Андре Боннар - Греческая цивилизация. Т.1. От Илиады до Парфенона
О, Зевс, отец мой! Ты на небесах царишь,
Свидетель ты всех дел людских,
И злых, и правых. Для тебя не все равно,
По правде ль зверь живет иль нет!
Орел издевается над лисой.
Взгляни-ка, вот она, скала высокая,
Крутая и суровая;
Сижу на ней и битвы не боюсь с тобой.
(Òàì æå, ñ. 157, 67 è 111)
Зевс внял просьбе лисы. Как-то орел похитил жертвенное мясо и вместе с добычей занес в гнездо горячие угли: гнездо загорелось, орлята сгорели — и лиса была отомщена.
Наиболее суровые эподы Архилоха направлены против самой Необулы. Он словно не упускал случая оскорблять ее самым грубым образом. То это развратная старуха, то она изображена поблекшей куртизанкой и даже «толстобрюхой шлюхой», от которой мужчины, в том числе и он, Архилох, с отвращением отворачиваются. Все это приправлено баснями о животных и т. д. В одной из них Необула представлена дряхлой львицей, ищущей молодых любовников!
И все же до разрыва Архилох был полон к Необуле свежего чувства, любви, не исключавшей жаркой чувственности. Он изображал свою возлюбленную в совершенно новой манере, без всякой литературной идеализации или сентиментальных оправданий. Он говорил:
Своей прекрасной розе с веткой миртовой
Она так радовалась. Тенью волосы
На плечи ниспадали ей и на спину.
(Òàì æå, ñ. 143, 31)
Или:
. . . . . . . . . . . . старик влюбился бы
В ту грудь, в те мирром пахнущие волосы.
(Òàì æå, ñ. 143, 32)
И еще:
От страсти трепыхаясь, как ворона.
(Òàì æå, ñ. 145, 44)
...точно зимородок со скалы
Взлететь сбираясь, бьет и машет крыльями.
А про себя он пишет:
От страсти обезжизневший,
Жалкий, лежу я, и волей богов несказанные муки
Насквозь пронзают кости мне.
(Òàì æå, ñ. 144, 36)
Или:
Сладко-истомная страсть,
товарищ, овладела мной!
Ни ямбы, ни утехи мне на ум нейдут.
(Òàì æå, ñ. 144, 35 è 146, 48)
Архилох — любовник по своему темпераменту, и любовник страстный. Желание его потрясает и миг наслаждения приводит в восторг. И он бы силой вырвал этот миг счастья, если бы только он мог его схватить. Но если предмет его желания от него ускользает, любовь его сразу переходит в ненависть. Архилох — натура чувствительная и вместе с тем полная неистовства, темперамент у него уязвимый и бешеный, — он как будто одинаково испытывал наслаждение и от мести и от обладания. Ненависть и любовь равно его тешили. Ненависть как будто даже крепче сидела в его сердце. Так, лишившись любви Необулы, он сразу переходит к неистовству, длящемуся годы, — его гнев обрушивается градом оскорблений на ту, обладания которой он так жаждал. В той же поэме в одном эподе читаем:
Эта-то страстная жажда любовная,
переполнив сердце,
В глазах великий мрак распространила,
Нежные чувства в груди уничтоживши.
(Òàì æå, ñ. 144, 37)
Тогда как в другом эподе он уже насмехается и оскорбляет:
Нежною кожею ты не цветешь уже:
Вся она в морщинах.
И злая старость борозды проводит.
(Òàì æå, ñ. 145, 41 è 42)
(Это же стихотворение содержит самую гнусную брань по адресу той, кого он так страстно любил, самые грубые непристойности.) Дальше в стихах у него оба чувства смешались:
Если б все же Необулы мог коснуться я рукой.
(Òàì æå, ñ. 143, 33)
И упасть на... и прижаться животом
К животу, и бедра в бедра...
(Òàì æå, ñ. 154, 96)
В некоторых строках ненависть так же всеобъемлюща, как и испытанная ранее любовь, она свидетельствует о том, что любовь еще не прошла.
Именно эта жажда растерзать того, кто его задел, и сделала Архилоха родоначальником сатирической поэзии.
* * *
Исчерпав наслаждения любви и насытившись нанесенными оскорблениями, поэт покинул свой родной остров. Он решил откликнуться на призыв колонистов Фасоса к своим согражданам на Паросе, вместе с тем надеясь, что жизнь воина в новом городе исцелит его раны. В стихах, обращенных к тем, кого ему хотелось склонить переселиться с ним на Фасос, мелькают картинки лесистого острова.
. . . . . . . . . . . . как осла хребет
Заросший диким лесом, он вздымается.
(Òàì æå, ñ. 142, 25)
(Нужно слышать эти стихи в оригинале, чтобы оценить прелесть этого «пунктированного» ритма, двутактного, несмотря на свою трехмерность, который Архилох нашел сам, а может быть, позаимствовал, усовершенствовав, из традиционных паросских танцевальных ритмов.)
