Георгий Фёдоров - Дневная поверхность
И вот целые отрезки цепи остановлены и превращены в неподвижные бугры. Но, как и в истории с селином, уплотнение почвы в буграх нарушает, задерживает приток воздуха и влаги, необходимых кандыму, и он тоже умирает. Опадающие веточки кандыма обогащают верхние слои песка, превращая его уже в почву — мелкозём. Тогда вступают в строй осока и трава — иляк. Они ещё больше увеличивают содержание мелкозёма, делают почву ещё богаче. Но, в конце концов, и они обречены на гибель, их листья испаряют больше влаги, чем накопляется в почве от атмосферных осадков, и постепенно иляк с осокой тоже вымирают. Тогда на их месте появляются высокие кустарники — чогон, борджок, а затем и песчаный саксаул — деревцо высотой до четырёх–пяти метров. Своими мощными корнями он пронизывает бугор уже не только вширь, но и вглубь. Его опадающие ветви ещё больше обогащают почву, она становится плотной, засолённой и сцементированной. И тогда песчаный саксаул, нуждающийся в рыхлой структуре, вымирает, уступая место солончаковому саксаулу, которому не страшна плотная и засоленная почва.
Пока Иван Михайлович говорил, мы добрались до бугристой равнины, сплошь покрытой зарослями невысоких кудрявых деревьев. Я подошёл к: ним и с удивлением увидел, что стволы и ветки деревьев покрыты узорчатым солевым инеем, а в некоторых местах даже плотной коркой соли. Между деревцами росла трава, в которой с необыкновенной быстротой бегали какие–то маленькие серо–жёлтые птички.
— Да, — ответил на мой вопросительный взгляд Иван Михайлович. — Это и есть заросли солончакового саксаула — леса пустыни. Отличные пастбища для скота и топливо. Так побеждается пустыня. Конечно, бывают не только победы. Посмотрите внимательно на барханные цепи. Во многих местах вы найдете засохшие пеньки — останки погибших в бою с песками первых пионеров. А иногда и человек, варварски вырубая все заросли саксаула, открывает путь врагу — движущимся пескам. Но борьба идёт, идёт по всей пустыне и не прекращается ни на минуту, — закончил Иван Михайлович и закурил, медленно пропуская дым сквозь свои длинные усы.
— Иван Михайлович, — спросил я, — а что, в сущности, делает здесь в Каракумах ваш батальон? Я понимаю, что есть военная тайна. Может, хоть что–нибудь вы можете мне рассказать? Вы извините, я долго удерживался, не спрашивал, а теперь уж очень узнать захотелось.
— Да нет, какая же это тайна? — Ответил Иван Михайлович. — Строим дороги для опорных баз, поисковых и строительных организаций, которые будут здесь прокладывать трассы будущих каналов и шоссе. Не век быть войне.
— Ну и тяжёлая же работа! — Глупо сказал я.
— Да, не лёгкая, — отозвался Иван Михайлович. — И сама по себе не слишком рациональная. Засыпает наши дороги песок, разрушают ветер и солнце. Тут бы надо строить шоссе да и каналы проводить на железобетонных эстакадах. Конечно, это дело дорогое и трудоёмкое, но окупится. Тогда все, что идёт сейчас во вред дорогам, будет идти им на пользу. А может быть, от наших дорог через десять — пятнадцать лет ничего и не останется.
— Тогда зачем же их строить?
— А видите ли, — сказал тихо Иван Михайлович и пристально взглянул на меня своими выцветшими голубыми глазами, — чтобы эстакадные шоссе и каналы соорудить, нужны сначала наши дороги — без них не построишь. Так–то вот.
ДАНДАНКАН
Ночью я впервые за время пребывания в Таш–Рабате долго не мог уснуть, и утром, когда мы с Иваном Михайловичем снова спустились с холма, я спросил его:
— Это верно, что такыры часто располагаются в древних долинах?
Иван Михайлович подтвердил.
— Вчера вы мне сказали, что барханные цепи имеют всегда совершенно определённое направление. Но тогда и межбарханные котловины должны иметь такое же направление. Ведь так?
— Да, конечно, — ответил Иван Михайлович.
— А посмотрите, котловина или балка, которая проходит мимо Таш–Рабата, не совпадает по направлению с барханными цепями и их котловинами.
Мы снова поднялись на холм. Отсюда, с высоты, была видна то появляющаяся, то исчезающая балка, проходившая мимо городища.
— Да, — сказал он, — направление другое. А вы заметили, что вдоль этой балки попадаются древние, окатанные песком, иногда покрытые чёрным блестящим налётом кости. Это кости верблюдов, лошадей, ослов, иногда человеческие.
— Я заметил, как что–то сверкало вдоль дороги, ещё когда мы в первый раз в штаб ехали, но не придал этому значения, — ответил я.
