Иван Солоневич - Диктатура сволочи
Позвольте привести истинно классический пример ученого вранья, недоступного никакой проверке, кроме личной. В книге Карла Каутского о сельском хозяйстве и социализме целая глава отведена раздроблению беспомощного, в капиталистических условиях, мелкого сельского хозяйства на совершенно карликовые участки: в четверть, в одну шестнадцатую десятины и даже моргена. На этих-де, участках нищий немецкий землевладелец до крайности истощает рабочую сипу и свою, и своей семьи, чтобы хоть кое-как прокормиться. Картина, нарисованная Каутским, в общем совпадала с моим представлением о немецком малоземельи и перенаселенности, о "Volk ohne Raum". С таким вот представлением я и попал в Германию.
Я жил в Мекленбурге, Баварии, Померании, Шлезвиге, Ганновере - и все искал взором своим эти карликовые хозяйства. В России - в Советской России - они действительно были - это так называемые, приусадебные участки коллективного крестьянства. Но в Германии, даже и мой репортерский взгляд не мог уловить ничего подобного: никаких карликовых хозяйств. Немецкий мужик, в общем, имеет вполне достаточное количество земли. Потом выяснилось: дело идет о тех "Laubenkoloneien", которые заполняют каждый пустырь в городах или около городов. Эти крохотные участки, служащие исключительно для "Wochenend". На них возвышается нехитрая будка - на две кровати, разбиты три-четыре клумбы с цветами и две-три грядки с овощами - это спорт "Out of door life", и никакое не сельское хозяйство. Это - "возвращение к природе", - но не хозяйственное предприятие. Это - развлечение, а не труд. К экономике и к положению немецкого сельского хозяйства эти "Laubenkoloneien" не имеют абсолютно никакого отношения, как уженье форели в ручьях Англии не имеет никакого отношения к ее рыболовству, как лорды и скваеры, эту форель удящие, совершенно не собираются истощать свои силы столь первобытным способом добывания хлеба насущного.
Но Карл Каутский был авторитетом - самым крупным в Европе теоретиком марксизма и политической экономии вообще. С его авторитетных слов этот вздор о карликовых крестьянских хозяйствах в Германии пережевывала и вся русская политико-экономическая литература. Сказать, что именно на этом вздоре "воспитывались целые поколения", было бы некоторым преувеличением, но именно на таком вздоре целые поколения действительно воспитывались - отсюда и европейский социализм.
Психологической загадки о Карле Каутском, а также и о прочих - я решить не могу. Было ли тут сознательное и обдуманное вранье, или цитатный колпак набрел на какую-то статистическую таблицу, не имея никакого представления ни о каких реальных фактах жизни и обрадовался ей, как дурак писаной торбе. Да это и несущественно. Важно одно: как пишет "наука". Но еще важнее другое - как нам, простым смертным, поставить эту науку на надлежащее ей место: на скамью подсудимых. Пока же этой скамьи подсудимых нет - приходится действовать на принципах наивного реализма и поступать в жизни так, как если бы солнце вертелось вокруг земли, а не наоборот.
С точки зрения наивного реализма, русскую рабочую массу можно разделить на две очень неясно очерченные категории:
а) пролетариат, б) не-пролетариат.
Пролетариат это тот, кто "не имеет родины", не имеет ничего, "кроме цепей", кто собирается "завоевывать мир" и кто, вообще, треплется по митингам и забастовкам: основные кадры всякой революции. Не-пролетариат это те, кто имеет родину, кто никакими цепями не обременен, никаких новых миров завоевывать не собирается и ни в какие революции не лезет. Не-пролетариат своего имени не имеет, как не имеют его все не-специалисты или, скажем, все не-левши - люди нормально работающие правой рукой, кажется, ни на каком языке не имеют специального наименования. Пролетариат в Царской России фигурировал под названием "сознательных рабочих", "не-пролетариат" - под именем "несознательных".
В среднем, пролетариат - это неквалифицированные низы рабочей массы, не-пролетариат - его квалифицированная середина, не "верхушка", а середина; обычный русский рабочий или, говоря несколько иначе - средний человек страны и народа. Это место - середины и опоры нации - делит с ним средний, хозяйственный крестьянин - "кулак", по советской терминологии. Ниже этого среднего уровня, ниже среднего уровня страны и нации процветает рвань: люди, не умеющие или не желающие работать, главным образом, не умеющие: деревенский бобыль, лодырь, "бедняк" - по советской терминологии, и индустриальные босяки, "трампы", подонки рабочей массы.
Это - одна линия, отделяющая пролетариат от не-пролетариата. Есть и еще некоторые.
Характерное свойство русской промышленности заключается в том, что ее основная масса размещена вне городов. В Царской России, по выражению наших политико-экономов, шла "индустриализация без урбанизации". Основные промышленные районы росли веками, на базе кустарного промысла. Это Урал, область Верхней Волги, Тула и прочее. Второстепенная, хотя и чрезвычайно крупная, промышленность концентрируется в городах, например, в Петербурге. Петербург и Урал будут наиболее яркими иллюстрациями общего положения вещей.
