Мария Сергеенко - Простые люди древней Италии
Мы довольно много знаем о гладиаторах и гладиаторских играх. До наших дней сохранились развалины амфитеатров; по остаткам гладиаторских казарм в Помпеях мы можем представить себе помещения, где они жили; мы знаем, как их обучали, с каким оружием и в каких доспехах они выходили на арену; нам известно, как относились к ним общество и государство. Сохранилось много изображений и надписей, освещающих и устройство гладиаторских игр, и внутренний облик самих гладиаторов. Ознакомившись со всем этим материалом, испытываешь мучительное недоумение и растерянность: мы не в силах понять людей, теснившихся на скамьях амфитеатров. Со щемящей ясностью можно представить себе, что творится на арене; от этих ручьев крови, от этих сотен трупов становится физически плохо. И эту бойню люди ожидают как праздника и радуются ей как празднику. Цицерон полагал, что никто с такой силой не учит презрению к боли и смерти, как гладиаторы. Ему вторит Плиний Младший. Вряд ли, однако, толпа спешила в амфитеатр за нравственными уроками. Один из застольников Тримальхиона, занятый таким мирным ремеслом, как изготовление лоскутных одеял, ликует, что на гладиаторских играх "наш Тит даст оружие превосходное; убежать — шалишь; бейся на смерть!". Люди наслаждались видом страданий и крови; они хотели их видеть; радостно вопили "получил! получил!", когда гладиатор обливался кровью; они приветствовали убийцу и негодовали на оробевшего гладиатора. "Народ считает для себя обидой, что человеку не хочется гибнуть". "Бей его, жги!" (медливших гнали в бой огнем и бичами). "Почему так трусит он мечей? Почему не хочет храбро убивать? Почему не умирает с охотой?". Толпа могла потребовать, чтобы раненого добили. Слова Сенеки, что "человек для человека — вещь священная" прозвучали как в безвоздушном пространстве, никем не услышанные, никем не подхваченные. Марциал в одной из своих эпиграмм, восхваляющих представления, данные в только что отстроенном Флавиевом амфитеатре (он только в XI в. н. э. получил название Колизея), обмолвился страшными словами: "Тигрица, пожив среди нас, стала свирепее". Ужас и отвращение испытываешь перед этой бескорыстной жестокостью, перед этой способностью любоваться чужими страданиями. Почему люди, которые вставали на защиту невинно осужденных, забрасывали камнями магистрата, принуждавшего идти в гладиаторы свободного человека, не жалели жизни, спасая людей из огня, — почему для этих людей страшные сцены в амфитеатре были излюбленным зрелищем? На тему о падении римских нравов писали много, начиная с XVIII в. Не говоря уже о том, что вопрос этот требует коренного пересмотра и совершенно другой постановки, "падение нравов" здесь ничего не объясняет, потому что увлечение гладиаторами во II в. до н. э., когда нравы еще не «упали», было таким же сильным, как и во II в. н. э.
Императорские распоряжения и запреты относились к Риму и на остальную Италию не распространялись. Муниципальная знать не обладала ни богатством, ни влиятельностью сенатской аристократии; представители ее мало что значили за пределами родного города, и в большинстве своем это были люди, выдвинувшиеся при новом режиме и ему искренне преданные. Не было смысла их ограничивать, и муниципальные магистраты, члены городской думы и просто богатые и влиятельные граждане не упускают случая развлечь родной город гладиаторскими играми. Их часто устраивают в благодарность за избрание на какую-нибудь должность, из желания приобрести расположение народа. Дает их обычно городская знать: в Помпеях, например, — квинквеннал Нигидий Май, эдил Суетий Церт, фламин Децим Валерий; в Остии, большой торговой гавани, — Луцилий Гамала, член одной из самых видный остийских семей; в маленьком Ланувии — эдил Марк Валерий; в Габиях, одно имя которых вызывало у римлян представление о сонном захолустье, жрица Агусия Присцилла "устроила изрядные игры в честь императора Антония Пия, отца отечества, и детей его".
Можно было превратить гладиаторские игры в источник дохода. В правление Тиберия, который и сам не любил гладиаторских игр, и римлян баловал этим зрелищем не очень охотно, некий отпущенник Атилий решил построить в Фиденах (небольшой городок километрах в семи от Рима) деревянный амфитеатр, правильно рассчитывая, что римляне хлынут на игры, которые здесь будут устраивать. Прибыль для себя предвидел он верную и богатую. Соображения его оправдались только в одной части: на первое же зрелище собралась, действительно, огромная толпа, но наспех сколоченные деревянные сидения рухнули, и 50 тысяч человек было убито и перекалечено. Это несчастье потрясло Рим; сенат запретил устраивать гладиаторские бои людям, не имевшим всаднического ценза (400 тыс. сестерций), и строить амфитеатры, не обследовав предварительно, "прочна ли почва".
