Александр Иванченко - Путями Великого Россиянина
«Due le Mikoucho-Maclay prete le flank a mille attagues, mais il est Fort d`une arme sainte gui J'emporte, il veut ca, verite pour la verete».
«Миклухо-Маклая уязвим с многих сторон, но он силён святым оружием, перед которым отступают все его слабости: он ищет истину для истины и стремится к ней.»
Может быть, в якутской тайге, где я искал алмазы, это помогло мне выжить, когда у меня открылась скоротечная чахотка, и мне было отпущено очень мало времени, чтобы, как говорится, на перекладных добраться из Якутии на Памир, где меня мог спасти – я в этом не сомневался – только мой Учитель Зоран, его излучающие целительный жар ладони...
* * *В январе 1958 года на заседании редколлегии журнала «Вокруг света», в котором я после непродолжительной своей драмы в Якутии и двух с половиной лет работы собственным корреспондентом Всесоюзного радио по Средней Азии начинал выполнять обязанности спецкора, обсуждались материалы будущего апрельского номера, в том числе и очерк, посвящённый 70-летию памяти Н. Н. Миклухо-Маклая, написанный одним ленинградским миклуховедом. Присутствовал и академик Евгений Никанорович Павловский – небольшого росточка, полноватенькой, с округлой белой бородкой и всегда почему-то печальными светлыми глазами старичок в мешковато сидевшей на нём форме генерал-лейтенанта медицинской службы. Занимаясь в основном паразитологией, он принадлежал в то время к крупнейшим зоологам мира и большую часть жизни провёл в различных экспедициях.
Членом редколлегии «Вокруг света» Евгений Никанорович не был, но как президент Государственного географического общества СССР работой нашего тогда популярного географического ежемесячника интересовался постоянно. Сейчас же сказал, что приехал в редакцию специально из-за очерка о Маклае. Пожалуй, даже не сказал, а с этакой нахохленной непреклонностью проворчал, словно ждал от нас какого-то противления и заранее всем своим видом показывал, что готов идти в бой, чем вокругсветовцы, знавшие спокойный покладистый характер академика, были удивлены и вместе с тем заинтригованы.
А дело оказалось вот в чём.
Ленинградский филиал Института этнографии АН СССР – центр советского миклуховедения, как отчасти и Государственное географическое общество (ГГО), штаб-квартира которого находится там же, в Ленинграде. Автором юбилейного очерка был сотрудник этого Института. По заведённому порядку, перед отправлением материала в редакцию автору полагалось в таких случаях завизировать его у президента ГГО. Но ни этот автор, ни его более ответственные институтские коллеги с весьма существенными замечаниями Евгения Никаноровича не согласились. Потому, главным образом, как мы по наивности своей сначала полагали, что, хотя и прошло уже два года после XX съезда КПСС, на котором Н. С. Хрущёв выступил с докладом о культе личности Сталина и противозаконных репрессиях во время его почти тридцатилетней диктатуры, в действительную реабилитацию невинно погибшего в период бериевщины прежнего президента ГГО академика Николая Ивановича Вавилова ещё не совсем верили. Между тем, Е. Н. Павловский требовал обязательно учесть то, как оценивал значение Миклухо-Мак- лая в отечественной и мировой науке Н. И. Вавилов, на что он обращал внимание собирателей и популяризаторов его трудов и от чего предостерегал научных и литературных биографов. Миклуховеды, однако, упорствовали.
Вот почему в тот январский день 1958 года и приехал к нам в редакцию академик Е. Н. Павловский. Не соглашаясь с позицией миклуховедов, которые, как тогда, так и теперь все преимущественно этнографы и не в состоянии заниматься сложнейшим научным наследием Маклая, Евгений Никанорович зачитал на заседании редколлегии датированное 17 ноября 1937 года письмо Н. И. Вавилова (в сталинские времена, да и после, известное только единицам). Оно было послано его предшественнику на посту президента ГГО и тогда ещё остававшемуся почётным председателем Общества Юлию Михайловичу Шокальскому. Речь в нём шла о необходимости всенародно отметить 50-летие памяти Н. Н. Миклухо-Маклая – 14 апреля 1938 года. Но для этого требовалось разрешение Совнаркома, обращаться в который, не рискуя заведомо всё погубить, Николай Иванович тогда не мог, так как знал, что уже шестой год находится под негласным следствием сначала якобы как «замаскировавшаяся контра», потом как «враг народа». Поэтому он действовал через явно для всех безопасного, но всемирно известного (в области картографии и океанографии) профессора Ю. М. Шокальского, который ещё смутно помнил публичные петербургские лекции Маклая в октябре-ноябре 1882 года и его похороны на Волковом кладбище шесть лет спустя.
По словам Е. Н. Павловского, до самой смерти Ю. М. Шокальского (март 1940 года) письмо Н. И. Вавилова (Николай Иванович был арестован пятью месяцами позже), написанное, видимо, из вящей осторожности по-французски, хранилось в архиве профессора, затем кто-то из его близких друзей или родственников передал машинописную копию Евгению Никаноровичу (уже в дни работы XX съезда КПСС).
Это-то письмо, переводя на русский язык прямо с листа, и прочёл нам Е. Н. Павловский.
Я процитирую деловую его часть полностью с некоторыми своими примечаниями.
