Франсуа Блюш - Людовик XIV

Всю пятницу, 30 августа, король пребывал в состоянии полной сонливости. «У него нарушался контакт с реальностью». 31-го состояние его еще больше ухудшилось, «проблески сознания были уже очень коротки». В половине одиннадцатого вечера монарху прочитали молитвы умирающих. И это моление вызвало изумительный рефлекс, который как бы резюмировал и символизировал всю силу и действенность барочной набожности. «Голоса священников, читающих молитвы, — рассказывает маркиз де Данжо, — привели в действие механическое сознание короля, который во время чтения этих молитв стал произносить громче, чем они, «Ave Maria» (Богородица Дева, радуйся) и «Credo» (Символ веры), и это несколько раз подряд, но явно бессознательно, благодаря привычке, которую имел король их произносить». В те времена, когда наши предки молили Господа не дать им умереть внезапной смертью, кто не пожелал бы отойти в мир иной в полном сознании, после долгой агонии, с молитвой «Верую во единого Бога Отца…» на устах?

Смерть наступила 1 сентября, в воскресенье, утром, ровно за четыре дня до исполнения королю 77-ми лет. «Он отдал Богу душу, — сказал Данжо, — без малейшего усилия, как свеча, которая погасает».

Через несколько часов папский нунций написал в Рим: «Вот так умер Людовик XIV, король Франции и Наварры… В нем соединились все королевские и христианские добродетели, если не считать легкомысленных поступков, совершенных им в молодости (от них избавлены только те, кто по особой милости Божьей призван к святости от самого рождения), и не было ничего, в чем можно было бы его упрекнуть. В нем сочетались величие и приветливость. Повелевая людьми, он не забывал, что он тоже человек, он обладал талантом завоевывать сердца тех, кто имел честь общаться с ним. В нем еще наблюдались большая набожность и большое чувство справедливости, исключительная способность быстро отличать верное от ложного, умеренность при процветании и успехе, твердость в борьбе с превратностями судьбы, большие способности не только в области военного искусства, но и в делах мирного строительства. Среди беспорядков войны он сумел обеспечить отличное управление страной, распространить науки и искусства во всем своем королевстве. Он умел быстро разобраться в самых сложных вопросах и найти наилучшие решения и энергично брался за их выполнение. Всех этих качеств было уже достаточно, чтобы считать его образцом великого короля, а если прибавить к ним еще то постоянство, с которым он следовал учению истинной религии, исповедуя которую он встретил свою кончину, то можно сказать, что он нам может дать почти полное представление о короле святом. Во всяком случае, благодаря этим его качествам он будет жить в веках, и трудно будет найти ему равного в истории. Благодаря этим дарованиям его имя in benedictione erit (благословлено будет) всеми порядочными людьми»{131}.

Для Корнелио Бентивольо, представителя папства, которое трижды угрожало королю Франции навлечь на него Божью кару, многочисленные трауры, которые последовали в семье наихристианнейшего короля, и даже поражения, постигшие его во время испанской войны, вовсе не говорят о том, что Господь на него разгневался. Эти Божьи испытания, подобные испытаниям святого Иова, которые были призваны выявить силу духа и непобедимую веру монарха и очистить в пекле нравственных мук возлюбленную Господом душу{131}. За усердие, с которым Людовик XIV боролся за «правоверность», Римская католическая церковь и, по всей вероятности, Господь готовы были простить ему все его другие прегрешения. Есть явно что-то порочное в этой точке зрения. Нунций немного торопится причислить к лику святых человека, который отменил Нантский эдикт, разрушил стены Пор-Рояль-де-Шан, осудил Кенеля. Но значение такой точки зрения в том, что в контексте Контрреформы она помогает понять настроения, чувства, которые испытал католический обозреватель через несколько часов после одной из самых красивых агоний века, прекрасных смертей.

Пусть это свидетельство, намного предшествующее писаниям Эрнеста Лависса или Жюля Мишле и даже герцога де Сен-Симона, всегда будет оживать в нашей памяти, когда у нас будет появляться искушение придать больше значения мифам или предвзятым мнениям, чем обычным будням царствования, чем атмосфере, которая царила в течение всего века. Едва нунций кончил писать и отложил перо, как «всякий сброд» поспешил заполнить кабаки, как чернь стала устраивать иллюминацию. Тщетность триумфа мещанства, мещанского подхода к событиям истории скоро продемонстрирует Вольтер, показав Франции посмертную значимость самого великого из ее королей (Тацит уже родился в империи[128]).