Уральский рабочий рос веками. Здесь деревня называется "заводом". Здесь "завод" включает в себя и деревню: каждая семья имеет свою избу и свою корову - а то и пять (то есть, имела до большевиков), имеет свой участок земли. Уральский рабочий - великий рыболов, птицелов, охотник, - любит и знает свой завод, любит и знает свое ремесло. Он живет (точнее жил до большевиков) привольно и очень сытно, и статистика заработной платы не имеет никакого отношения к его жизненному уровню, точно так же, как статистика Каутского - к уровню германского сельского хозяйства. Уральский рабочий вел здоровый образ жизни и был консервативен,
Петербургский рабочий был, гак сказать, пролетарским новорожденным, эмигрантом из русской деревни в более или менее международный город, примерно таким же эмигрантом, как поляк, попадающий в Нью-Йорк. Так называемое "расслоение" русской деревни выбрасывало из нее те группы крестьянства, которые оказывались неприспособленными для самостоятельного труда, а крестьянский труд, при всех его прочих достоинствах и недостатках, есть прежде всего, труд самостоятельный: без надсмотрщика и погонщика. Неудачники деревни попадали в великолепный город с совершенно отвратительным климатом - город, построенный для дворцов и их обитателей. В Петербурге не было того, что называется "трущобами", но были унылые ряды каменных мешков - вот вроде того, в каком в славные дни революции жил я, без солнца и без света, без простора и без зелени, каменные мешки, вечно прикрытые традиционным холодным северным туманом. Вне рабочих часов, рабочему было некуда деваться.
Царь Николай Второй на свои личные деньги построил для питерских рабочих "Народный Дом" - колоссальное оперное здание на семь тысяч мест, парк со всякими аттракционами, библиотеку и прочие культурные приспособления в этом роде. Царю Николаю Второму везло совершенно по особенному. Он родился в день Св. Иова, Его царствование началось катастрофой на Ходынском Поле и кончилось убийством Его и Его семьи в Екатеринбурге. Во всяком случае, день Его рождения настраивал Николая Второго мрачно фаталистически: Он всегда был уверен, что Его дни и Его царствование кончатся плохо - так оно и случилось. Кончилось плохо и предприятие с Народным Домом: им овладели "сеятели разумного, доброго, вечного." Разумным, добрым и вечным, по тем временам, считалось все то, что способствует революции. Библиотека наполнилась марксистской литературой; в парке, вопреки царскому запрету, развилось невиданное пьянство, а из оперы рабочих вышибло студенчество.
Самые дешевые места в этой великолепной опере - с Шаляпиным, Собиновым и прочими - стоили 17 копеек. На эти места студенты стояли в очереди целыми ночами, а у рабочих для таких очередей времени не было. Американские же горки и прочие "Луна-парковые" предприятия для рабочих никакого интереса не представляли. Словом, один из первых в России "парков культуры и отдыха" превратился в революционный трактир. А кроме трактира в Петербурге не было для рабочего в общем ничего... И едва ли могло быть.
Итак: деревенский неудачник - по преимуществу не из русских областей, а из Эстонии, Латвии, Карелии, отчасти из северо-западных губерний, попадает в красивейший город мира, город, где летом нет ночи, а зимой нет дня, город, построенный на не-русском прибалтийском болоте, город дворцов и казарм, где "восток" и "запад", Россия и отбросы Западной Европы, вцепились друг в друга в схватке, которая не закончилась и до сих пор. Кроме кабака, рабочему деваться было некуда. И в Петербурге - и досоветском, и нынешнем - пили так, как, вероятно, не пили нигде и никогда с тех времен, когда Ной сделал свое всемирно-историческое открытие по части виноградной лозы.
Петербург был беспочвенным городом, родиной беспочвенной русской интеллигенций. Беспочвенным был и петербургский пролетариат. Его заработная плата была, по-видимому, самой высокой платой в мире, но и это ничего не говорит. Петербург был самым дорогим городом России. И петербургская промышленность была вообще экономической нелепицей: издалека, с Донбасса возили туда уголь, из Украины возили хлеб, а продукцию петербургской промышленности, также и петербургской бюрократии, приходилось направлять "встречными маршрутами" за тысячи верст от места изготовления. Петербург был наполнен "выходцами", - коренного населения не было почти вовсе. Была большая немецкая колония - ремесленников и мелких торговцев, населявшая тот Васильевский Остров, в котором черпал свое вдохновение Достоевский, была английская колония, импортировавшая в Россию ткацкие машины и футбол, была финансовая колония, целиком монополизировавшая водный транспорт на Неве и Финском заливе, были просто низы" вербовавшиеся из тех неопределенных племен финского происхождения, которые именовались общим и полупрезрительным термином "чухна".
