Оксана Захарова - Генерал-фельдмаршал светлейший князь М. С. Воронцов. Рыцарь Российской империи
Париж капитулировал 18 (30) марта 1814 года после упорного сопротивления; ожесточенный бой длился несколько часов. К четырем часам пополудни к предместью Ла-Вилетт подошли прусские батареи. М.С. Воронцов, достигнув Обербиллер, посылает к Ла-Вилетт генерал-майора Красовского с полками 13-ми 14-м егерскими, Тульским и Навагинским пехотными, 1-м Бугским казачьим и батарейною ротою подполковника Винспара. 13-й и 14-й егерские полки в парадной форме, с барабанным боем и музыкой ударили в штыки и без выстрелов вместе с охотниками Бугского полка овладели батареей у входа в Ла-Вилетт и ворвались в это селение. Император Александр Павлович прислал на следующий день по пятидесяти знаков отличия в 13-й и 14-й егерские полки и по десяти в Бугский казачий и батарейную роту Винспара. М.С. Воронцов за взятие Ла-Вилетт получил высочайший рескрипт. В это же время (4 часа 18 марта) войска графа Ланжерона продолжали обход левого фланга неприятельской позиции. Оставалось укротить лишь Монмартр, господствующие пункты высот которого находились в руках французов, но в целом участь битвы была уже решена.
Во взятии Парижа принимало участие до 100 000 человек, из них русских войск — 63 400 человек. Потери союзников составляли более 8000 человек, русские потеряли 100 офицеров и 6000 нижних чинов, из которых 1500 из войск Ланжерона и Воронцова. Столицу Франции защищало более 40 000, потери убитыми и ранеными составляли приблизительно 4000 человек. Это было одно из самых кровопролитных сражений за всю кампанию 1814 г.
19 марта (ст. ст.) 1814 г. союзные войска торжественно вступили в Париж. М.С. Воронцов был среди тех, кого по праву можно назвать «молодыми генералами своих судеб».
Но союзники понимали, что даже взятие Парижа не в состоянии окончательно сломить Наполеона. Как известно, лишь узнав об измене маршала Мармона, он отказался от намерения продолжать военные действия. 23 марта М.С. Воронцов получил от начальника главного штаба Западной армии генерал-лейтенанта Сабанеева отношение, в котором тот сообщал, что «маршал Мармон со своим корпусом вступает с нами в дружественный союз и следует в Нормандию»[206].
Далее Сабанеев подчеркивает, что в данной ситуации следовало ничего «не предпринимать против жизни Наполеона»[207], и фельдмаршал Барклай-де-Толли приказывал М.С. Воронцову, что в случае преследования неприятелем корпуса Мармона оказывать немедленно ему помощь, сообщая о своих действиях тотчас командующему, а во время прохождения частей Мармона через войска союзников оказывать корпусу всяческое уважение. Не удалось обнаружить других источников, свидетельствующих, состоялась ли встреча Мармона и М.С. Воронцова во время описываемых событий 1814 г. Представляется, что весьма интересно было бы проследить дальнейшее развитие этих отношений, так как в одном из исследований, посвященных истории дворца и парка в Алупке, упоминается о присутствии Мармона в Алупке в гостях у М.С. Воронцова[208]. В память об участии во взятии Парижа М.С. Воронцов с супругой одними из первых в Крыму высадили в парке на открытом грунте магнолии, назвав это место «холм Монмартра»[209]. Столица Франции осталась целой и невредимой благодаря благородному решению Императора Александра не мстить пожаром Парижа за пожар Москвы, но пощадить этот город великой европейской культуры. В связи с этим интересен случай из биографии Императора Александра Благословенного, сообщенный С.Н. Глинкой в своих «Записках». Современники царствования Екатерины Великой, пишет он, вспоминали, что однажды в присутствии вельмож своего двора Императрица спросила внука, бывшего еще мальчиком, что ему особенно нравится в истории. «Поступок Генриха IV, — отвечал юный Александр Павлович, — когда он посылал хлеб осажденному им же Парижу». Речь шла об известном случае, когда король Генрих IV, осадив Париж, закрыл все дороги туда. Но, узнав о страданиях голодающих жителей, приказал доставлять хлеб к воротам города. «Думал ли Александр I в отроческие годы свои, что он превзойдет великодушие и самого Генриха IV? Император Александр спас тот самый город, откуда завоеватель выходил для разорения России»[210], — писал Глинка. Государь Александр Благословенный много сделал для Парижа: он освободил дома парижан от солдатского постоя, запретил воинству брать себе что-либо бесплатно и строго следил за выполнением этого приказа, он отпустил всех пленных, сказав, что никогда не воевал с французским народом, но лишь с его кровавым тираном. Поэтому и вступление русских войск в город было встречено парижанами восторженно. 