* * *«У нас привыкли считать Н. Н. Миклухо-Маклая мужественным путешественником-романтиком, и против этого как будто не возразишь – отдельные проблески романтических настроений в его дневниках встречаются. Однако из тех же дорожных дневников перед нами встаёт натура высокоорганизованная, строгая к себе и окружающим и, что особенно важно, с логически сильным мышлением исследователя, о всяком предмете имеющего своё собственное суждение, выведенное не из чьих-то авторитетных умозаключений, а преимущественно из своих же опытов и наблюдений. Совершенно по-ломоносовски!
Поэтому, я думаю, представлять его и впредь в школьных программах и любопытствующей публике как интересного путешественника, не убоявшегося длительное время беззащитным жить среди первобытных племён папуасов, значит не отдавать ему должного как крупнейшему из учёных, совершившему в первую очередь, конечно, грандиозный переворот в науке о человеке, всю значимость которого нам предстоит в полной мере осознать, когда он скажется, а это произойдёт неизбежно, на судьбах народов мира. Скажется же он в особенности на до сих пор приниженных и угнетенных всеобщим взрывом сознания несправедливости унижения их человеческого достоинства, что как неотвратимое следствие повлечёт за собой радикальные социальные перемены во всех колониальных странах.
Поэтому не для лишней похвальбы России, а как рачительным охранителям своего духовного наследия, сущность которого в конечном счёте определяет авторитет всякого народа, нам надлежит озаботиться, чтобы мир знал, а вместе с ним мы уяснили и сами, что основы для пробуждения такого сознания заложил сын нашего Отечества, тем более сейчас на фоне теперешнего фашистского шабаша в Европе.
Учитывая европейские политические события, польза приобщения созданной Н. Н. Микрухо-Маклаем науки о человеке к нашей коммунистической пропаганде очевидна. Здесь она злободневна по высшему разряду.
Мне кажется, при обращении в Совнарком упирать нужно как раз на это. Иначе в создавшейся у нас обстановке торжественно отметить пятидесятилетие его памяти нам могут и не дозволить. Но сделать надо постараться так – на всю страну, чтобы привлечь к нему максимальное внимание не только народа, но и правительства.
Я понимаю, российский патриотизм нынче «не в моде», исходящий же от меня – и подавно.
Ко всему прочему беспременно обвинят меня ещё и в шовинизме. Тем не менее, если вопрос с торжествами решится положительно и нам удастся дать Н. Н. Миклухо-Маклаю соответствующую научную, политическую и нравственную оценку, мы должны будем потом найти какую-то форму (не слишком бьющую в глаза) работы с его наследием и вокруг него в этом направлении. Нельзя идти на поводу у британских писак, для которых, а значит и для большинства мира, он, волею случая родившийся в России и будто отринутый ею, – полушотландец-полуиудей (подробнее об этом в тексте романа). Будучи в действительности по тогдашнему национальному определению природным малороссом, он предпочитал чаще называть себя обобщённо россиянином, не без основания имея в виду триединство народов, вышедших из лона Древней Руси. Россией же, если учесть, сколько она вложила только материальных средств в его путешествия, он вовсе отринут не был, кроме, может быть, какого-то щелкопёра Скальковского, да и то он, зарабатывая в России на опусах о русских же, русским никогда не симпатизировал.
С другой стороны, разве учение Н. Н. Миклухо-Маклая о человеке не насквозь интернационально? Ни один уважаемый нами политик всех времён, ни один из знаменитых гуманистов не сделал столько для предметного понимания естества человеческого братства, как это сделал Н. Н. Миклухо-Маклай. Да и гуманизм-то до него ассоциировался с несбыточными мечтаниями вроде «Утопии» Томаса Мора или «Города солнца» Томмазо Кампанеллы, либо с пафосно красивыми, но никакими убеждающими реалиями не подкреплёнными декларациями вроде утверждения Жан-Жака Руссо о том, что все люди рождаются голыми и потому уже, и только потому (других доводов у Руссо не нашлось), равными в правах, иными словами, до Н. Н. Миклухо-Маклая понятие гуманизма по сути было идеалистическими фантазиями или, если угодно, декларациями; он же, вооружённый редкостно человеколюбивой для белой расы народной философией Русичей (полагаю, вы меня знаете и не примете сию мою тираду за умиление патриота из квасных русофилов, но в мире я всё же кое-что повидал, а всё, как говорили древние, познаётся в сравнении), корни которой в глубокой древности где-то на берегах Днепра и Волхова (не эта ли философия давала силу Руси почти тысячелетие стеной стоять против натиска душепоработительного, потребного только верхушке власть имущих иудомессианства, вероятно, для отсечения неблагозвучной приставки «иудо-», именуемого по-гречески христианством, а у нас для компромисса с прежним, славившим не столько мифических богов, сколько вольность и честь человеческую, язычеством – «славием», снабжённым приставкой «право-», будто бы самым верным?), идеями русских демократов (Герцен, Чернышевский, Писарев), а также научными разработками, касающимися антропогенеза, биологии и психики человека таких отечественных учёных, как академик Карл Максимович Бэр и незабвенной памяти Иван Михайлович Сеченов, и собственным трудом добытыми энциклопедическими знаниями, помноженными на бесценный дар их синтезатора, способного из множества алгоритмов извлекать единственное искомое, наполнил идеалистические декларации, я бы сказал, грубо осязаемой фактурой, доказательно отвергающей правомочность всякого насилия во взаимоотношениях всех наций и рас.
