Пол Стратерн - Медичи. Крестные отцы Ренессанса
В то же время Фичино не во всем был согласен с гуманистами; его отличала повышенная духовность, и в возрасте тридцати лет он принял священнический сан. Однажды зимней ночью, читая в своем домике Лукреция, он почувствовал такое возмущение его эпикурейской легкостью, что швырнул книгу в огонь. Козимо был не единственным, кого глубоко волновали противоречия, вызванные попытками жить и думать по-новому.
8. ВОСТОК ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЗАПАДОМ
Ровно через четыре года после возвращения из ссылки Козимо добился крупнейшей победы Флоренции на мировой арене. В 1439 году в городе собрался большой Вселенский собор, призванный разрешить противоречия между римской католической и православной константинопольской церквами.
Раскол между ними уходит во времена позднего Рима, когда христианизированная империя распалась на две части. Восток — Византия — греческая церковь отстаивали строгую ортодоксию, не признавая никаких отклонений от изначальных канонов христианства, в то время как Запад — римская церковь пережила на протяжении столетий некоторую эволюцию. В результате ни одна не признавала за другой верности истинному христианству.
Это противостояние еще более усилилось в 1204 году, когда участники Четвертого крестового похода появились в Константинополе на пути в Святую землю. Войдя в город, крестоносцы устроили настоящую оргию, они бесчинствовали, насиловали, крушили все на своем пути и даже усадили на императорский престол в церкви Святой Софии пьяную проститутку. После подобного дебоша перспективы объединения Рима и Константинополя представлялись весьма смутными, но два столетия спустя мусульмане Оттоманской империи завоевали большую часть Турции и начали представлять угрозу самому Константинополю. Император Византии Иоанн VII Палеолог обратился за помощью к папе — «во имя Христа». Евгений IV откликнулся на этот призыв, предложив провести встречу иерархов обеих церквей, на которой можно будет попытаться разрешить доктринальные различия. Император Византии принял предложение и в сопровождении семисот спутников, в число которых входили 23 епископа, отправился морем на север Италии, в Феррару.
Византийские представители достигли цели в январе 1438 года. В это время город насквозь продувался ледяными ветрами с Альп, и местные власти ломали голову, как им разместить и римлян, которых тоже приехало немало, и неожиданно большую делегацию из Константинополя.
Папа Евгений IV вел монашеский образ жизни, о финансах понятия не имел и потому вечно сидел в долгах. И вот он оказался в положении хозяина, который должен оплачивать пребывание византийского императора, его бесчисленной свиты и даже входящего в нее зверинца экзотических домашних животных. Евгений IV занял у банка Медичи 10 000 флоринов, но вскоре выяснилось, что этой суммы безнадежно не хватает; он вынужден был взять еще столько же — но и этого оказалось мало. Тогда, не прибегая более к помощи Медичи, папа сделал еще один крупный заем, хотя для этого ему пришлось практически заложить средневековую крепость в Ассизи.
Козимо де Медичи наблюдал за происходящим из близлежащей Флоренции, но когда до него донеслись слухи о том, что в Ферраре разразилась эпидемия чумы, он решил, что настала пора действовать, и отправил к папе своего брата Лоренцо. Тот предложил от имени Козимо перенести заседание Вселенского собора во Флоренцию с ее более здоровым климатом, а расходы на переезд городская казна берет на себя. Помимо того, Флоренция готова выплачивать 1500 флоринов в месяц на покрытие потребностей собора, сколько бы он ни заседал. Евгений IV прекрасно понимал, чем руководствуется Козимо: ясно ведь, что подобный шаг неимоверно повысит престиж города, а помимо того, породит мощный торговый бум, от которого выиграют местные коммерсанты, не говоря уже о банкирах. Но выбора у папы практически не было. С наступлением летней жары эпидемия скорее всего только усилится, потому и решено было перебраться во Флоренцию.
По такому случаю Козимо даже решил пренебречь своей обычной осмотрительностью и сделал так, чтобы гонфалоньером избрали его: теперь он будет приветствовать папу и императора в качестве градоначальника. В день прибытия делегаций на улицах вывесили флаги, по всему ходу следования были выставлены герольды в парадной одежде и с трубами, на балконах, в окнах, даже на крышах домов битком скопились граждане.
Но первое, что встретило во Флоренции императора и его растянувшийся на сотни метров кортеж, был внезапный ливень, сопровождавшийся сильнейшими порывами ветра. Лило с такой силой, что люди вскоре бросились под укрытие, балконы опустели, любопытствующие спустились с крыш, оставив промокших до нитки спутников императора продолжать свой путь по пустым улицам. Вскоре он кончился в каком-то переулке, у первого попавшегося палаццо, по комнатам которого гости разошлись сушиться.
