Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова
Московский Кремль при Иване III. А. Васнецов.
История этого строительства примечательна. В 1472 году наняли двух московских зодчих, Кривцова и Мышкина. Мастерам было велено построить что-нибудь вроде владимирского Успенского собора. Они бодро разобрали старый храм и два года возводили новый, а на третий он взял и развалился (известь оказалась «не клеевита»). Увы, «каменная наука» на Руси подзабылась.
Хотели поручить дело псковичам, потому что в Пскове неплохо строили из камня, но решили не рисковать и отправили в Италию посланника подыскать хорошего архитектора. Болонец Аристотель Фиорованти, в то время работавший в Венеции, польстился на баснословное жалованье (десять рублей в месяц) и отправился в далекую страну с сыном Андреа и учеником Пьетро.
С недостроенными стенами фрязин (так на Руси звали итальянцев) иметь дело не пожелал и велел расчистить площадку. Съездил во Владимир. Тамошний собор XII века Аристотелю очень понравился. Фиорованти отказывался верить, что его строили не итальянцы. Талант зодчего проявился в том, что он сумел ухватить и воссоздать «русскость» православного храма. Торжественный и в то же время простой контур Успенского собора напоминает домонгольскую архитектуру.
Фиорованти научил русских делать прочные кирпичи и густой раствор, соорудил подъемник (раньше камни тянули наверх вручную). Работа закипела. Всего за четыре года – невероятная быстрота и по итальянским меркам – собор был построен. Его освятили в 1479 году. Правда, доверив иноземцам строить «тело» храма, его «душу», то есть иконопись русские оставили за собой. Так оно происходило и в дальнейшем. К иконописному делу и росписи храмов допускали только отечественных художников или православных греков.
Свое щедрое жалованье Аристотель Фиорованти отработал с лихвой. Истинный человек Ренессанса, он умел очень многое: кроме зодчества, итальянец владел искусством колокольного литья, делал пушки, чеканил монету.
Успенский собор в Кремле
Теперь, когда Богу было отдано Богово, настал черед и кесаря. Русские послы видели, что иноземные государи живут в помпезных каменных палатах, и Иван решил, что ему невместно принимать иностранные посольства в деревянном тереме. Венецианские мастера выстроили для приемов Грановитую палату, но, в отличие от Успенского собора, не по русским, а по беспримесно итальянским образцам. В 1490-е годы миланец Алоизо де Карезано (русские звали его Алевизом Фрязином Старым, ибо вскоре появился еще один Алевиз, прозванный Новым) спроектировал для государя и жилой дворец, но Иван Васильевич и его последователи «каменного житья» не любили, предпочитая деревянные терема, прохладные летом и теплые зимой. Зато теперь было что показать чужеземцам: у нас не хуже, чем у вас.
Вслед за великим князем собственными каменными (точнее кирпичными) палатами обзавелся митрополит, а затем и некоторые бояре.
Великий князь, не любивший докторов, держал при себе только иностранных, в основном немецких лекарей (которым, впрочем, тоже не доверял).
В Московию ехали горные мастера, умевшие находить и обрабатывать руду; ехали военные инженеры и литейщики; ехали ювелиры и специалисты по чеканке монеты.
Русскому войску, которое в боях с литовцами и особенно ливонцами столкнулось с массированным использованием полевой артиллерии, были очень нужны хорошие пушечные мастера. Для осады каменных крепостей требовались тяжелые осадные орудия. Поэтому стало быстро развиваться собственное литейное производство. Пройдет всего два-три десятилетия, и европейцы будут поражаться количеству и размеру русских пушек.
Итальянец Павел Дебосис отлил несколько гигантских орудий, поражавших современников. Самая большая пушка, названная в его честь «Павлином», весила 16 тонн и имела калибр в 550 миллиметров. Ее еще называли «царь-пушкой» – до тех пор, пока русский мастер Андрей Чохов век спустя не отлил исполина, ныне стоящего в Кремле. Новый пушечный царь затмил старого.
