Розмэри Сатклифф - Факелоносцы

Он вскочил и подошел к двери. Дождь кончился, и мокрый лес сверкал зеленым хрустальным блеском. На расчищенной площадке перед хижинами мирно рыхлил землю на бобовых грядках хозяин. Аквила оттолкнулся от косяка и зашагал к нему. Бобы как раз зацветали, белые с черным цветки мелькали среди серо-зеленых листьев, и от них шел то ли медовый, то ли миндальный аромат, сильный и сладкий после дождя. Монах распрямился и поджидал Аквилу, опираясь на мотыгу.

— Ты спал долго, — сказал он, — это хорошо.

— Слишком долго, — возразил Аквила. — Я благодарю тебя за пищу и ночлег и за избавление от этого. — Он дотронулся до ссадины на шее. — А сейчас я должен идти.

— Куда?

Аквила заколебался. Что, если он скажет: «Назад, к саксам, я ищу того, кто предал моего отца»? Наверняка монах с кротким лицом примется уговаривать его оставить поиски, ибо отмщение в руках Бога, а не человека.

— Еще не знаю, — ответил Аквила, что в какой-то мере было правдой.

Монах ласково посмотрел на него.

— Совершать пеший путь, не зная, куда идешь, не очень-то надежный способ странствовать. Останься здесь, пока не выберешь верное направление. Ну хотя бы на сегодняшнюю ночь. Я смажу тебе шею еще разок. Не так уж часто Бог посылает мне гостей.

Но, увидев, что Аквила отрицательно замотал головой, он оперся на мотыгу поудобнее и, не спуская с него внимательного взгляда, сказал:

— Я не стану задавать тебе вопросов, спрошу одно: как тебя называть?

Аквила помолчал и наконец ответил:

— Аквила. — Он словно опустил оружие.

— Вот как. А меня — Нинний, брат Нинний из маленькой общины… Она раньше была в лесу, немного подальше. Ну вот, значит, ты остаешься тут еще на одну ночь, а это радость для моего сердца.

Аквила вовсе не говорил, что остается, но в душе он знал, что так и будет. Он понял это сразу, едва сообщил брату Ниннию свое имя. Что-то было в самом этом месте такое… какая-то святость, которая усмиряла его, утишала обуревавшее его беспокойство. Хорошо, он пожертвует еще одной ночью на дороге мщения, но потом уж больше не потеряет ни единой, пока не отыщет птицелова и не потребует расплаты за смерть отца. Но эту ночь, так и быть, пожертвует. Он молча продолжал глядеть на ряды бобов.

Среди бобовых цветков гудели маленькие, янтарного цвета пчелы; как раз в этот момент одна из них вывалилась из цветка. Желтые корзиночки у нее на ногах раздулись от пыльцы. Пчелка с жужжанием свалилась на спину на плоский лист, потом с усилием перевернулась на брюшко и тут же устремилась к другому цветку. Брат Нинний нагнулся и погрозил ей пальцем:

— Хватит тебе на один раз, сестрица. Отправляйся-ка назад в улей.

И пчелка, словно передумав, послушалась и с гудением полетела в сторону главной хижины. Проследив за ее полетом, Аквила увидел, что там вдоль стены стоят три улья, крытые вересковыми крышами.

— Она как будто поняла, что ты ей сказал, — проговорил он.

Брат Нинний улыбнулся:

— Занятный они народ, пчелы. Я был пасечником в нашей общине, пока не пришли Морские Волки. Поэтому-то я и остался в живых.

Аквила вопросительно взглянул на него, но ничего не спросил, решив, что условие не расспрашивать относится к ним обоим. Однако брат Нинний ответил на невысказанный вопрос с большой охотой:

— Я как раз ушел глубоко в лес, когда пришли Морские Волки. Искал улетевший рой. Я злился на себя за то, что упустил пчел, хотя потом… потом стал думать, что, быть может, Бог захотел спасти одного из нас. Пчелы почуяли мою злость, они всегда ее чуют, и долго от меня прятались. А когда они наконец дали себя найти — вот тут, на ветке этого дуба, — и я вернулся домой, неся их в корзине, саксы уже ушли. Кругом было пусто, черно, сгорело все, даже ульи. Но колокол аббатства лежал среди руин целехонький. — Он умолк и осторожно снял с шершавого рукава пчелу. — Тогда такое случалось сплошь да рядом. Сейчас хоть сожженных домов стало меньше, во всяком случае последние три года, с тех пор как Хенгест со своими боевыми дружинами засел на Танате и кормится из рук Рыжего Лиса.

— Просто Хенгесту неохота, чтобы другие грабили землю, которую он облюбовал для себя, — резко заметил Аквила.

— Да, я и сам порой так думаю. И когда я так думаю, я молюсь. А помолившись, иду и сажаю что-нибудь у себя в лекарственном садике и надеюсь, что это зацветет и я сделаю какую-нибудь мазь или отвар и вылечу у ребенка царапину, а у старика кашель — до того, как явятся саксы.

