Дмитрий Балашов - Марфа-посадница
У лодьи, у причала, где приезжий купец раскладывал товар, толпилась уже вся деревня: трое мужиков-хозяев - деревня считалась в три двора, - старики, бабы, детвора: с лишком два десятка душ. Были тут и две бабы из Кикина, соседней, в версте, однодворной деревни. Тимофей кивнул бабам, степенно поздоровался с мужиками.
Купец, хожалый новгородец - тонкий нос с горбинкой, внимательные глаза, светлая бородка, сам среднего роста, подбористый, обходительный. Наметанным глазом окидывая негустую толпу, он легко, но без лишней развязности, перешучивался с бабами, уважительно расспрашивал мужиков. Помнил всех, походя тут же вызнавал, кто умер, женился. Язя он заметил сразу:
- Ктой-то новый у вас? Овдотьи сестрич? А, Тимофей, Кузьмы покойного сын! У Марфы Ивановны? Давно из Новгорода? Не слыхал, с Москвой чего?
Кажется, все на свете знал купец! Руки его за разговором почти не задерживались. Он давал, принимал, взвешивал, цепляя безменом. Принимал шкурки, овчину, кожи, коноплю, масло, холсты, яйца и сыр. Торговля шла больше меновая. Тут же купец развернул штуку глазастой хлопчатой ткани и отрез городского сукна. По рукам пошли цветные праздничные выступки.
- Кого уж, старуха! Молодым наряжатьце! - сожалительно толковали бабы, передавая алые изузоренные выступки одна другой.
В лодье было всего понемногу. Высокая тощая старуха, известная деревенская охальница и переводница, взяла кусок мыла и, развеселясь, выкрикнула:
- Ж… да голову вымыть!
- Ну, ты не лезь, Марья! - одергивали ее бабы.
Для мужиков купец привез рыболовные крючки, наконечники для охотничьих стрел и копий, медвежью рогатину, насадки к лопатам, гвозди, наральники и прочий железный товар. Мужики натащили ему шкурок хорьков, горносталей, зайцев, один приволок лису, другой - бобра. Купец за шкурки расплачивался солью, за бобра, без спора, выложил серебро. Серебром платил чаще он сам - Марфа брала часть оброка деньгами, и крестьяне старались поболе продать, чтобы выручить хоть малую толику оброчных денег. Купец, однако, серебром платил далеко не за все. Лису и ту долго вертел так и эдак, встряхивая пушистую шкуру.
- Зимняя! - успокаивал его охотник.
Бабы брали краску, иголки, ленты, цапахи - бить шерсть. В обмен нанесли своего вязанья: цветных носков, рукавиц, поясов. Купец, прищуриваясь, мгновенно оценивал, ладен ли узор, а рукою тут же выщупывал, плотна ли вязка, и или брал, или возвращал назад. Со стороны казалось, что он играет, балуется, перебрасываясь товаром.
- Льну не продаете, мужики? Серебром заплачу! - негромко спрашивал купец.
Те мялись, нерешительно поглядывая на Тимофея. Язь, чтобы не мешать торговле, отошел в сторону. Выделанный лен, по закону, должен был весь идти в оброк боярыне, и потому продавали его хоронясь, из-под полы.
- Чегой-то мало нынце у вас товару! - притворно журил купец, приканчивая торговлю.
- Редко ездишь! - кричали ему.
- Бывай чаще, мы все тебе нанесем, никому больше!
- Река обсохла, эко забрались, не всякий год и заедешь! - возражал купец.
Отоварившись, селяне дружно помогли ему спихнуть лодью с мелководья и еще кричали вслед, прощались и благодарили. И только уж когда купец скрылся за излуком берега, пошли сожалительные замечания:
- А поди, знай, сколь оно стоит!
- Уж себя не омманет!
Баба, купившая алые выступки, теперь вязалась к Тимофею:
- Тимофей, ты знаешь новгородские цены-ти, почем таки выступки в Новом Городи?
- Ладно, Таньша, не журись! - остановила ее подруга. - Ему ить провоз стоит, да без выгоды кто к нам сюда заберетце!
- Гости! - хлопнул Язя по плечу один из мужиков. - Поведай-ко, какие новости в Новом Городи!
Тимофей не стал отказываться. Он и тетка, и другие два хозяина, и бабы - почитай всей деревней - пошли к соседу. Заполнили всю избу. Хозяйка поставила на стол деревянное блюдо с калитками, огурцы, масло. Нацедила пива из глиняного горшка с носиком и затычкой. Дед Ондрей, до прихода мужиков вязавший сети, поздоровался, но за стол не сел, продолжал вязать, объясняя вполголоса внучонку:
- Вот едак клешицей продернешь и добро, а когда низом пустишь, не свяжетце!
Так же вот и Язь учился когда-то у этого самого деда. Он хотел было напомнить, но не успел.
- Тимоха, забыл, поди, как сети вязать? - сам напомнил дед.
Выпили. Закусили огурцом. Тимофей разломил горячую вкусную калитку с просяной кашей.
- Ну, чего, Тимоха, привез, сказывай! - подторопили его мужики.