Власть и церковь
Не наставница, а помощница
Как я уже писал, прагматичный и приземленный Иван, видимо, не был религиозен. Это последующие русские монархи будут свято верить в «помазанность» и в особые отношения с Богом, а Иван III точно знал цену своего самодержавия, поскольку создал его собственными трудами, не уповая на Божью помощь. Набожность и религиозную ревностность великий князь выказывал, только когда это было ему выгодно. Иван III спокойно относился к иноверцам, не побуждая к переходу в православие ни вассальных татар, ни приезжих европейских мастеров, ни иудеев, которых охотно брал на службу дипломатами, лекарями и торговыми посредниками.
Точно с таким же практицизмом строил государь и свои отношения с церковью. Она была ему нужна не в качестве духовной наставницы, а в качестве исполнительной помощницы и удобного политического инструмента.
Русской церкви, следовавшей византийскому принципу единения патриархии с императорской властью, было не так трудно смириться с этой подчиненностью. С 1448 года русские иерархи стали выбирать митрополита сами, без участия Константинополя. Фактически это означало, что первосвященника теперь назначал московский государь. Уходили в прошлое времена, когда пастырь мог публично осудить монарха за прегрешения, а митрополит – осерчать и уехать из Москвы. В первую половину Иванова княжения мы еще видим несколько случаев былой церковной независимости (вспомним, как преосвященный Вассиан корил государя за малодушное бегство с Угры), однако вскоре подобная непочтительность стала совершенно немыслима.
К этому же времени относится, кажется, последний в отечественной истории эпизод, когда глава духовенства взял верх над монаршей волей. Это произошло, когда Иван III слишком уж бесцеремонно вторгся в сферу, которая безраздельно принадлежала церкви. Во время торжественного освящения Успенского собора государь сделал выговор митрополиту Геронтию, что тот-де неправильно ведет крестный ход: против солнца. Геронтий возмутился – он, разумеется, лучше знал, как следует проводить шествия. Не вполне понятно, зачем равнодушному к церковной обрядности Ивану понадобился этот конфликт. Возможно, в момент освящения главного государственного храма великий князь хотел всем наглядно продемонстрировать, что собирается безраздельно властвовать и над церковью.
Государь разгневался на митрополита и запретил ему освящать храмы. Геронтий в знак протеста заперся в монастыре. Эта ссора произвела волнение в народе. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не осложнилась политическая обстановка: хан Ахмат стал грозить войной, в тылу начался мятеж государевых братьев – и великий князь пошел к владыке на поклон. Признал правоту Геронтия и обещал впредь не вмешиваться в отправление церковных обрядов.
Но когда гроза миновала, Иван припомнил митрополиту непокорство. Через некоторое время Геронтий по болезни вновь удалился в обитель, а потом, поправившись, пожелал вернуться, но государь его «не восхоте». Положение митрополита оставалось шатким вплоть до самой его смерти.
Строятся новые храмы, растет численность духовенства, московская церковь становится всё богаче, но былого политического влияния у нее уже нет. Еще попадаются принципиальные или норовистые церковные деятели, но после Геронтия на самый верх иерархии путь таким людям закрыт. Великому князю не нужны сильные митрополиты, нужны удобные. Если государь не доволен архиереем, то обходится с ним без церемоний, как с преступником (вспомним участь новгородского владыки Феофила).
К православию Иван относился так же потребительски, как к церкви. Для этого монарха религия была не законом жизни, а идеологическим обоснованием государственной идеи.
Сначала Иван Васильевич провозглашал себя опорой истинной веры, потому что этого требовала концепция «всея Руси» – ведь в литовской части Руси имелся собственный православный митрополит, киевский, ориентировавшийся не на Москву, а на Вильно. Борьба за церковное первенство была важной стадией борьбы за первенство политическое. Из-за поддержки государя московская митрополия взяла верх над киевской, потому что тамошнему митрополиту приходилось искать компромисса с католической элитой Литвы. Через некоторое время понятие «русская церковь» стало ассоциироваться только с Москвой. Была одержана важная психологическая победа, давшая Ивану и его преемникам морально-религиозное обоснование для объединения всех русских территорий.
Однако этим политическое значение православия для Ивана III не исчерпывалось. Правитель, обладавший стратегическим умом и строивший планы надолго вперед, начал выстраивать доктрину Москвы как «второго Царьграда» и «третьего Рима» на том основании, что после падения Константинополя огонь истинного благочестия и «правильной веры» переместился в Москву.
