавских традициях, но широко известны у славян юга Балтики, из-за чего погребения эти и связывают со славянами. Такие погребения известны из нескольких борнхольмских кладбищ и представлены там в большом числе (более 62%). Сам инвентарь также славянского происхождения или традиции — уже упомянутые выше оковки ножей, височные кольца и “балтийская керамика”»{224}. Что касается собственно Бирки, то еще немецкий археолог Й. Херрманн отмечал присутствии в этом городе курганов славянского рюгенского типа{225}.
Без предварительного выделения захоронений в Бирке, оставленных купцами из различных племен и анализа взаимодействия их погребальной обрядности, использовать данные этого некрополя для доказательства скандинавского происхождения русов примерно то же, что использовать данные о материальной культуре послепетровского Петербурга для доказательства русского происхождения голландцев или немцев. Оба города слишком явно выделяются на фоне своих стран, оба они были подвержены сильнейшим иноземным влияниям, и только на их основании делать далекоидущие выводы по вопросу происхождения того или иного народа без тщательного изучения происхождения населявших эти города людей и их соотношения с основным населением стран, в которых они находились, является исключительно пропагандистским приемом, не имеющим с настоящей наукой ничего общего. Использование сравнения с этой «аномалией» на фоне скандинавских древностей эпохи викингов для доказательства собственной идеи целиком и полностью лежит на совести борцов за правду в исторической науке, «преданных принципам объективной науки», носителей «пурификационного подхода» и принципов «интеллектуальной честности и последовательной процедуры исследования».
Как указывалось выше, археологи констатируют, что чисто скандинавским на Руси является только один могильник. В Новгороде скандинавских вещей весьма мало, а на юге Руси в IX в. они отсутствуют практически полностью — вещь необъяснимая, если допустить сколько-нибудь массовое участие скандинавов в начальном периоде существования Древнерусского государства. Тем не менее на основании находок действительно скандинавских вещей либо объявляемых таковыми норманисты создали миф о массовом присутствии скандинавов на Руси в последующий период. В действительности никто не отрицает разнообразных связей нашей страны со Скандинавией — в условиях отсутствия в старину «железного занавеса» и с учетом географической близости было бы странно скорее отсутствие этих связей. Однако принципиальный вопрос имеет характер этих связей в эпоху призвания варягов, то есть в IX в. Что способна сказать археология по этому поводу? В 1970 г. коллектив из Л.С. Клейна, Г.С. Лебедева и В.А. Назаренко дал сводку всех древностей, которые они для данного века смогли отнести к скандинавским (рис. 1). Как видим, не считая двух единичных находок к норманским древностям им удалось отнести всего лишь три комплекса. Показательна и интерпретация, данная норманистами одному из этих комплексов, а именно Тимеревскому могильнику в Ярославском Поволжье. Согласно подсчетам изучавших его археологов, обоснованности которых мы сейчас не касаемся, 38% погребений принадлежало финно-уграм, 15% — славянам, 4% — скандинавам и 43% в этническом отношении остались неопределенными. Сначала норманисты предложили дифференцировать захоронения по векам — мысль совершенно правильная. Но затем они произвольно исключили из подсчета все этнически неопределенные могильники. Поскольку нет ровным счетом никаких научных доказательств того, что неопределенные могильники (на то они и неопределенные) соотносились между собой в той же самой пропорции, что и этнически определенные, подобный пересчет оказывается сродни превращению крошки в целую булку, как это происходило в сказке «Королевство кривых зеркал». Нечего и говорить, что в этих кривых зеркалах получилась нужная норманистам картина: «Если же пересчитать процентные отношения по векам (таблицы, приложенные к публикации, позволяют это сделать очень легко), то получим, что для X в. на 75% финнов и 12% славян приходится 13% скандинавов (14 погребений из 107). Значит, в то время каждый восьмой житель окрестностей Ярославля оказывался варягом, а славян было меньше, чем варягов»{226}. Так 4% скандинавов чудесным образом увеличились более чем в три раза и по численности превысили славянское население края. В действительности количество отнесенных к скандинавским захоронений так и осталось прежним, но благодаря этому жонглированию цифрами в массовое сознание была вброшена запоминающаяся цифра в 13% скандинавов, к числу которых якобы принадлежал каждый восьмой житель окрестностей Ярославля. Уже давно известно, что если сложить зарплаты министра и уборщицы, то в среднем получится весьма приличный доход на душу населения. В связи с подобными методами даже возникла шутка «Есть ложь, наглая ложь и статистика».