- Как там Москва?
- Бают, воевать собралисе?
- С войной погодить надоть! - подала голос хозяйка от печи. - Репу еще не собрали. Репу соберем, тогда можно воевать!
- Врут ли, правду молвят, что литовскому королю хотят задаватьце?
- А нас в ляцкую веру крестить?
- Не, ето нет!
- Ну, нам все едино…
- Война-то пойдет, через наши места покатитце! Не разорили бы вдосталь!
- За болотами отсидимсе…
Спорили, пересуживали, а все казалось даже и самому Тимофею, будто понарошку это, так здесь далеко ото всех, - и от Москвы, и от Литвы. И разговоры скоро перешли на свое, домашнее. Каков урожай, резать ли быка, кто из баб больше собрал брусницы…
- Я шесть баранов забил, хватит ле на зиму? Сигов уловил, да…
- Окунь осенной пошел, в саки имать хорошо!
- Мы на озере окуней, да плотиц, да щук ловим.
Поясняли Тимофею, как постороннему. Хозяйка в очередной раз наливала пива. Дед запел несильным голосом с хрипотцой старину, продолжая плести сеть:
Как во стольном городи, во Киеви,Чтой у ласкова князя, у Владимера,Заводилось пированьице - поцестен пир.Чтой про всех князей-бояр толстобрюхиих,Чтой про всех гостей-купцей богатыих,Чтой про всех крестиян да православныих,Чтой про сильныих, могучиих богатырей…
Тимофей за всеми этими хозяйственными разговорами почувствовал вновь, что он отрезанный ломоть, и, посидев еще немного и вспомнив, что завтра ему в дорогу: «Не проспишь зори вечерней, проспишь зорю утренну», - собрался домой. Тетка ушла еще раньше и уже приготовила ему место на хозяйской деревянной кровати, застелив взбитый сенник чистым рядном и накрыв его сверху духовитой овчиной.
Тимофей спал и чувствовал себя мальцом. Так же в трубе жаловался ветер, так же стонал домовой, ворочалась корова в хлеву. Только он был ростом до стола и дальше Дмитровского с его каменной церковью, что казалось ему громадной, не ведал он мира, и некому было завидовать, не перед кем унижаться тогда.
Было темно и рано, но тетка уже затопила и осторожно побуживала Язя:
- Тимоша, пора! Демид прогневаетце!
Она и сама побаивалась Демида, так как по болезни мало напряла, и потому не хотела лишних покоров из-за племянника.
Чуть светлело небо и звезды начинали бледнеть, когда тетка перекрестила Тимофея и дала ему в руки кулек с теплыми подорожниками. В полдень он уже выехал из Дмитровского, спрятав за пазуху грамотки и затвердив поручения Демида, а утром третьего дня подъезжал к Новгороду.
- Приехал? - встретил его на пороге молодечной Коста Вяхирь. - Тут у нас такие дела! Весь Новгород в брани, одни за короля хотят, другие за Москву! Жри скорей! - промолвил он, отбирая Демидовы грамоты. - Нужен будешь. А то все в разгоне сейчас. Коня не расседлывай!
Тимоха, чаявший получить отгул, мысленно подосадовал на Вяхиря, но делать было нечего. Он еще понадеялся, что Вяхирь забудет, но не успел выхлебнуть щей, как его уже вызвали:
- Скачи в Плотники с берестом, грамотку передашь. Панфилу Селифонтовичу. Знашь его? Только самому, никому больше!
Тимоха вздохнул и полез в седло. Опять начиналась служба.
Глава 8
Панфил изругался. Артельным мужикам волю дай - готовы шкуру содрать. «На диво осень стояла, да и то проволоклись! А нынче засиверило, дожди льют, а обозы не поспели, лес не вывезен, анбар хлебный опеть не сведен. Закрывать-ить нать до дождей! И енти: ни стыда, ни совести! То литки справить, то разгонную, управы нет!
И на кой она, торговля! Земли накуплено, люди уважают, кажной год уличанским старостой кладут бессменно. Да и возраст почтенный, пора пожить для себя, для спокою. Сам давно в житьи записан, а сын. Марко, все в купечестве. В иваньские старосты ладитце, мало ему! Когда-то за отцом тянулся, а таперича - я за ним!»
Панфил отер рукавом мокрое лицо - дождило бесперечь. Мимо волочили, разбрызгивая грязь, матичное бревно. Панфил посторонился и тотчас поглядел на небо, по которому бежали упорные, тянутой чередою, серые волглые облака.
«Эх, Марко, Марко! Не ведал ты доброй поры, за Камень не хаживал! По Волге нонь торговлю Нижний держит, да Кострома, на Кафинский путь, на Сурож и не сунешься, москвичи-сурожане забивают. Устюг, и тот ладитце закамский ход перенять…
…Корабли нать свои! Опеть от Ганзы ходу нет. Может, и впрямь легче будет с Литвой дело иметь! Смоленским путем, по Днепру… Там опеть все налажать наново! Дворы заводить, анбары ставить, приказчиков сажать… Охо-хо-хо-хо!