Архилох отправлялся с новой партией паросцев на Фасос около 664 года до н. э., спустя лет двадцать после переселения его отца. Отныне он будет сражаться за Фасос — пером и мечом.
Я — служитель царя Эниалия, мощного бога.
Также и сладостный дар Муз хорошо мне знаком.
(Òàì æå, ñ. 137, 1)
Отныне он оруженосец бога войны и одновременно певец муз. Он добавляет еще:
В остром копье у меня замешан мой хлеб. И в копье же —
Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье.
(Òàì æå, ñ. 137, 2)
В этих строках поэт изображает суровую и полную тягот жизнь воина, ставшую отныне его уделом.
Но сатира очень скоро снова вступает в свои права. Военная жизнь полюбилась Архилоху. Если он и язвителен по отношению к товарищам по оружию и бичует некоторых своих начальников, то кажется, что именно его любовь к военному делу — источник остроты его сатиры; он ненавидит тех, кто пользуется военной профессией в личных целях или делает из нее посмешище. Чванливые полководцы и рядовые хвастунишки нашли в этом простом и мужественном воине беспощадного карикатуриста.
Вот насмешка по адресу товарищей, хвастающихся ничтожными успехами:
Мы настигли и убили счетом ровно семерых:
Целых тысяча нас было...
(Òàì æå, ñ. 139, 11)
Как далеко ушли мы от Гомера! Теперь уже дело не в «воспевании подвигов героев», а в том, чтобы «развенчать» мнимых храбрецов.
А вот сатира на незадачливых диктаторов, как паросских, так и фасосских:
Леофил теперь начальник, Леофил над всем царит,
Все лежит на Леофиле, Леофила слушай все.
(Òàì æå, ñ. 143, 30)
(Леофил — означает «Друг черни» — это, очевидно, прозвище.)
Но вот и сатира на друзей, ставших военачальниками — сатира на Главка, одного из самых старых друзей поэта. С ним он много странствовал по суше и морю, они делили труды и опасности.
Главк, смотри: уж будоражат волны море глубоко,
И вокруг вершин Гирейских круто стали облака, —
Признак бури. Ужас душу неожиданно берет...
(Òàì æå, ñ. 139, 7)
Но Главк, став военачальником, что-то слишком загордился своими кудрями!
Нет, не люб мне вождь высокий, раскаряка-вождь не люб,
Гордый пышными кудрями иль подстриженный слегка.
Пусть от будет низок ростом, ноги — внутрь искривлены,
Чтоб ступал он ими твердо, чтоб с отвагой был в душе.
(Òàì æå, ñ. 140, 17)
В одном эподе Главк превращается в робкого и тщеславного оленя, становится тем рогатым персонажем, которого Необула, сделавшись куртизанкой, увлекает в свою пещеру, уверяя его, что он должен наследовать ее трон в награду за свою красоту. Под конец она его пожирает, причем отыскивает его сердце — самый лакомый кусок. Увы — у оленя нет сердца!
Архилох и с другими друзьями обходится без стеснения. Так он в очень резких выражениях упрекает своего милого друга Перикла за обжорство на пирах, устраиваемых вскладчину:
...жадно упиваясь неразбавленным вином,
И своей не внесши доли...
И никто тебя, как друга, к нам на пир не приглашал.
Но желудок твой в бесстыдство вверг тебе и ум, и дух.
(Òàì æå, ñ. 143, 28)
Кончает он этот выпад утверждением, что семья его друга по отцовской линии происходит от людей «знаменитых своим зловонием».
Этот же Перикл стал героем популярной в древности басни, называемой басней об «обезьяне Архилоха».
Обезьяна, после того как провалилась ее кандидатура на какой-то царский престол, решила жить уединенно. Лиса (Архилох) сопровождает ее и хочет вдоволь над ней посмеяться. Перикл был хвастунишка. И вот обе кумушки идут вдоль кладбища. Обезьяна делает вид, что узнает могилы слуг своих предков, хотя сама была выскочкой. На это лиса отвечает пословицей, гласящей, что «жители Карпатоса всегда ссылаются на зайца», хотя каждый знает, что в Карпатосе никогда не было зайцев.
Потом лиса рассказывает обезьяне, что нашла клад, и подводит ее к западне. Та так неосторожно до нее дотрагивается, что ловушка захлопывается. Обезьяна поймана. Лиса издевается над ее голым задом:
С такой-то, обезьяна, голой задницей
Какой ты царь!
Сатира Архилоха не щадит никого — ни друга, ни недруга. И на кого — на приятеля или неприятеля навлекает поэт зловещее проклятие летней звезды?
И средь них, надеюсь, многих жаркий Сириус пожжет,
Острым светом обливая.
(Òàì æå, ñ. 140, 13)
Приведем еще его жуткие слова:
Гибельных много врагам в дар мы гостинцев несли.