Мы дождались машины и поехали вдоль балки. Хотя дно её было очень твёрдым и ветер выдувал из него песок, местами балка совершенно исчезала, по потом неизменно появлялась снова. Мы проследили её почти до самого Серахса. К сожалению, в другую сторону балка оказалась почти совсем уничтоженной и засыпанной. Но сомнений быть не могло. Эту балку глубиной до двух–трёх метров создали не песок и ветер, а животные и люди. Тысячи верблюдов на протяжении сотен лет утоптали этот песок, сцементировали поверхность.
— Это древняя караванная дорога, — сказал я.
— Да, это древняя караванная дорога. Теперь мы узнаем настоящее имя Таш–Рабата, — отозвался Иван Михайлович.
— Мы всё узнаем — имя, отчество, фамилию и все такое.
— У города не бывает отчества и фамилии.
— Нет, бывает.
— Может быть, и бывает, — сказал Иван Михайлович, едва приметно пожав плечами, — вам виднее.
Таш–Рабат лежал на древней караванной дороге, которая вела в одном направлении на Серахс, а в другом… Ну это ещё предстояло выяснить. Мы снова и снова проверяли балку, всё новые факты подтверждали нашу догадку. По пути, возле городища, к северу и востоку от него наша экспедиция открыла несколько небольших древних холмов, которые, как показали исследования Кремнева, были остатками небольших поселений — видимо, ремесленного посада, так как там мы обнаружили печи для обжига кирпича. Это открытие послужило ещё одним веским доказательством того, что Таш–Рабат — остатки древнего города.
У подножия холма было раскопано несколько очень странных сооружений. Цилиндрические ямы, выложенные кирпичом. Их форма и положение, казалось, не оставляли сомнения в том, что это колодцы. Однако содержимое этих ям, заполнение, как говорят археологи, противоречило такому определению. Ямы доверху были забиты человеческими скелетами. В чем дело? В колодцах ещё никто никогда не хоронил. Да и какой смысл отравлять в безводной пустыне воду, бросая туда трупы? Мы долго строили по этому поводу различные предположения, но так ни до чего и не додумались. Однако позже и эта загадка объяснилась…
Как–то, возвращаясь с Иваном Михайловичем из очередной разведки, я заметил человеческий череп, торчавший на кусте саксаула. Череп был, видимо, очень древним, потому что кость оказалась сильно окатанной и покрытой чёрным блестящим налетом.
— Какое варварство! — зло сказал я. — Пусть этот никому не известный человек давно умер. Но ничем же так глупо надругаться над его останками, да ещё и саксаул портить?
— Вы всё торопитесь с выводами, всё поверху судите, — сказал Иван Михайлович, слегка подёргивая щекой, что служило у него признаком недовольства или расстройства. — Череп очень хорошо окатан и блестит как зеркало. Человеческий череп — самый круглый из черепов и равномерно отражает свет. Одетый на куст саксаула, он со всех сторон виден издалека. Тот, кто сделал это, заботился о других людях и о нас с вами. Если хочешь добраться до колодца, нужно идти в ту сторону, куда повёрнут глазницами череп.
Я молчал, пристыженный и потрясённый. Везде череп — символ смерти. В безводной пустыне череп — символ жизни, потому что он показывает дорогу к воде…
После новых детальных обследований балки, предпринятых всей экспедицией, в один из вечеров мы собрались в землянке.
— Вне всякого сомнения, Таш–Рабат находится на древней караванной дороге, — сказал Кремнев. ~ Одним концом эта дорога упиралась в древний город Серахс. А другим?
— Другая вела до древнего Мерва, — твердо сказал Леонов. — Эта караванная дорога была хорошо известна в IX, X, XI и XII веках. Она не раз упоминается арабскими и персидскими учёными и путешественниками. Мы узнаем, без сомнения, узнаем теперь древнее имя Таш–Рабата.
В этот вечер я впервые услышал звонкое, как звук колокольчика на шее ведущего караванную цепь верблюда, слово «Данданкан». Его произнес Кремнев.
Леонов тут же сказал:
— Караванную дорогу между Мервом и Серахсом упоминают Ибн Джафар, Ал–Якуби, Гардизи и другие. Всего, по их подсчетам, на верблюдах шесть дней пути от Серахса до Мерва. От Серахса до замка ан–Наджар три фарсаха, от ан–Наджара до Уштурмагака пять фарсахов, от Уштурмагака до Тильситана шесть фарсахов, от Тильситана до Данданкана шесть фарсахов, от Данданкана до Януджира пять фарсахов, от Януджира до Мерва пять фарсахов. Всего тридцать фарсахов. Старинная восточная мера длины — фарсах примерно равен шести километрам. Расстояние от Данданкана до Серахса двадцать фарсахов, или сто двадцать километров. А какое действительное расстояние от Серахса до Таш–Рабата?