Во времена республики многие богатые и знатные люди формировали гладиаторские отряды из своих рабов: это было выгодно во многих отношениях. Будущих гладиаторов обучали в специальных заведениях, которые, назывались "гладиаторскими школами". Самая старая из известных нам гладиаторских школ принадлежала Аврелию Скавру, консулу 108 г. до н. э. Капуя, с ее прекрасным здоровым климатом, была излюбленным местом для этих школ. Здесь как раз находилась та школа, из которой в 73 г. до н. э. бежало 200 рабов со Спартаком во главе. Если хозяин такой школы хотел устроить гладиаторские игры, ему не надо было искать гладиаторов на стороне; Цезарь, имевший тоже в Капуе школу, оттуда брал гладиаторов для игр, которые он устраивал. Своих гладиаторов можно было продать или отдать в наймы тому, кто устраивал игры. Аттик, друг Цицерона, превосходный делец, безошибочно чувствовавший, где и на чем можно нажиться, купил однажды хорошо обученный отряд, и Цицерон писал ему, что если он отдаст этих гладиаторов в наем, то уже после двух представлений он вернет свои деньги. Кроме того, гладиаторы были надежной личной охраной в страшное время конца республики. Лица, захваченные борьбой партий и стремившиеся к власти, держали их именно с этой целью: были они и у Суллы, и у Цезаря, и у Катилины.
Кроме этих высоко стоящих на общественной лестнице людей, существовала целая категория лиц, для которых покупка, перепродажа, а иногда и обучение гладиаторов являлись профессией, средством заработать хлеб. Они звались ланистами (название от того же корня, что и lanius-"мясник"). Аттика и людей его круга коммерческие операции с гладиаторами нисколько не позорили, но ланиста, так же как и сводник, считался человеком запятнанным, а его занятие — подлым. По самому роду своей деятельности ланиста должен был иметь дело не только с официальными работорговцами (это сословие пользовалось в Риме славой первостатейных плутов), но и с работорговцами-преступниками: пиратами, которые, пока Помпей не очистил от них Средиземного моря, рассматривали похищение людей как выгодное ремесло, и с разбойниками, которые со времени гражданских войн и еще при Августе хватали по дорогам беззащитных путников и продавали их как своих рабов. В этом темном преступном мире ланиста был своим человеком, и это еще увеличивало отвращение к нему и к его деятельности.
Ланисты были двух категорий: оседлые и бродячие. Первые обзаводились помещением, более или менее просторным, в зависимости от размаха своей деятельности, и устраивали при нем контору по продаже и найму гладиаторов. Именно таких Август выслал из Рима в голодный год, чтобы избавиться от лишних ртов. Можно не сомневаться, что люди эти наживали неплохое состояние. Бродячие ланисты переходили со своими гладиаторами из одного городка в другой, устраивая игры где и как придется; кое-как сводили концы с концами в случае неудач (а их могло быть достаточно: гладиаторы не понравились и на второй день зрителей пришло мало; несколько человек было ранено, а то и убито; нанять дешевое жилье не удалось; из отряда сбежал лучший боец), а если счастье улыбалось, то понемногу сколачивали себе капитал, вероятно, с расчетом перейти на положение оседлого ланисты.
Мы не знаем, как устраивал свою контору ланиста и как оберегал он свою "гладиаторскую семью", в которой, конечно, бывали рабы, мечтавшие о побеге. В городах, особенно таких, где имелся амфитеатр, строили обычно свою гладиаторскую школу — специальные казармы, где постоянно жили гладиаторы, принадлежавшие городу (надо думать, что были и такие), и временно размещались те, которых наняли на ближайшие игры. Развалины таких казарм в Помпеях дают о них представление.
Здесь все рассчитано на то, чтобы гладиатор всегда находился под надзором. Казармы идут сплошной линией по четырем сторонам просторного прямоугольного двора (55 м длиной, 44 м шириной); они двухэтажные; вверху и внизу находится маленькие каморки в 4 м2, где размещены гладиаторы. Таких каморок около 60; в каждой, в крайнем случае, можно уложить спать по два человека. Окон в них нет; есть только двери, которые открываются в нижнем этаже в портик, идущий вокруг всего двора, а в верхнем — на галерею, обращенную тоже во двор. Кроме этих каморок, имеется ряд «подсобных» помещений: большая кухня и рядом с ней столовая; парадная комната, расписанная изображениями гладиаторского оружия; комната, откуда можно было наблюдать за упражнениями гладиаторов; карцер, куда сажали провинившихся. Со двора можно было выйти только через калитку, находившуюся всегда под охраной. Для гладиатора его школа превращалась в тюрьму — по крайней мере, в течение какого-то времени; во дворе он часами фехтует и упражняется, во время отдыха болтает с товарищами и посетителями, пришедшими поглазеть на гладиаторское мастерство, а вечером после сытного и тяжелого обеда заваливается спать в своей конуре. Выйдет он с этого двора только в тот день, когда его поведут в амфитеатр — на убой или на убийство.