19 марта 1814 г. войска торжественно вошли в Париж. Русский военный историк М. И. Богданович приводит в своей книге высказывания маркиза Лондондерри, который был свидетелем этого события: «Все, что можно сказать о русских резервах, останется ниже действительности, вид и вооружение их удивительные, когда подумаешь о трудах, перенесенных этими людьми, из коих многие, прибыв от границ Китая, в короткое время прошли пространство от Москвы до Франции, исполняешься чувством ужаса к необъятной Российской Империи»[211].
В тот славный день звуки труб и военной музыки с утра оглашали город. Казалось, весь Париж высыпал на бульвары, по которым должны были пройти союзные войска. Балконы, террасы, окна были заполнены людьми. Полки появились на бульварах в час дня. Ярко светило солнце, и шагающие шеренги, гарцующие всадники представляли собой, по свидетельству очевидцев, незабываемое зрелище. Участник этого марша С.Н. Глинка писал об этом так: «Никто и никогда даже и из защитников собственного царства не видели такой встречи, какая сделана была союзным государям в столице Франции. Непрестанно гремели восклицания: „Да здравствует Император Александр I!“, „Да здравствует Фридрих-Вильгельм!“»[212]. Парижане предлагали воинам вино и еду, но, как вспоминает видевший все это, ни один солдат «ничего не брал безденежно». Парижане восхищались красотой мундиров русских военных, учтивостью и остроумием говоривших по-французски офицеров, сначала даже принимая их за своих эмигрантов — роялистов. Союзные войска, пройдя бульвары, повернули по Королевской улице на площадь Людовика XV и к Елисейским полям, где в течение нескольких часов продолжался парад. Замечено было, что на Вандомской площади толпа окружила колонну со статуей Наполеона наверху, набросила веревки на шею своего вчерашнего кумира и пыталась сокрушить его. Однако Император Александр Павлович, узнав об этом, прислал караул от Семеновского полка, что заставило буянов разойтись. На следующий день для того, чтобы избежать беспорядков, статую все же сняли с колонны, водрузив на нее белое королевское знамя. Сам Император пожелал взглянуть на памятник и заметил: «Если бы я стоял так высоко, то у меня закружилась бы голова»[213]. Император всероссийский остановился в Париже в доме князя Талейрана, в том самом, где в 1717 г. останавливался, находясь в Париже, Петр Великий. Приветствуя Императора у входа, Талейран сказал, что Его Величество давно уже здесь ожидали. «В замедлении моем, — отвечал Александр, — вините храбрость французских воск»[214]. На следующий день после вступления союзных армий были назначены русский, австрийский, прусский и французский коменданты Парижа, а генерал-губернатором французской столицы стал русский генерал барон Ф.В. фон дер Остен-Сакен, будущий генерал-фельдмаршал, граф и князь. Вступив в должность, он специальным приказом запретил «тревожить и оскорблять кого бы то ни было за политические мнения или за наружные кем-либо носимые знаки»[215]. Справедливостью и строгостью, соединенными со снисходительностью, генерал-губернатор сразу же расположил к себе парижан. Где бы он ни появлялся, его радостно приветствовали, когда же он приезжал в театр, немного опоздав к началу, зрители требовали, чтобы начинали для него спектакль снова. Один из приказов Ф.В. Остен-Сакена по парижскому гарнизону гласил: «Осмотрев временный госпиталь, учрежденный в предместье Руль, я свидетельствую начальникам и чиновникам мою особенную благодарность за их старание облегчить скорбь храбрых воинов. Меня истинно тронула признательность больных к тем лицам, которым вверено о них попечение. Небо да благословит также народ, оказывающий вспомоществование раненым и больным без различия стран, коим они принадлежат»[216]. Убедительное и авторитетное свидетельство доброго отношения парижан к чужеземным воинам, с оружием вошедшим в их город.