Несмотря на столь неудачное начало, Вселенский собор вскоре приступил к работе, и современный флорентийский книготорговец Веспасиано отмечает в своих ярких воспоминаниях: «Ясным днем папа вместе со своим двором, император греков, епископы и прелаты собрались в Санта-Мария дель Фьоре, где уже было готово все, чтобы принять иерархов обеих церквей». В огромном гулком помещении, под сводами величественного купола работы Брунеллески начались дискуссии. Почти сразу же делегаты перешли к обсуждению ключевых вопросов доктринального свойства. Следует ли во время мессы вкушать хлеб, приготовленный на дрожжах (православные), или нет (католики)? Когда души мертвых проделывают предназначенный им путь в рай или ад, проходят ли они предварительно чистилище (католики) или сразу попадают по месту назначения (православные)? Но самые острые споры разгорелись вокруг Святой Троицы: исходит ли Дух Святый от Отца и от Сына (католики) или только от Отца (православные)? Копья скрещивались вокруг больного вопроса принимать или не принимать пресловутое «филиокве» (Filioque — «и от Сына»).
Но более всего воздействие самого собора ощущалось не в зале заседаний или кулуарах, а на улицах, где на глазах флорентийцев, а в особенности флорентийских художников разыгрывался невиданный доселе спектакль. Каждодневно им встречалось множество бородатых, экзотически облаченных в роскошные шелковые одеяния прелатов. Рассказы очевидцев содержат восторженные описания закутанных с головы до пят в черные рясы, с черными цилиндрами, поверх которых накинут черный покров, греческих архиепископов; поверх рясы у них накинуты ярко раскрашенные накидки с белыми и алыми вертикальными полосами. По словам Веспасиано, в состав участников собора входили, между прочим, «...армяне, яковиты (еретики-монофизиты из Македонии), эфиопы, посланные пресвитером Иоанном (легендарным христианским правителем Востока)»[2]. Были здесь, естественно, украинцы и русские с их прислугой из татар; других сопровождали мавры, берберы, негры из черной Африки. По крайней мере одна делегация привезла с собою домашних обезьян, кое у кого были экзотические певчие птицы в клетках, а также дрессированные гепарды — вся эта живность впоследствии найдет отражение на рисунках флорентийских художников. И даже на флорентийскую кухню гости оказали некоторое воздействие. Было замечено, что император Византии любит, чтобы яйца были приготовлены особым способом — вылиты на раскаленную сковородку, перемешаны с травами и специями, а затем переложены на тарелку. Так флорентийская кухня обогатилась омлетом.
Летними вечерами, поужинав и оставив позади теологические споры, во дворцах, где остановились посланцы Востока, на свои приватные встречи собирались ученые. Особенный интерес представляли те, в которых участвовал архиепископ Виссарион, известный теолог и философ из Трапезунда[3]. Другой звездой подобных встреч был Гемистос Плетон, непревзойденный знаток Платона. Затаив дыхание, Козимо и его друзья-гуманисты внимали тому, как Плетон толкует учение Платона об идеях. Люди подобны пленникам в цепях. Они сидят в темных пещерах и смотрят на стену, и мир, который они видят, состоит лишь из теней, извивающихся на стене пещеры. Чтобы открыть глаза и постичь истину, люди должны отвернуться от этих теней и взглянуть на подлинную действительность — действительность идей, существующую снаружи пещеры.
Жизнь Козимо была иной: напротив, он всегда был человеком от мира сего, поглощенным своими бухгалтерскими книгами и постоянно принимающим меры к исполнению своих политических планов. И все же какие-то струны в его душе учение Платона задевало, удовлетворяя, наверное, некие потаенные, так и неосуществившиеся духовные устремления: не исключено, что это был отзвук его юношеской влюбленности в античность, от которой он отвернулся под давлением отца. Именно эти собрания ученых из Византии побудили Козимо заказать Фичино переводы Платона на латынь, чтобы он сам мог читать его. Тогда же Козимо начал подумывать о возможности создания школы, подобной той, что учредил Платон в Афинах более чем тысячу восемьсот лет назад. Он откроет во Флоренции Платоновскую Академию, где будут обсуждаться и распространяться среди интеллектуалов-единомышленников философские идеи; и эти интеллектуалы станут факелоносцами нового знания.
