Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха (Том 2)
Хотя Уэллес на переговорах с немцами подчеркивал, что услышанное им из уст европейских государственных деятелей в ходе поездки предназначено только для ушей президента, тем не менее он посчитал разумным проявить некоторую неосторожность и рассказать и Гитлеру, и Герингу, что у него был "долгий, конструктивный и полезный" разговор с Муссолини и что, по мнению дуче, "все еще имеется возможность установить в Европе прочный и длительный мир". Если таковы были мысли итальянского диктатора, то немцы решили, что самое время поправить своего союзника. Мир - да, но только после оглушительной немецкой победы на Западе.
Отсутствие ответа от Гитлера на письмо Муссолини от 3 января вызывало у дуче все большее недовольство. В течение целого месяца посол Аттолико выяснял у Риббентропа, когда можно ожидать ответа, и намекал при этом, что отношения Италии с Францией и Англией, как и торговля с ними, улучшаются.
Эта торговля, включавшая продажу итальянских военных материалов, раздражала немцев, которые без конца заявляли в Риме протесты, утверждая, что она чрезмерно помогает западным союзникам. Посол фон Макензен по-прежнему докладывал своему другу Вайцзекеру о "серьезной обеспокоенности" по поводу отношений с Италией. Вайцзекер и сам опасался, что если ответ на письмо Муссолини задержится, то это предоставит дуче свободу действий и он и Италия могут быть потеряны для Германии навсегда.
И тут Гитлеру представился благоприятный случай. 1 марта англичане объявили, что заблокировали поставку немецкого угля морем через Роттердам в Италию. Это был тяжелый удар по итальянской экономике. Он вызвал у дуче яростное возмущение против англичан и в то же время дал толчок для потепления отношений с немцами, которые тут же пообещали изыскать средства доставки угля по железным дорогам. Воспользовавшись этими благоприятными для Германии обстоятельствами, Гитлер 8 марта подготовил ответное письмо Муссолини, которое Риббентроп через два дня лично доставил в Рим.
Фюрер не извинялся за задержку с ответом на письмо дуче, но в весьма корректном тоне детально излагал свои замыслы почти по каждому вопросу, проявив такое многословие, каким не отличался ни в одном предыдущем письме, адресованном итальянскому партнеру. Он оправдывал нацистский альянс с Россией, оставление финнов на произвол судьбы, полное уничтожение польского государства.
"Если бы я вывел германские войска из генерал-губернаторства, это не принесло бы умиротворения Польше, а вызвало бы страшный хаос. И церковь оказалась бы не в состоянии осуществлять свою функцию восхваления всевышнего, а священникам отрубили бы головы..."
Что касается визита Самнера Уэллеса, продолжал Гитлер, то американец ничего не добился. Фюрер по-прежнему полон решимости предпринять наступление на Западе. Он понимает, "что предстоящий поход не из легких, что это будет ожесточеннейшее в истории Германии сражение... сражение не на жизнь, а на смерть".
И тут, как опытный игрок, делающий хорошую подачу, Гитлер предлагает Муссолини вступить в войну:
"...Дуче, не может быть никаких сомнений в том, что исход войны решит также и будущее Италии... Наступит день, и Вы столкнетесь с теми самыми противниками, которые сегодня сражаются против Германии... Я также понимаю, что судьбы наших двух стран, наших народов, наших революций и наших режимов неразрывно связаны...
И наконец, позвольте заверить Вас, что, несмотря на все, я верю, рано или поздно судьба заставит нас сражаться бок о бок, то есть и Вам не избежать этого вооруженного столкновения независимо от того, как отдельные аспекты нынешней ситуации развиваются сегодня, и тогда Ваше место, как никогда раньше, будет рядом с нами, точно так же, как мое место - рядом с Вами".
Муссолини был польщен содержанием письма и тотчас заверил Риббентропа в своем глубоком убеждении, что его место "на огневом рубеже" на стороне Гитлера. Нацистский министр иностранных дел со своей стороны, не теряя времени, старался умаслить гостеприимного хозяина. Фюрер, сказал он, "глубоко возмущен последними шагами англичан, пытавшихся блокировать доставку в Италию немецкого угля морем". Сколько угля требуется итальянцам? От 500 до 700 тысяч тонн в месяц, отвечал Муссолини. Германия готова, бойко заверил Риббентроп, поставлять миллион тонн ежемесячно и обеспечить железнодорожный транспорт для его доставки.