Временное уравнивание смертью

В реестре могил версальского прихода (Божьей Матери) свидетельство о смерти короля появилось с шестинедельным опозданием. И никому в голову не пришло выделить монарху отдельную чистую страницу. Католические реестры наших предков предполагают и подчеркивают равенство всех перед смертью. Да и сам состав прихода предрасполагает к такому душевному христианскому подходу. Людовик окружен своими скромными и верными слугами — тут прачка из его королевского дома5 и дочь повара первого шталмейстера, и сын форейтора принца де Рогана. А вот как выглядит во всей своей строгости шестидесятая страница реестра прихода Божьей Матери:

«В первый день сентября тысяча семьсот пятнадцатого года скончался великий, очень могущественный и замечательный король Франции, Людовик XIV славной памяти, в возрасте семидесяти семи лет в своем дворце и был перенесен в Сен-Дени в девятый день названного месяца в присутствии мессира Жана Дюбуа, каноника Сен-Кантена, капеллана королевского оркестра и мессира Пьера Маннури, священника Конгрегации Миссионеров, которые подписались вместе с нами

Юшон

Дюбуа

Маннури

В год тысяча семьсот пятнадцатый, семнадцатого октября Элизабет Прюданс, дочь Шарля Берже и Мадлены Муайе, его супруги, скончалась вчера в возрасте пяти лет и шести месяцев и была похоронена на кладбище данного прихода в присутствии вышеназванного отца покойной и Бернара Монса, которые ниже подписались.

Берже

Моне Готье, священник»{33}.

Глава XXX.

…А ГОСУДАРСТВО ОСТАЕТСЯ

Я ухожу, но государство остается… Будьте едины и живите в согласии; в этом залог единства и силы государства.

Тот же самый король Людовик XIV, который никогда не говорил «Государство — это я», писал: «Интересы государства превыше всего» (1679), а затем сказал, лежа на смертном одре: «Я ухожу, но государство остается»{26}. Что означала эта фраза, сказанная 1 сентября 1715 года, в полдень? Поскольку мы знаем — благодаря тому, что с тех пор прошло очень много лет, — как развивались в дальнейшем события, мы можем попытаться ответить на этот вопрос.

Некоторое представление о государстве

В 1986 году давление, оказываемое государством — в бюрократическом, налоговом, юридическом, военном планах, — чудовищно{238}. Чудовище-государство — это не только гигант исключительно прожорливый, безликий, а следовательно, безжалостный, но он отличается еще и тем, что хочет стать объектом поклонения, культа со стороны граждан. Молох требует жертв, и таких жертв, которые граждане приносили бы добровольно и с радостью. И тогда, строго следуя законам логики, мы стали искать истоки этой новой религии, мы хотели узнать, когда появился этот идол-опекун. Когда-то считали, что своим появлением он обязан Наполеону (и весь свой гнев обрушили на префектов империи, на наполеоновский университет и т. д.). Теперь же выработалась привычка все валить на Людовика XIV. Сейчас обычно пишут: этот король навязал единство многоликой Франции, он силой подчинил государству администрацию, которая до сих пор была невзыскательной, короче, Людовик XIV установил у нас культ государства. Одни упрекают короля в том, что он ввел интендантов, видят в этом зародыш Национальной административной школы (до ее появления). Другие доходят до того, что в организации Версальского двора усматривают начальную стадию социализма. И все, конечно, сожалеют о налоговой системе тех времен, которая так хорошо развивалась и которую, казалось, достаточно будет сделать более демократичной, и она станет совершенной.

Такие обвинения покоятся на анахронизме. На самом деле, государство в административном смысле этого слова-протея не имеет в 1715 году ничего общего с понятием государство-чудовище. Генеральный контроль финансов — министерство, которое в те времена кажется похожим на спрута, распустившего свои щупальца, — насчитывает в центральных службах меньше людей, чем сегодня в префектуре департамента Верхние Пиренеи. Интендантство большой провинции использует от пяти до десяти агентов. Если на Бретань приходится восемьдесят три помощника интендантов{182} — здесь интендантский контроль вынужден принять исключительные меры, — то в Эльзасе, в котором все приближается к норме, их насчитывается всего пять человек (в Страсбурге, Кольмаре, Ландау, Брейзахе и в Бельфоре{223}). Министерские департаменты королевства, которые держат многочисленный штат служащих, делают это в силу необходимости. Никто не думает в начале XVIII века, что во Франции слишком много комиссаров или флотских писарей — мы являемся второй морской державой в мире — и что у нас слишком много комиссаров или военных контролеров: с приходом Мишеля Летелье в 1643 году эти должностные лица снабдили самую мощную армию Европы командным составом по административной и материально-технической части.