Наступила тишина, наполненная лишь мирным гудением пчел. Затем Аквила вернулся к первоначальной теме:

— А что ты сделал, когда вернулся на пепелище?

— Я помолился за сожженное аббатство и убиенных братьев, а потом подобрал на земле топор, уцелевший колокол и корзинку с пчелиным роем и ушел. И пришел сюда, где перед этим отыскал потерянных пчел. И здесь сделал улей и повесил на березу колокол. И прежде чем приступить к постройке первой хижины, я возблагодарил Бога.

— За что же? — грубо прервал его Аквила.

— За то, что Он сохранил меня и я могу нести дальше Его слово.

— И кому ты проповедуешь? Пчелам и хвостатым белкам?

— Бывает паства и похуже. Но у меня есть и другие слушатели. Вон там подальше, в деревушке, живут железных дел мастера. А в большом лесу таких деревушек много. Некоторые жители слушают меня, хотя, боюсь, они все еще пляшут во славу Рогатого на празднике Белтин. Порой же Бог посылает мне гостя, вот как вчера… Да, но, чтобы мне было чем кормить гостей, надо и поработать еще мотыгой, а то сорняки заглушат бобы.

И он опять принялся с безмятежным видом за работу. Желая хоть частично возместить свой долг за пищу и кров, Аквила взялся помогать ему — подбирать выдранную сорную траву и в плетеной корзине носить на другой конец прогалины, где брат Нинний потом сжигал ее. Местность там резко понижалась к востоку, и в просвете между деревьями открывался синий простор, гряда за грядой перекатывались лесистые холмы, переходя вдали в плоскость — то ли прибрежные болота, то ли морская гладь. Аквила опорожнил корзину и застыл, заглядевшись на открывшуюся картину. Дневной свет уже угасал, и лесистые холмы казались размытыми клубами дыма. Должно быть, он глядит сейчас в сторону Рутупий, туда, где Танат, саксы, где, может быть, осуществится его мечта о мщении. Как глупо было пообещать остаться тут еще на одну ночь, задержаться только из-за того, что место это давало ощущение святости! Нет, он пойдет и скажет брату Ниннию, что отправится прямо сейчас или хотя бы сегодня к вечеру. Позже появится луна в последней четверти, и до сна он успеет проделать не одну милю. И эти несколько миль приблизят его к птицелову.

Среди деревьев начали сгущаться тени; когда он наконец нагнулся и поднял корзину, где-то неподалеку мягко ухнула сова.

— Бывало, я приходил сюда каждый вечер, как только заухает сова, поглядеть на Рутупийский маяк, — раздался у него за спиной голос брата Нинния.

Аквила быстро обернулся к широкоплечему человеку в темном одеянии с мотыгой на плече.

— Отсюда так далеко видать? — с некоторым испугом спросил он. Монах словно подслушал его мысли.

— Иногда да. До маяка миль сорок, но в ясную погоду его хорошо было видно. А в дождь или туман я знал, что он все равно там… Но однажды ночью маяк зажегся с опозданием, хотя все-таки зажегся, и сердце мое радостно забилось, как будто я увидел друга. Но в следующую ночь, сколько я ни глядел, огонь так и не загорелся. И я подумал: «Наверно, его просто скрыл туман». Но тумана-то в ту ночь не было. И тогда я понял, что со старым порядком покончено и мы уже не принадлежим Риму.

Оба помолчали. Потом брат Нинний продолжал:

— Позднее до меня дошел слух — по лесным тропам новости передаются быстро, — что римские отряды отплыли из Британии раньше, чем зажегся в последний раз Рутупийский маяк. Странное дело.

Аквила кинул на монаха быстрый взгляд:

— И впрямь странно. И как же это объясняли люди? Что, по их мнению, крылось за этим?

— Духи… предзнаменования… всякие чудеса.

— Но ты этому не поверил, не так ли?

Брат Нинний покачал головой:

— Не то чтобы не поверил. Уж кому, как не мне, верить в чудеса. А только почему-то подумалось… а что, если это какой-то бедняга-дезертир, который не уплыл со своими… мне даже представлялось, что я его знаю. Мне очень хотелось узнать, кто он и какова его история.

— С чего бы дезертиру зажигать огонь на маяке? — спросил Аквила и сам услышал, как грубо прозвучал его голос.

— Возможно, в знак прощания, возможно, как вызов. А может, просто чтобы еще на одну ночь прогнать мрак.

— «Прогнать мрак», — задумчиво повторил Аквила.

Он мысленно вернулся к той последней ночи, когда отплыли римские галеры, снова увидел площадку маяка в мертвенном лунном свете и красное пламя, вспыхнувшее под его руками. А в двух днях перехода этот человек, оказывается, ждал этой вспышки и дождался ее. Вот тогда-то, в сущности, и состоялось их знакомство — его и этого кроткого человека в темной тунике, словно внезапно вспыхнувшее пламя Рутупийского маяка породило невидимую связь между ними.