11 и 12 марта состоялись две продолжительные встречи этих деятелей при участии Чиано, и стенографические записи доктора Шмидта свидетельствуют, что Риббентроп на них в полной мере проявил свою претенциозность. Хотя имелись и более важные вопросы, нуждавшиеся в согласовании, немецкий министр иностранных дел вытащил на свет перехваченные польские дипломатические депеши из западных столиц, чтобы показать "чудовищную вину Соединенных Штатов в этой войне".
"Министр иностранных дел пояснил, что эти документы показывают особо зловещую роль американских послов Буллита (Париж), Кеннеди (Лондон) и Дрекселя Биддла (Варшава)... Они дают лишь в общих чертах представление о тех махинациях еврейско-плутократических клик, под влиянием которых при поддержке Моргана и Рокфеллера оказались все, включая самого Рузвельта".
В течение нескольких часов надменный нацистский министр иностранных дел самовлюбленно витийствовал, выдавая при этом привычное для него незнание обстановки в мире, подчеркивая общность судеб двух фашистских государств, делая акцент на том, что Гитлер вскоре предпримет наступление на Западе, в течение лета разобьет французскую армию и выгонит англичан с континента еще "до окончания года". Муссолини в основном слушал, лишь изредка делая замечания, сарказм которых, очевидно, не доходил до нацистского министра. Когда, например, Риббентроп высокопарно заявил, что "Сталин отвергает идею мировой революции", дуче, как свидетельствует запись Шмидта, возразил: "И вы этому действительно поверили?" Когда Риббентроп сказал, что "нет ни одного немецкого солдата, который бы не верил, что победа будет достигнута в этом году", Муссолини заметил: "Это исключительно интересно". В тот вечер Чиано записал в своем дневнике:
"После беседы, когда мы остались вдвоем, Муссолини сказал, что не верит ни в немецкое наступление, ни в полный успех немцев".
Итальянский диктатор обещал изложить свою точку зрения на совещании, намеченном на следующий день. Риббентроп почувствовал некоторую обеспокоенность по поводу того, какой она, эта точка зрения, может оказаться, и телеграфировал фюреру, что ему не удалось хотя бы прояснить замыслы дуче.
Но оснований для беспокойства не было. Муссолини на следующий день предстал совсем другим человеком. Совершенно неожиданно, как замечает Шмидт, он "стал выступать в поддержку войны". Вопрос заключается не в том, говорил он Риббентропу, вступит ли Италия в войну на стороне Германии, а когда. Вопрос времени "крайне деликатен", ибо ему не следует вмешиваться, пока не будут завершены все приготовления у партнера, чтобы не обременять его дополнительными заботами.
"Во всяком случае он должен заявить на этот раз со всей ясностью, что Италия в финансовом отношении не в состоянии выдержать длительную войну. Он не может позволить себе расходовать по миллиарду лир ежедневно, как это делают Англия и Франция".
Это заявление на некоторое время привело, очевидно, в замешательство немецкого министра, и он попытался было вынудить дуче назвать конкретную дату вступления Италии в войну, но тот, проявляя осмотрительность, старался не связывать себя обязательствами. "Наступит момент, когда четко определятся отношения Италии с Францией и Англией, то есть произойдет разрыв отношений с этими странами", - сказал Муссолини и добавил, что спровоцировать такой разрыв не составит особого труда. Сколько ни упорствовал Риббентроп, он так и не добился, чтобы Муссолини назвал конкретную дату. Очевидно, Гитлеру самому придется вмешаться в это дело. Затем нацистский министр иностранных дел предложил провести очередную встречу между двумя вождями в Бреннере во второй половине марта, после 19-го, с чем Муссолини охотно согласился. Риббентроп, между прочим, даже словом не обмолвился о планах Гитлера оккупировать Данию и Норвегию. Существуют такие секреты, о которых не извещают своего союзника, даже если оказывают на него давление, чтобы перетянуть его на свою сторону.
Хотя ему и не удалось выяснить у Муссолини конкретную дату вступления в войну, все же немецкий министр вырвал у дуче обязательство вступить в нее. "Если он хотел усилить союз держав оси, - писал Чиано в дневнике, - то он этого добился". По возвращении Самнера Уэллеса в Рим после посещений Берлина, Парижа и Лондона он вновь встретился с Муссолини 16 марта и обнаружил в нем разительную перемену.
"Казалось, он сбросил с себя какой-то огромный груз, - писал позднее Уэллес. - ...Я часто размышлял, не решился ли он за две недели, прошедшие со времени моего первого визита в Рим, перейти Рубикон, а во время визита Риббентропа втянуть Италию в войну".