В марте-апреле 1814 г. в Париже собрался цвет русского воинства. А этот город, как известно, способен закружить в весеннем вихре любого, и особенно если он молод и после долгой войны ему хочется жить и радоваться каждому новому дню. Русское военное начальство вполне понимало это. Офицерам было предоставлено много свободы, к тому же распоряжением Императора Александра им было роздано двойное, иногда и тройное жалованье за кампании 1812, 1813 и 1814 гг.[217]. И как пишет один из участников описываемых событий, именующий себя просто «старым лейб-гусаром», «кто бывает в Париже, тот знает, что там можно почти птичьего молока достать, только были бы деньги, можно себе представить, каков поднялся кутеж, занятый нами неприятельской столицы. Все разбрелись, не приходили в казарму и на квартиры по несколько дней сряду. Оставались при должности только несчастные дежурные офицеры»[218]. Напропалую кутили, конечно, не все, многие офицеры старались сочетать веселые удовольствия этого города с посещением музеев, театров Парижа. В те дни шли представления в восьми театрах, заполненных до отказа каждый вечер. «Многие из тех, кто попадал в зал и находил свободное место, в течение трех или четырех часов сидели в тесноте и в духоте, при этом надо было быть готовым в любой момент уступить место даме, — вспоминал „в моем путевом журнале или дорожном дневнике…“ А.Д. Чирков. — Если кто-нибудь из зрителей выходил на время, то, вернувшись, он зачастую находил шляпу на полу, а место занятым. Выхода из данной ситуации было два — затеять ссору с последующим выяснением отношений в Булонском лесу, что делали многие офицеры, или уступить»[219]. Русские военные бывали во французских театрах, гуляли вечерами в парижском саду Тиволи, напоминавшем, по словам очевидцев, волшебный чертог. Многих больше притягивали музеи Парижа, где были собраны тогда Наполеоном величайшие сокровища искусств из многих стран. Иных интересовали знаменитые парижские ученые. Известный Н.И. Кривцов, например, одним из первых занялся таким образом изучением в Париже опыта ланкастерских школ и составил на основании этого особую записку, представленную Императору. По возвращении в Москву Н.И. Кривцов, как известно, вошел в круг Карамзина, Дмитриева, Жуковского, Вяземского, молодого Пушкина. Даже нижние чины не избегли очарования тогдашнего Парижа. Они, конечно, не пользовались такой свободой, как офицеры, но все же солдаты, особенно молодые кирасиры, стройные и высокие, пользовались большим успехом у парижанок. Накануне выступления войск из города в середине мая во время переклички не оказалось на месте по нескольку нижних чинов в каждом батальоне и эскадроне. После заключения в мае мирного договора между союзными державами Франции генерал барон Остен-Сакен, естественно, сложил с себя должность генерал-губернатора Парижа. Городское правление в знак признательности за его труды преподнесло ему карабин, пару пистолетов и золотую шпагу, осыпанную бриллиантами и с надписями «Мир 1814 года» и «Город Париж — генералу Сакену». В специальном определении, в котором обосновывалось это подношение, было сказано, что генерал Остен-Сакен «водворил в Париже тишину и безопасность, избавив его от лишних расходов, покровительствовал присутственным и судебным местам, и что жители, благодаря бдительности его, могли предаваться обыкновенным своим занятиям и почитали себя не в военном положении, но пользовались всеми выгодами и ручательствами мирного времени»[220].
